{{common_error}}
Нами выполнено {{total_orders}} заказов! Ваш – следующий!
СКИДКИ! При заказе книг на сумму от 1500 руб. – скидка 50% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK,
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями). (Чехов)Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-04-094783-6
| Название книги | Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями) |
| Автор | Чехов |
| Год публикации | 2022 |
| Издательство | Эксмо |
| Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
| Серия книги | Полное собрание сочинений |
| ISBN | 978-5-04-094783-6 |
| EAN13 | 9785040947836 |
| Артикул | P_9785040947836 |
| Количество страниц | 832 |
| Тип переплета | мат. |
| Формат | - |
| Вес, г | 2240 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Аннотация к книге "Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями)"
автор Чехов
Книга из серии 'Полное собрание сочинений'
Читать онлайн выдержки из книги "Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями)"
(Автор Чехов)
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
До книги"Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями)"
Вы также смотрели...
Другие книги серии "Полное собрание сочинений"
Другие книги раздела "Историческая и приключенческая литература"
Читать онлайн выдержки из книги "Большое собрание юмористических рассказов в одном томе (с иллюстрациями)" (Автор Чехов)
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙАНТОН •ЧЕХОВБольшое собрание юмористических рассказов в одном томе2022 МОСКВАУДК 821.161.1-32ББК 84(2Рос=Рус)1-444-56В книге сохранены авторские знаки препинанияХудожественное оформление Натальи ЯрусовойСерия «П олное собрание сочинений» В оформлении переплета использованы фрагменты работ художников Роберта Уокера Уакбета и Альфреда СтеоенсаИллюстрация в марке серии: © 11из1е1га СК/ 8йиПег81оск.сот Используется по лицензии от 8йиПег81оск.сотСерия «П одарочные издания. Коллекция классики» В оформлении переплета использована работа художника Николая ЧеховаЧехов, Антон Павлович.4-56Антон Чехов. — Москва : Эксмо, 2022. — 832 с. : ил.15В\ 978-5-04-170550-3 (Полное собрание сочинений)15В\ 978-5-04-094783-6 (Подарочные издания. Коллекция классики)Знаменитый Антон Павлович Чехов (1860—1904) первые шаги в русУДК 821.161.1-32ББК 84(2Рос=Рус)1-44I8В^ 978-5-04-170550-3I8В^ 978-5-04-094783-6© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022ШалостьоОоПисьмо к ученому соседуДСело Блины-СъеЬеныорогой СоседушкаМаксим (забыл как по батюшке, извените великодушно!)Извените и простите меня старого старикашку и нелепую дужалким письменным лепетом. Вот уж целый год прошел как Выизволили поселиться в нашей части света по соседству со мной мелким человечиком, а я все еще не знаю Вас, а Вы меня стренаука в некотором роде мать наша родная, все одно как и цивили- зацыя и потому что сердечно уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых, увенчанное ореолом популярной славы, лавраи молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невивосставал и горячился против Вашей умственной сферы и мыслимами и тучными пастбищами. Без дождика люди не могут жить, а дождь идет вниз на землю, а не вверх на луну. Люди живя на луне падали бы вниз на землю, а этого не бывает. Нечистоты и помои сыпались бы на наш материк с населенной луны. Могут ли люди жить на луне, если она существует только ночью, а днем исчезает? И правительства не могут дозволить жить на луне, потому что на ней по причине далекого расстояния и недосягаемости ее можно укрываться от повинностей очень легко. Вы немножко ошиблись. Вы сочинили и напечатали в своем умном соченении, как сказал мне о. Герасим, что будто бы на самом величайшем светиле, на солнце, есть черные пятнушки. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Как Вы могли видеть на солнце пяти не имею аттестатов и свидетельств. Приежжайте ко мне дорогой соседушко, ей-богу. Откроем что-нибудь вместе, литературой зайЯ недавно читал у одного Французского ученого, что львиная морда совсем не похожа на человеческий лик, как думают ученый. И насщот этого мы поговорим. Приежжайте, сделайте милость. Приежжайте хоть завтра например. Мы теперь постное едим, но для Вас будим готовить скоромное. Дочь моя Наташенька просила Вас, чтоб Вы с собой какие-нибудь умные книги привезли. Она у меня эманципе, все у ней дураки, только она одна умная. Молодеж теперь я Вам скажу дает себя знать. Дай им бог! Через неделю ко мне прибудет брат мой Иван (Манор), человек хороший но между нами сказать, Бурбон и наук не любит. Это письмо должен Вам доставить мой ключник Трофим ровно в 8 часов вечера. Если же привезет его пожже, то побейте его по щекам, по профессорски, нечего с этим племенем церемониться. Если доставит пожже, то значит в кабак анафема заходил. Обычай ездить к соседям не наОстаюсь уважающий Вас Войска Донского отставной урядник из дворян, ваш сосед^иси.ти Семи-Булатов.За двумя зайцами погонишься,НИ ОДНОГО НЕ ПОЙМАЕШЬПробило 12 часов дня, и майор Щелколобов, обладатель тысяпод одеяла на свет божий и выругавшись, он спрыгнул с кровати и, потрясая кулаками, зашагал по комнате.— Эй, болваны! — крикнул он.Затрещала дверь, и пред лицо майора предстал его камерди— Послушай, Пантелей, — начал майор, — я хочу с тобой по— Буду-с.— Не смотри на меня с таким удивлением. На господ нельзя смотреть с удивлением. Закрой рот! Какой же ты бык, братец! Не знаешь, как нужно вести себя в моем присутствии. Отвечай мне прямо, без запинки! Колотишь ли ты свою жену или нет?Пантелей закрыл рот рукою и преглупо ухмыльнулся.— Кажинный вторник, ваше в<ысокоблагороди>е! — пробор— Очень хорошо. Чего ты смеешься? Над этим шутить нельзя! Закрой рот! Не чешись при мне: я этого не люблю. (Майор поду— Не одни, ваше в-е!— Пример!— В городе есть судья Петр Иваныч... Изволите знать? Я у них годов десять тому назад в дворниках состоял. Славный барин, в одно слово, то есть... а как подвыпимши, то бережись. Бывало, как придут подвыпимши, то и начнут кулачищем в бок барыню под— Ну, а она что?— Простите, говорит.— Ну? Ей-богу? Да это отлично!И майор от удовольствия потер себе руки.— Истинная правда-с, ваше в-е! Да как и не бить, ваше в-е? Вот, например, моя... Как не побить! Гармонийку ногой раздавила да барские пирожки поела... Нешто это возможно? Гм!..— Да ты, болван, не рассуждай! Чего рассуждаешь? Ведь ум— Спят.— Ну, что будет, то будет! Поди, скажи Марье, чтобы разбудила барыню и просила ее ко мне... Постой!.. Как на твой взгляд? Я по— Зачем вам походить, ваше в-е? Откудова это видно, штоб баПантелей пожал плечами, дверь опять затрещала, и он вышел, а майор с озабоченной миной на лице начал умываться и одеваться.— Душенька! — сказал одевшийся майор самым что ни на есть разъехидственным тоном вошедшей к нему хорошенькой двадца— С удовольствием, мой друг! — ответила майорша и подста— Я, душенька, хочу погулять, по озеру покататься... Не мо— А не жарко ли будет? Впрочем, изволь, папочка, я с удоволь— Я уже взял закуску, — ответил майор и ощупал в своем карЧерез полчаса после этого разговора майор и майорша плыли на лодке к средине озера. Майор потел над веслами, а майорша управляла рулем. «Какова? Какова? Какова?» — бормотал майор, свирепо поглядывая на замечтавшуюся жену и горя от нетерпе— Что с тобой, Аполлоша? — спросила майорша, с удивлени— Так я, — забормотал он, — баааран? Так я... я... кто я? Так я тупоумен? Так ты меня не любила и любить не будешь? Так ты... я...Майор зарычал, простер вверх длани, потряс в воздухе пле1 поднялась страшная возня, такая возня, какую не только описать, но и вообразить едва ли возможно. Произошло то, чего не в состоянии изобразить даже художник, побывавший в Италии и обладающий самым пылким воображением... Не успел майор Щелколобов почувствовать от1 О времена, о нравы! (лат.)В это время на берегу озера прогуливался бывший ключник майора, а ныне волостной писарь Иван Павлович и, в ожидании того блаженного времени, когда деревенские молодухи выйдут на озеро купаться, посвистывал, покуривал и размышлял о цели сво«Кого спасать? — подумал он. — Вот черти!» Двоих спасать ему было совсем не под силу. Для него достаточно было и одного. Он скорчил на лице своем гримасу, выражавшую величайшее не— Кто-нибудь один! — сказал он. — Обоих вас куда мне взять? Что я, кашалот, что ли?— Ваня, голубчик, спаси меня, — пропищала дрожащая май— Иван! Иван Павлович! По-рыцарски!.. того! — забасил, заУ Ивана Павловича закружилась голова, и он чуть-чуть не повок, которые, вылезши из воды, густою толпой окружали майора и майоршу и с удивлением посматривали на храброго писаря.На другой день Иван Павлович, по проискам майора, был удален из волостного правления, а майорша изгнала из своих апартамен— О, люди, люди! — вслух произносил Иван Павлович, гуляя по берегу рокового пруда, — что же благодарностию вы именуете?ПапашаТонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к тол— Пампушка, — сказала она, садясь на папашины колени, — я пришла к тебе, мой родной, посоветоваться. Утри свои губы, я хочу поцеловать тебя.Папаша замигал глазами и вытер рукавом губы.— Что тебе? — спросил он.— Вот что, папочка... Что нам делать с нашим сыном?— А что такое?— А ты не знаешь? Боже мой! Как вы все, отцы, беспечны! Это ужасно! Пампушка, да будь же хоть отцом наконец, если не хо— Опять свое! Слышал тысячу раз уж!Папаша сделал нетерпеливое движение, и мамаша чуть было не упала с колен папаши.— Все вы, мужчины, таковы, не любите слушать правды.— Ты про правду пришла рассказывать или про сына?— Ну, ну, не буду... Пампуша, сын наш опять нехорошие от— Ну, так что ж?— Как что ж? Ведь его не допустят к экзамену! Он не перейдет в четвертый класс!— Пускай не переходит. Невелика беда. Лишь бы учился да до— Ведь ему, папочка, пятнадцать лет! Можно ли в таких ле— Выпороть нужно, вот на что похоже.Мамаша мизинчиком провела по жирным губам папаши, и ей показалось, что она кокетливо нахмурила бровки.— Нет, пампушка, о наказаниях мне не говори... Сын наш не виноват... Тут интрига... Сын наш, нечего скромничать, так развит, что невероятно, чтобы он не знал какой-нибудь глупой арифмети— Шарлатан он, вот что-с! Ежели б поменьше баловался да побольше учился... Сядь-ка, мать моя, на стул... Не думаю, чтоб теМамаша спорхнула с колен папаши, и ей показалось, что она лебединым шагом направилась к креслу.— Боже, какое бесчувствие! — прошептала она, усевшись и за— Допустишь, коли негодяй скверно учится... Эх, вы, матери!.. Ну, иди с богом, а я тут кое-чем должен... позаняться...Папаша повернулся к столу, нагнулся к какой-то бумажке и ис— Папочка, я не уйду... я не уйду! Я вижу, что я тебе в тягость, но потерпи... Папочка, ты должен сходить к учителю арифмети— Для меня это очень лестно, но не пойду! Некогда мне шляться.— Нет, пойдешь, папочка!— Не пойду... Слово твердо... Ну, уходи с богом, душенька... Мне бы заняться нужно вот тут кое-чем...— Пойдешь!Мамаша поднялась и возвысила голос.— Не пойду!— Пойдешь!! — крикнула мамаша. — А если не пойдешь, если не захочешь пожалеть своего единственного сына, то...Мамаша взвизгнула и жестом взбешенного трагика указала на портьеру... Папаша сконфузился, растерялся, ни к селу ни к городу запел какую-то песню и сбросил с себя сюртук... Он всегда терялгимназистками, богачами да подлипалами. Он разрыдался и соПо обыкновению большинства папашей, он вошел к учителю арифметики без доклада. Каких только вещей не увидишь и не услышишь, вошедши без доклада! Он слышал, как учитель ска— Здравствуйте! — сказал он, развязно подходя к супругам и шаркая ножкой. Учитель на минуту растерялся, а учительша вспыхнула и с быстротою молнии шмыгнула в соседнюю комнату.— Извините, — начал папаша с улыбочкой, — я, может быть, того... вас в некотором роде обеспокоил... Очень хорошо пониГ-н учитель чуточку, приличия ради, улыбнулся и вежливо ука— Я, — продолжал он, показывая г. учителю свои золотые ча— Да, в университете.— Так-ссс!.. Н-ну, да... А сегодня тепло-с... Вы, Иван Федорыч, моему сынишке двоек там наставили... Мм... да... Но это ничего, знаете... Кто чего достоин... Ему же дань — дань, ему же урок — урок... Хе-хе-хе!.. Но, знаете ли, неприятно. Неужели мой сын пло— Как вам сказать? Не то чтобы плохо, но, знаете ли, не зани— Почему же он плохо знает?Учитель сделал большие глаза.— Как почему? — сказал он. — Потому, что плохо знает и не занимается.— Помилуйте, Иван Федорыч! Сын мой превосходно занима— Помилуйте, что вы?.. Очень вам благодарен даже... Вы, отцы,такие редкие гости у нас, педагогов... Впрочем, это показывает на то, как вы сильно нам доверяете; а главное во всем — это доверие.— Разумеется... Главное — не вмешиваемся... Значит, сын мой не перейдет в IV класс?— Да. У него ведь не по одной только арифметике годовая двойка?— Можно будет и к другим съездить. Ну, а насчет арифмети— Не могу-с! (Учитель улыбнулся.) Не могу-с!.. Я желал, чтобы сын ваш перешел, я старался всеми силами, но ваш сын не зани— М-молод... Что поделаешь?! Да вы уж переправьте на троечку!— Не могу!— Да ну, пустяки!.. Что вы мне рассказываете? Как будто бы я не знаю, что можно, чего нельзя. Можно, Иван Федорыч!— Не могу! Что скажут другие двоечники? Несправедливо, как ни поверните дело. Ей-ей, не могу!Папаша мигнул одним глазом.— Можете, Иван Федорыч! Иван Федорыч! Не будем долго расУчитель сделал большие глаза и... только; а почему он не оби— С намерением, — продолжал папаша. — Вы гостя ожида- ли-с. Ха-хе-ха-хе!.. Что ж? Извольте-с!.. Я согласен... Ему же дань — дань... Понимаю службу, как видите... Как ни прогрессиПапаша с сопеньем вытащил из кармана бумажник, и двадца— Извольте-с!Учитель покраснел, съежился и... только. Почему он не указал папаше на дверь — для меня останется навсегда тайной учитель— Вы, — продолжал папаша, — не конфузьтесь... Ведь я по— Нет, ради бога...— Мало? Ну, больше дать не могу... Не возьмете?— Помилуйте!..— Как прикажете... Ну, а уж двоечку исправьте!.. Не так я про— Вполне сочувствую вашей супруге, но не могу.— Если сын не перейдет в IV класс, то... что же будет?.. Ммда... Нет, уж вы переведите его!— Рад бы, но не могу... Прикажете папиросу?— Гранд мерси... Перевести бы не мешало... А в каком чине со— Титулярный... Впрочем, по должности VIII класса. Кгм!..— Так-ссс... Ну, да мы с вами поладим... Единым почерком пе— Не могу-с, хоть убейте, не могу!Папаша немного помолчал, подумал и опять наступил на г. учителя. Наступление продолжалось еще очень долго. Учителю пришлось раз двадцать повторить свое неизменное «не могу-с». Наконец папаша надоел учителю и стал больше невыносим. Он начал лезть целоваться, просил проэкзаменовать его по арифмети— Ваня, тебе пора ехать! — крикнула из другой комнаты учи— Вот что, — сказал он папаше. — Я тогда только исправлю вашему сыну годовую отметку, когда и другие мои товарищи по— Честное слово?— Да, я исправлю, если они исправят.— Дело! Руку вашу! Вы не человек, а — шик! Я им скажу, что вы уже исправили. Идет девка за парубка! Бутылка шампанского за мной. Ну, а когда их можно застать у себя?— Хоть сейчас.— Ну, а мы, разумеется, будем знакомы? Заедете когда-нибудь на часок попросту?— С удовольствием. Будьте здоровы!— О ревуар!1 Хе-хе-хе-хмы!.. Ох, молодой человек, молодой чеПапаша шаркнул ножкой, надел шляпу и улетучился.1 До свидания! (от франц. — Ои гетой.)«Славный малый, — подумал г. учитель, глядя вслед уходившеВ тот же день вечером у папаши на коленях опять сидела мамаТысяча одна страсть, или Страшная ночь(Роман в одной части с эпилогом)Пмвящаю Виктору ГюгоНа башне Св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь. Я задрожал. Настало время. Я судорожно схватил Теодора за ру— Нехорошее предзнаменование! — пробормотал он, бледВетер стонал, выл, рыдал... Стон ветра — стон совести, утонувПугливая, но дерзкая мечта!!!Мы крикнули кошэ. Мы сели в карету и помчались. Кошэ — брат ветра. Мы мчались, как смелая мысль мчится в таинственныхизвилинах мозга. Я всунул в руку кошэ кошелек с золотом. Золото помогло бичу удвоить быстроту лошадиных ног.— Антонио, куда ты меня везешь? — простонал Теодор. — Ты смотришь злым гением... В твоих черных глазах светится ад... Я начинаю бояться...Жалкий трус!! Я промолчал. Он любил ее. Она любила страст— Стой! — сказал я кошэ, когда карета подкатила к цели.Я и Теодор выскочили. Из-за туч холодно взглянула на нас лу— Проклятие!!! — закричал он в ответ на мое проклятие.Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкаКошэ. Кошэ — статуя, поставленная роком невежеству. Прочь рутина! Кошэ последовал за Теодором. Я почувствовал, что в груЯ зашел в гостиницу «Фиолетового гиппопотама» и выпил пять стаканов доброго вина.Через три часа после мщения я был у дверей ее квартиры. Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до ее две— Анета! — крикнула она. — Что это Теодор нейдет? Тоскагрызет мое сердце. Меня душит какое-то тяжелое предчувствие. О, Анета! Сходи за ним. Он, наверно, кутит теперь вместе с безбожЯ вошел к ней. Она побледнела.— Подите прочь! — закричала она, и ужас исказил ее благоЯ взглянул на нее. Взгляд есть меч души. Она пошатнулась. В моем взгляде она увидела все: и смерть Теодора, и демоничеОна полюбила во мне демона. Я хотел, чтобы она полюбила во мне ангела. «Полтора миллиона франков отдаю бедным!» — скаПеред свадьбойВ четверг на прошлой неделе девица Подзатылкина в доме свои невесты плакали вовремя, жених и невеста целовались охотно; гимназист восьмого класса произнес тост со словами: «О 1етрога, о тогев!»1 и «8а1леГе, Ьоп! йтт софидев!»2 — произнес с шиком; рыжий Ванька Смысломалов, в ожидании вынутия жребия ровно ничего не делающий, в самый подходящий момент, в «самый раз» ударился в страшный трагизм, взъерошил волосы на своей больДевица Подзатылкина замечательна только тем, что ничем не замечательна. Ума ее никто не видал и не знает, а потому о нем — ни слова. Наружность у нее самая обыкновенная: нос папашин, подбородок мамашин, глаза кошачьи, бюстик посредственный. Играть на фортепьяне умеет, но без нот; мамаше на кухне помогаГосподин Назарьев — мужчина роста среднего, лицо имеет беВот каковы девица Подзатылкина и господин Назарьев!На другой день после сговора, утром, девица Подзатылкина, восстав от сна, была позвана кухаркой к мамаше. Мамаша, лежа на кровати, прочла ей следующую нотацию:— С какой это стати ты нарядилась сегодня в шерстяное пла1 О времена, о нравы! (лат.)2 Да здравствуют будущие добрые супруги! (лат.)и подумал, что ты рада родительский дом оставить. Оно, должно быть, так и выходит. Что? Любовь? Какая там любовь? И вовсе ты не по любви идешь за своего, а так, за чином его погналась! Что, разве неправда? То-то, что правда. А мне, мать моя, твой не нраДевица Подзатылкина оставила мать свою и отправилась к папаше, который сидел в это время у себя на кровати и посыпал свою подушку персидским порошком.— Дочь моя! — сказал ей папаша. — Я очень рад, что ты надин Назарьев весьма хороший господин, но ты его не уважай паче отца. Он прилепится к тебе, но не будет истинным другом твоим. Будут моменты, когда он... Нет, умолчу лучше, дочь моя! Мать, дуПрикатил господин Назарьев. Невеста встретила его и сказала: — Прошу садиться без церемоний!Он шаркнул два раза правой ногой и сел возле невесты.— Как вы поживаете? — начал он с обычною развязностью. — Как вам спалось? А я, знаете ли, всю ночь напролет не спал. Зола читал да о вас мечтал. Вы читали Зола? Неужели нет? Ай-я-яй! Да это преступление! Мне один чиновник дал. Шикарно пишет! Я вам прочитать дам. Ах! Когда бы вы могли понять! Я такие чувствую чувства, каких вы никогда не чувствовали! Позвольте вас чмокнуть!Господин Назарьев привстал и поцеловал нижнюю губу деви— А где ваши? — продолжал он еще развязнее. — Мне их пому не люблю нечестных! У меня все можно, но не хитри, не язви, а делай так, как совесть у человека! Так-то! У них и лица какие-то невежественные! Что это за лица? Это не лица! Вы меня извините, но родственных чувств я к ним не чувствую. Вот как повенчаемся, так мы их приструним. Нахальства и варварства не люблю! Я хоть и не скептик и не циник, а все-таки в образовании толк понимаю. Мы их приструним! Мои родители у меня давно уж ни гу-гу. Что, вы уж пили кофей? Нет? Ну, так и я с вами напьюсь. Пойдите мне на папироску принесите, а то я свой табак дома забыл.Невеста вышла.Это перед свадьбой... А что будет после свадьбы, я полагаю, изЖены артистов(Перевод... с португальского)Свободнейший гражданин столичного города Лиссабона, Альфонсо Зинзага, молодой романист, столь известный... только самому себе и подающий великие надежды... тоже самому себе, утомленный целодневным хождением по бульварам и редакциям и голодный, как самая голодная собака, пришел к себе домой. Оби«Вот спит-то! — подумал Зинзага. — Что за черт? Не приняла ли она яду? Моя неудача с последним романом могла сильно поИ Зинзага, сделав большие глаза, потряс кушетку. С Амаранты медленно сползла какая-то книга и, шелестя, шлепнулась об пол. Романист поднял книгу, раскрыл ее, взглянул и побледнел. Это была не какая-то и отнюдь не какая-нибудь книга, а его последдвадцатиженцев», роман, как видите, из русской, значит, самой ин— Она уснула, читая мой роман!?! — прошептал Зинзага. — Какое неуважение к изданию графа Барабанта-Алимонда и к тру— Женщина! — гаркнул Зинзага во все свое португальское горло и стукнул кулаком о край кушетки.Амаранта глубоко вздохнула, открыла свои черные глаза и улыбнулась.— Это ты, Альфонсо? — сказала она, протягивая руки.— Да, это я!.. Ты спишь? Ты... спишь?.. — забормотал Альфон— Ходила к матери просить денег.— А потом?— Читала твой роман.— И уснула? Говори! И уснула?— И уснула... Ну, чего сердишься, Альфонсо?— Я не сержусь, но мне кажется оскорбительным, что ты так легкомысленно относишься к тому, что если еще и не дало, то даст мне славу! Ты уснула, потому что читала мой роман! Я так понимаю этот сон!— Полно, Альфонсо! Твой роман я читала с большим наслаж— Эта сцена не из этого романа, а из «Тысячи огней»!— Да? Так какая же сцена поразила меня в этом романе? Ах, да... Я плакала на том месте, где русский маркиз Иван Ивановитш бросается из ее окна в реку... реку... Волгу.— Ааааа... Гм!— И утопает, благословляя виконтессу Ксению Петровну... Я была поражена...— Почему же ты уснула, если была поражена?— Мне так хотелось спать! Я ведь всю ночь прошлую не спала. Всю ночь напролет ты был так мил, что читал мне свой новый, хороший роман, а удовольствие слушать тебя я не могла проме— Аааа... Гм... Понимаю! Дай мне есть!— А разве ты еще не обедал?— Нет.— Ты же, уходя утром, сказал мне, что будешь сегодня обедать у редактора «Лиссабонских губернских ведомостей»?— Да, я полагал, что мое стихотворение будет помещено в этих «Ведомостях», чтобы черт их взял!— Неужели же не помещено?— Нет...— Это несчастие! С тех пор, как я стала твоей, я всей душой ненавижу редакторов! И ты голоден?— Голоден.— Бедняжка Альфонсо! И денег у тебя нет?— Гм... Что за вопрос?! Ничего нет поесть?— Нет, мой друг! Мать меня только покормила, а денег мне не дала.— Гм...Стул затрещал. Зинзага поднялся и зашагал... Пошагав немного и подумав, он почувствовал сильнейшее желание во что бы то ни стало убедить себя в том, что голод есть малодушие, что человек создан для борьбы с природой, что не единым хлебом сыт будет человек, что тот не артист, кто не голоден, и т. д., и, наверное, убедил бы себя, если бы, размышляя, не вспомнил, что рядом с ним, в 148 номере «Ядовитого лебедя», обитает художник-жанрист, итальянец, Франческо Бутронца, человек талантливый, кое-кому известный и, что так немаловажно под луной, обладающий уме— Пойду к нему! — решил Зинзага и отправился к соседу.Вошедши в 148 номер, Зинзага увидел сцену, которая привела его в восторг, как романиста, и ущемила за сердце, как голодного. Надежда пообедать в обществе Франческо Бутронца канула в воду, когда романист среди рамок, подрамников, безруких манекенов, мольбертов и стульев, увешанных полинялыми костюмами всех родов и веков, усмотрел своего друга, Франческо Бутронца... Фран— Варвары! — гремел Бутронца. — Вы не любите, а душите искусство, чтобы черт вас взял! И я мог жениться на тебе, немецльда, сотканному из предрассудков и мелочей... П1аЫо!!!1 Ты — лед! Ты — деревянная, каменная говядина! Ты... ты дура! Плачь, несчастная, переваренная немецкая колбаса! Муж твой — артист, а не торгаш! Плачь, пивная бутылка! Это вы, Зинзага? Не уходите! Подождите! Я рад, что вы пришли... Посмотрите на эту женщину!И Бутронца левой ногой указал на Каролину. Каролина запла— Полноте! — начал Зинзага. — Что вы ссоритесь, дон Бу— Я возмущен! — закричал Бутронца. — Вы войдите в мое положение! Я, как вам известно, принялся по предложению графа Барабанта-Алимонда за грандиозную картину... Граф просил меня изобразить ветхозаветную Сусанну... Я прошу ее, вот эту толстую немку, раздеться и стать мне на натуру, прошу с самого утра, пол— Я не могу! — зарыдала Каролина. — Ведь это неприлично!— Видите? Видите? Это — оправдание, черт возьми?— Я не могу! Честное слово, не могу! Велит мне раздеться да еще стать у окошка...— Мне так нужно! Я хочу изобразить Сусанну при лунном све— Ради искусства, донна, — сказал Зинзага, — вы должны за— Не могу же я пересилить себя, дон Зинзага! Не могу же я стать у окна напоказ!— Напоказ... Право, можно подумать, донна Бутронца, что вы боитесь глаз толпы, которая, так сказать, если смотреть на нее... Точка зрения искусства и разума, донна... такова, что...И Зинзага сказал что-то такое, чего умному человеку нельзя ни в сказке сказать, ни пером написать, — что-то весьма приличное, но крайне непонятное.Каролина замахала руками и забегала по комнате, как бы боясь, чтобы ее насильно не раздели.— Я мою его кисти, палитры и тряпки, я пачкаю свои платья о его картины, я хожу на уроки, чтобы прокормить его, я шью для него костюмы, я выношу запах конопляного масла, стою по целым дням на натуре, все делаю, но... голой? голой? — не могу!!!1 Дьявол! (исп.)— Я разведусь с тобой, рыжеволосая гарпигия! — крикнул Бут- ронца.— Куда же мне деваться? — ахнула Каролина. — Дай мне де— Хорошо! Кончу Сусанну и отправлю тебя в твою Пруссию, страну тараканов, испорченных колбас и трихины! — крикнул Бу- тронца, незаметно для самого себя толкая локтем в грудь Зинза- гу. — Ты не можешь быть моей женой, если не можешь жертвоКаролина зарыдала, ухватилась за голову и опустилась на стул.— Что ты делаешь? — заорал Бутронца. — Ты села на мою палитру!!Каролина поднялась. Под ней действительно была палитра со свежеразведенными красками... О, боги! Зачем я не художник? Будь я художником, я дал бы Португалии великую картину! Зин- зага махнул рукой и выскочил из 148 номера, радуясь, что он не художник, и скорбя всем сердцем, что он романист, которому не удалось пообедать у художника.У дверей 147 номера его встретила бледная, встревоженная, дрожащая жилица 113 номера, жена будущего артиста королевских театров, Петра Петрученца-Петрурио.— Что с вами? — спросил ее Зинзага.— Ах, дон Зинзага! У нас несчастье! Что мне делать? Мой Петр ушибся!— Как ушибся?— Учился падать и ударился виском о сундук.— Несчастный!— Он умирает! Что мне делать?— К доктору, донна!— Но он не хочет доктора! Он не верит в медицину и к тому же... он всем докторам должен.— В таком случае сходите в аптеку и купите свинцовой при— А сколько стоит эта примочка?— Дешево, очень дешево, донна.— Благодарю вас. Вы всегда были хорошим другом моего Пе— Свинцовую, донна.— Мы вам скоро отдадим.— Не могу, донна. Я истратил свои последние деньги на по— Прощайте!— Будьте здоровы! — сказал Зинзага и поклонился.Не успела отойти от него жена будущего артиста королевских театров, как он увидел пред собою жилицу 101 номера, супругу опереточного певца, будущего португальского Оффенбаха, вио— Что вам угодно? — спросил он ее.— Дон Зинзага, — сказала супруга певца и музыканта, ломая руки, — будьте так любезны, уймите моего буяна! Вы друг его... Может быть, вам удастся остановить его. С самого утра бессовест— К вашим услугам, донна!Зинзага подал жене певца и музыканта руку и отправился в 101 номер. В 101 номере между кроватью, занимающею полови— Дон Лай, не пора ли вам отдохнуть? — спросил Лая вошедЛай не слышал.— Дон Лай, не пора ли вам отдохнуть? — повторил Зинзага.— Уберите его отсюда! — пропел Лай и указал подбородком на колыбель.— Что это вы разучиваете? — спросил Зинзага, стараясь переЛай поперхнулся, замолк и уставил глаза на Зинзагу.— Вам что угодно? — спросил он.— Мне? Гм... Я... то есть... не пора ли вам отдохнуть?— А вам какое дело?— Но вы утомились, дон Лай! Что это вы разучиваете?— Кантату, посвященную ее сиятельству графине Барабанта- Алимонда. Впрочем, вам какое дело?— Но уже ночь... Пора, некоторым образом, спать...— Я должен петь до десяти часов завтрашнего утра. Сон нам ничего не даст. Пусть спят те, кому угодно, а я для блага Португа— Но, мой друг, — вмешалась жена, — мне и ребенку нашему хочется спать! Ты так громко кричишь, что нет возможности не только спать, но даже сидеть в комнате!— Коли захочешь, так заснешь!Сказавши это, Лай ударил ногой такт и запел.Зинзага заткнул уши и как сумасшедший выскочил из 101 но— Амаранта! — крикнул он, хватая жену за руку. — Неужели жалкий герой моей жалкой повести мог тронуть тебя до слез? Не— Нет, я плачу не над твоим героем...— Чего же? — спросил разочарованный Зинзага.— Моя подруга, жена твоего друга-скульптора, Софья Фердра- бантеро-Неракруц-Розга, разбила статую, которую готовил ее муж для поднесения графу Барабанта-Алимонда, и... не перенесла горя мужа... Отравилась спичками!— Несчастная... статуя! О, жены, чтобы черт вас взял, вместе с вашими всезацепляющими шлейфами! Она отравилась? Черт возьми, тема для романа!!! Впрочем, мелка!.. Все смертно на этом свете, мой друг... Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, твоя подруга, все одно, должна была умереть... Утри свои слезы и лучше, чем плакать, выслушай меня...— Тема для нового романа? — спросила тихо Амаранта.— Да...— Не лучше ли будет, мой друг, если я выслушаю тебя завтра утром? Утром мозги свежей как-то...— Нет, сегодня выслушай. Завтра мне будет некогда. Приехал в Лиссабон русский писатель Державин, и мне нужно будет завтра утром сделать ему визит. Он приехал вместе с твоим любимым... к сожалению, любимым, Виктором Гюго.— Да?— Да... Выслушай же меня!Зинзага сел против Амаранты, откинул назад голову и начал:— Место действия весь свет... Португалия, Испания, Франция,Россия, Бразилия и т. д. Герой в Лиссабоне узнает из газет о неЗинзага говорил увлекательно, горячо, махая руками, сверкая глазами... говорил долго, долго... ужасно долго!Амаранта два раза засыпала и два раза просыпалась, на улицах потушили фонари и взошло солнце, а он все говорил. Пробило шесть часов, желудок Амаранты ущемила тоска по утреннем чае, а он все говорил.— Бисмарк подает в отставку, и герой, не желая долее скрыТак кончил Зинзага, когда пробило семь часов.— Ну? — спросил он Амаранту. — Что скажешь? Не нахо— Нет, сценка мила!— Вообще хорошо? Ты говори откровенно. Ты женщина, а большинство моих читателей — женщины, потому мне необходи— Как тебе сказать? Мне кажется, что я твоего героя где-то уже встречала, не помню только, где именно...— Не может быть!— Право. С твоим героем я встречалась в одном романе, и, на— Не припомнишь ли хотя название этого романа?— Названия не помню, но имя героя помню. Это имя вреза— Не в романе ли «Сомнамбула среди океана»?— Да, да, да, в этом самом. Как хорошо ты помнишь нашу лиАльфонсо вскочил.— «Сомнамбула среди океана» — мой роман!!! — крикнул он. Амаранта покраснела.— Значит, это мой роман глупейший, мой? — крикнул он такгромко, что даже у Амаранты заболело горло. — Ах ты, безмозБросив презрительный взгляд на жену, Зинзага нахлобучил на глаза шляпу, хлопнул дверью и вышел из 147 номера.Амаранта вздохнула, но не заплакала и в обморок не упала. Она знала, что Альфонсо Зинзага воротится в 147 номер, как бы сильно ни был сердит. Оставить навсегда 147 номер для романи«Вниманию португальцев и их дочерей. В одном из городов Америки, открытой Христофором Колумбом, человеком крайне энергичным и отважным, жил-был себе доктор Таннер. Этот Тан1 прописал агдепШт пйпсит2, — влюбился, предложил руку и женился. Жил он с прекрасной американкой на первых порах весьма счастливо, так счастливо, что медовый месяц3 тянулся, вопреки естеству это4. Нет сомнения, что Таннер,1 Дистиллированная вода (лат.).2 Ляпис (лат.).3 Медовый месяц меньше лунного. Содержит он в себе 20 дней, 5 часов, 15 минут, 16 секунд. — Примеч. переводчика.4 Невероятно! — Примеч. переводчика.будучи человеком ученым, а следовательно, и самым уживчивым, прожил бы с женой счастливо до самой могилы, если бы не усА именно, в одни сутки поедала и выпивала она следующее ко1 дг. солей5 дг. белковых веществ2 дг. жира7 дг. воды (дистиллированной)1/ дг. венгерского вина.Итого 151/23 гран.Газов мы не считаем, потому что наука еще не в состоянии точКто из вас не взнес подписных денег сполна, тот пусть поспешит доплатить!»— Бедная т-те Таннер! — прошептала Амаранта, пробежав этот рассказец. — Бедная! Как она несчастлива! О, как я счастлива сравнительно с нею! Как я счастлива!Амаранта, обрадованная тем, что есть на этом свете люди неСпала она до тех пор, пока не разбудил ее ужаснейший голод в лице Альфонсо Зинзаги.— Я хочу есть! — сказал Зинзага. — Оденься, моя дорогая, и ступай к своей тайге за деньгами. А ргоров1: я извиняюсь перед тобой. Я был неправ. Я сейчас только узнал от русского писателя Державина, который приехал вместе с Лермантофф, другим русИ Зинзага рассказал Амаранте, пока она одевалась, один слу— Жертва, мой друг, будет невелика! — сказал он. — Ты должЗинзага немножко солгал. Не большинство, а всех его читате— Согласна?— Да, — сказала тихо Амаранта, побледнела и упала без чувств на растрепанный, вечно валяющийся, пыльный энциклопедиче— Удивительный народ эти женщины! — воскликнул ЗинзаИ счастливый Зинзага опустился на колено перед несчастной Амарантой и поцеловал ее в лоб...1 Кстати (франц.).Такие-то дела, читательницы!Знаете что, девицы и вдовы? Не выходите вы замуж за этих арПраво, лучше!Петров деньНаступило утро желанного, давно снившегося дня, наступиПобледнели и затуманились звезды... Кое-где послышались голоса... Из деревенских труб повалил сизый, едкий дым. На сеК развалившемуся, живописно обросшему колючей крапивой крыльцу дома отставного гвардии корнета Егора Егорыча Обтем- перанского подъехали две тройки. В доме и во дворе поднялась страшная кутерьма. Все живущее вокруг Егора Егорыча заходило, забегало и застучало по всем лестницам, сараям и конюшням... Переменили одного коренного. У кучеров слетели с голов карту1 его... В пять минут тарантасы наполнились коврами, по— Готово-с! — пробасил Аввакум.— Пожалуйте! Готово! — крикнул сладеньким голоском Егор Егорыч, и на крыльце показалась многочисленная публика. Пер1 Ангелов.шлого столетия) и уменью попадать в подброшенный двугривен— Пожалуйте, ваше превосходительство! — обратился Егор ЕгоОтставной генерал крякнул, стал одной ногой на подножку и, поддерживаемый Егором Егорычем, толкнул животом доктора и грузно уселся возле Больвы. За генералом вскочили генеральский щенок Тщетный и легавый Егора Егорыча, Музыкант.— М-м-м... того, братец... Ваня! — обратился генерал к своему племяннику, юноше-гимназисту с длинной одностволкой через спину. — Ты можешь сесть здесь, возле меня. Иди сюда! Н-да... Вот здесь. Не шали, мой друг! Лошадь может испугаться!Пустив еще раз в нос коренному табачного дыма, Ваня вскочил в тарантас, отодвинул Вольву от генерала и, повертевшись, сел. Егор Егорыч перекрестился и сел рядом с доктором. На козлах, рядом с Аввакумом, примостился длинный и сухой преподаватель математики и физики в Ваниной гимназии, г. Манже.Первый тарантас наполнился. Началась нагрузка второго та— Готово! — крикнул Егор Егорыч, когда во второй таран— Готово! — крикнули гости.— Ну? Итак, значит, трогать, ваше превосходительство? ГоспоПервый тарантас покачнулся и тронулся с места. Второй, вмещав— Стой! Подожди! Стой!!! — раздался сзади троек пронзительОхотники оглянулись и побледнели. За тройками гнался не- выносимейший в мире человек, известный всей губернии сканда— Что тебе? — спросил Егор Егорыч.Михей Егорыч подбежал к тарантасу, стал на подножку и за— Что такое? — спросил покрасневший Егор Егорыч.— То такое, — закричал Михей Егорыч, — что ты Иуда, скоразбудил меня? Отчего ты не разбудил меня, осел, я тебя спраши— Чего вы лезете? — крикнул генерал, растопыривая руки. — Разве не видите, что нет места? Вы уж слишком... позволяете...— Напрасно ты бранишься, Михей, — сказал Егор Егорыч. — Я не разбудил тебя потому, что тебе незачем ехать с нами... Ты не умеешь стрелять. Зачем тебе ехать? Мешать? Ведь ты не умеешь стрелять!— Не умею? Не умею я стрелять? — закричал Михей Егорыч так громко, что даже Вольва заткнул уши. — Но, в таком случае, за каким чертом доктор едет! Он тоже не умеет стрелять! Он лучше меня стреляет?— Он прав, господа, — сказал доктор. — Я не умею стрелять, не умею ружья даже держать... Я терпеть не могу стрельбы... Я не знаю, зачем вы берете меня с собой... За каким дьяволом? Пусть он садится на мое место! Я остаюсь!.. Есть место, Михей Егорыч!— Слышишь, слышишь? Зачем же ты его берешь?Доктор поднялся с явным намерением вылезти из тарантаса. Егор Егорыч схватил доктора за фалду и потянул его вниз.— Но... не рвите сюртука! Он тридцать рублей стоит... Пусти— Вы должны ехать, доктор! — сказал Егор Егорыч, не выпу— Это было вынужденное честное слово. Ну, для чего мне ехать, для чего?— А для того, — запищал Михей Егорыч, — чтобы вы не остались с его женой! Вот для чего! Он ревнует к вам, доктор. Не езжайте, голубчик! Назло не езжайте! Ревнует, ей-богу ревнует!Егор Егорыч густо покраснел и сжал кулаки.— Эй, вы! — крикнули с другого тарантаса. — Михей Егорыч, будет вам ерундить! Идите сюда, нашлось место!Михей Егорыч ехидно улыбнулся.— А что, акула? — сказал он. — Чья взяла? Слышал? Нашлось место! Назло поеду! Поеду и буду мешать! Честное слово, буду меЕгор Егорыч поднялся и потряс кулаками. Глаза его налились кровью.— Негодяй! — сказал он, обращаясь к брату. — Ты не брат мне! Недаром прокляла тебя матушка покойница! Батюшка скон— Господа... — вмешался генерал. — Я полагаю... достаточно. Братья, рродные братья!— Он родной осел, ваше превосходительство, а не брат! Не ез— Трогай, чтобы черт побрал вас... А-а-а... Черт знает, что таАввакум ударил по лошадям, и тройка тронулась с места. Во втором тарантасе писатель, капитан Кардамонов, взял себе на ко— Счастье его, что нашлось место! — сказал Михей Егорыч, усаживаясь в тарантасе, — а то бы я его... Опишите-ка этого разКардамонов послал в прошлом году в «Ниву» статью под заСогласно предначертанному плану действий, решено было ехать прежде всего на крестьянский сенокос, находящийся в семи верстах от имения Егора Егорыча, — ехать на перепелов. При— Высоко взял, черт возьми! — проворчал он. Щенок Тщет— Нравится мне эта птичка! — сказал он, показывая доктору жаворонка.— Проваливайте... — сказал тот. — Вообще я просил бы вас не беседовать со мною... Я сегодня не в духе. Отойдите от меня!— Вы скептик, доктор!— Я-то? Гм... А что значит скептик?Манже задумался.— Скептик значит человеке... человеке... нелюбец, — сказал он.— Врете. Не употребляйте тех слов, которых вы не понимаете. Отойдите от меня! Я могу наделать неприятностей, сам того не желая... Я не в духе...Музыкант сделал стойку. Генерал и Егор Егорыч побледнели и притаили дыхание.— Я выстрелю! — прошептал генерал. — Я... я... позвольте! Вы во второй раз уж того...Но не удалась стойка. Доктор от нечего делать пустил камеш— Полагаю, доктор, что... не время теперь шутить! — обратил— А?— Не время теперь шутить.— Я не шучу.— Неловко, доктор! — заметил Егор Егорыч.— Не брали бы... Кто вас просил брать меня? Впрочем... не жеМанже убил другого жаворонка. Ваня согнал молодого грача, выстрелил и не попал.— Высоко взял, черт возьми! — проворчал он.Послышались два подряд выстрела: Вольва уложил за курганом своей тяжелой двустволкой двух перепелов и положил их в кар— В крылышко, ваше превосходительство! Жива еще-с!— Н-да... Жива... Надо предать скорой смерти.Сказавши это, генерал поднес перепелку ко рту и клыками перегрыз ей горло. Манже убил третьего жаворонка. Музыкант сделал другую стойку. Генерал сбросил с головы фуражку, навел ружье... «Пиль!» Взлетел крупный перепел, но... мерзавец доктор торчал как раз в области выстрела, почти перед дулом!— Прочь! — крикнул генерал.Доктор отскочил, генерал выстрелил, и, разумеется, дробь опоздала.— Это низко, молодой человек! — крикнул генерал.— Что такое? — спросил доктор.— Вы мешаете! Черт вас просит мешать! По вашей милости я промахнулся! Черт знает что такое — из рук вон!— Да вы-то чего кричите? Пфф... не боюсь! Я генералов не бо— Удивительный человек! Ходит и мешает, ходит и мешает, — ангел выйдет из терпения!— Не кричите, пожалуйста, генерал! Кричите вот на Манже! Он, кстати, боится генералов. Хорошему охотнику никто не по— Довольно-с! Вам слово — вы десять... Ваничка, дай-ка сюда пороховницу! — обратился генерал к Ване.— Для чего ты пригласил на охоту этого бурбона? — спросил доктор Егора Егорыча.— Нельзя, брат! — ответил Егор Егорыч. — Нельзя было не взять. Ведь я ему того... восемь тысяч... Э-хе-хе, братец! Не будь этих проклятых долгов...Егор Егорыч не договорил и махнул рукою.— Правда, что ты ревнуешь?Егор Егорыч отвернулся и прицелился в высоко летевшего коршуна.— Ты его потерял, молокосос! — раздался громовый голос геЕгор Егорыч подошел к генералу и осведомился, в чем дело. Оказалось, что Ваня потерял генеральский патронташ. Начались поиски за патронташем, и охота была прервана. Поиски продолВо второй группе перепелиная охота была тоже не совсем удач— Господа, давайте анатомировать суслика! — предложил письмоводитель предводителя дворянства, Некричихвостов.Охотники сели на траву, вынули перочинные ножи и занялись анатомией.— Я в этом суслике ничего не нахожу, — сказал НекричихвоОхотники поднялись и лениво направились к тарантасам.Приближаясь к тарантасам, они сделали залп по свойским голу— Ваше превосх... Егорыгорч! Ваше... Егорч... — закричала вторая группа, увидев отдыхающую первую. — Ау, ау!Генерал и Егор Егорыч оглянулись. Вторая группа замахала фуражками.— Зачем? — крикнул Егор Егорыч.— Дело есть! Дрохву убили! Скорей сюда!Первая группа дрохве не поверила, но к тарантасам пошла. Усевшись в тарантасы, охотники порешили оставить перепелов в покое и согласно маршруту проехать еще пять верст — к болотам.— Я ужасно горяч на охоте, — обратился генерал к доктору, когда тройки отъехали версты на две от сенокоса. — Ужасно! От— Гм...— Каким добряком, шельмец, стал! — шепнул Егор Егорыч доктору на ухо. — Что значит мода пошла дочек за докторов от— А просторней стало! — заметил Ваня.— Да— Отчего бы это? Совсем просторно...— Господа, а Вольва где? — хватился Манже.Охотники посмотрели друг на друга.— Где Вольва? — повторил Манже.— Должно быть, на той тройке. Господа, — крикнул Егор Его— Нет, нету! — крикнул Кардамонов.Охотники задумались.— Ну, черт с ним! — порешил генерал. — Не ворочаться же за ним!— Надо бы, ваше превосходительство, воротиться. Слаб уж очень! Без воды умрет. Не дойдет.— Захочет, так дойдет.— Умрет старичок. Ведь ему девяносто!— Пустяки.Подъехав к болотам, наши охотники вытянули физиономии... Болота были запружены охотниками, и вылезать из тарантасов поэтому не стоило. Немного подумав, охотники порешили про— Кого же вы там стрелять будете? — спросил доктор.— Дроздов, орлиц... Ну, тетеревов.— Так-с. Ну, а что поделывают теперь мои несчастные больДоктор вздохнул и почесал затылок. Подъехав к первому попавшемуся леску, охотники повылезли из тарантасов и начали сове— Знаете что, господа? — предложил Некричихвостов. — В силу того закона, так сказать, в некотором роде природы, что дичь от нас не уйдет... Гм... Дичь от нас не уйдет, господа! Давайте-ка прежде всего подкрепимся! Винца, водочки, икорки... балычка... Вот тут, на травке! Вы какого мнения, доктор? Вам лучПредложение Некричихвостова было принято. Аввакум и Фире разостлали два ковра и разложили вокруг них кульки со свертка— Ну-с, ваше превосходительство! По маленькой...Охотники выпили и закусили. Доктор тотчас же налил себе другую и выпил. Ваня последовал его примеру.— А ведь тут, надо полагать, и волки есть, — глубокомысленно заметил Кардамонов, посматривая искоса на деревья.Охотники подумали, поговорили и минут через десять поре— Ну-с? По другой? Пропустим-ка! Егор Егорыч, вы чего смотрите?Выпили по другой.— Молодой человек! — обратился Егор Егорыч к Ване. — Вы- то чего думаете?Ваня замотал головой.— Но при мне можешь, — сказал генерал. — Без меня не пей, но при мне... Выпей немножко!Ваня налил рюмку и выпил.— Ну-с? По третьей? Ваше превосходительство...Выпили по третьей. Доктор выпил шестую.— Молодой человек!Ваня замотал головой.— Пейте, Амфитеатров! — сказал покровительственным то— При мне можешь, но без меня... Выпей немного!Ваня выпил.— Чего это небо сегодня такое синее? — спросил Кардамонов.Охотники подумали, потолковали и через четверть часа поре— Заяц... заяц... заяц!!! Держи!!!За бугром показался заяц. За ним гнались две дворняги. Охотбак. Тщетный подумал, посмотрел подозрительно на генерала и тоже помчался за зайцем.— Крупный!.. Вот его бы того... Как это мы... прозевали?— Да. Чего же эта бутылка тут того... Это вы не выпили, ваше высокопревосходительство? Э-э-э-э... Так вот вы как? Хо-ро-шо-с!Выпили по четвертой. Доктор выпил девятую, с остервенением крякнул и отправился в лес. Выбрав самую широкую тень, он лег на травку, подложил под голову сюртук и тотчас же захрапел. ВаГенерал заметил, что латинский язык очень похож на француз— По восьмой, господа?— Не много ли будет?— Ну-у-у... Что вы! Восемь, и много?! Вы, значит, не пили ниВыпили по восьмой.— Молодой человек!Ваня замотал головой.— Полно! Ну-ка, по-военному! Вы так хорошо стреляете...— Выпейте, Амфитеатров! — сказал Манже.— При мне пей, но без меня... Выпей немного!Ваня отставил в сторону пиво и выпил еще рюмочку.— По девятой, господа, а? Какого мнения? Терпеть не могу числа восемь. Восьмого числа у меня умер отец... Федор... то есть, Иван... Егор Егорыч! Наливайте!Выпили по девятой.— Жарко, однако.— Да, жарко, но это не помешает нам выпить по десятой!— Но...— Плевать на жару! Докажем, господа, стихиям, что мы их не боимся! Молодой человек! Покажите-ка пример... Пристыдите ваВаня выпил рюмочку. Охотники крикнули «ура» и последовали его примеру.— Солнечный удар может приключиться, — сказал генерал.— Не может.— Не может... при нашем климате? Гм...— Однако бывали же случаи... Мой крестный умер от солнеч— Вы, доктор, как думаете? Может ли при нашем климате удар приключиться... солнечный, а? Доктор!Ответа не последовало.— Вам не приходилось лечить, а? Мы про солнечный... Док— Где доктор? Доктор!Охотники посмотрели вокруг себя: доктора не было.— Где же доктор? Исчезоша? Яко воск от лица огня! Ха-ха-ха.— К Егоровой жене отправился! — ляпнул Михей Егорыч.Егор Егорыч побледнел и уронил бутылку.— К жене его отправился! — продолжал Михей Егорыч, кушая балык.— Чего же вы врете? — спросил Манже. — Вы видели?— Видел. Ехал мимо мужик на таратайке... ну, а он сел и уехал. Ей-богу По одиннадцатой, господа?Егор Егорыч поднялся и потряс кулаками.— Я спрашиваю: куда вы едете? — продолжал Михей Его— Лошадей!! — крикнул Егор Егорыч и, покачиваясь, побежал к тарантасу.— Скорей, а то опоздаешь! — крикнул Михей Егорыч.Егор Егорыч втащил на козлы Аввакума, вскочил в тарантас и, погрозив охотникам кулаком, покатил домой...— Что же все это значит, господа? — спросил генерал, когда скрылась с глаз белая фуражка Егора Егорыча. — Он уехал... На чем же, черт возьми, я уеду? Он на моем тарантасе уехал! То есть не на моем, а на том, на котором мне нужно уехать... Это странС Ваней сделалось дурно. Водка, смешанная с пивом, подейГенерал стал прощаться.— Передайте ему, господа, — сказал он, — что... что так дела— Вы, ваше превосходительство, векселя его протестуйте! — посоветовал Михей Егорыч.— А? Векселя? Нда-с... Пора уже ему... Нужно честь знать...Я ждал, ждал и наконец утомился ждать... Скажите ему, что проОхотники простились с генералом и положили его в тарантас рядом с заболевшим Ваней.— Трогай!Ваня и генерал уехали.После восемнадцатой охотники отправились в лес и, постреЕгор Егорыч, приехавши домой, был встречен Музыкантом и Тщетным, для которых заяц был только предлогом, чтобы удрать домой. Посмотрев грозно на свою жену, Егор Егорыч принялся за поиски. Были обысканы все кладовые, шкафы, сундуки, комоБыло уже темно, когда проснулся доктор... Поблуждав немного по лесу и вспомнивши, что он на охоте, доктор громко выругался и принялся аукать. Ответа на ауканье, разумеется, не последовало, и он порешил отправиться домой пешочком. Дорога была хороТ ЕМПЕРАМЕНТЫ(По последним выводам науки)Сангвиник. Все впечатления действуют на него легко и быстро: отсюда, говорит Гуфеланд, происходит легкомыслие... В моло1 и ЗрйгЬиЬе2. Грубит учителям, не стрижется, не бреется, носит очки и пачкает стены. Учится скверно, но курсы оканчивает. Родителей не почитает. Когда богат, франтит; будучи же убогим, живет по-свински. Спит до двенадцати часов, ложит1 Малыш (франц.).2 Плут (нем.).ся в неопределенное время. Пишет с ошибками. Для любви од1. Женится нечаянно. Вечно воюет с тещей. С родней в ссоре. Врет напропалую. Ужасно любит скандалы и любительские спектакли. В оркестре он — первая скрипка. Будучи легкомыс- ленен, либерален. Или вовсе никогда ничего не читает, или же читает запоем. Газеты любит и сам не прочь погазетничать. ПоЖенщина-сангвиник — самая сносная женщина, если она не глупа.Холерик. Желчен и лицом желто-сер. Нос несколько крив, и глаЖенщина-холерик — черт в юбке, крокодил.1 «Подобное лечится подобным» (лат.).Флегматик. Милый человек (я говорю, разумеется, не про англиЖенщина-флегматик — это слезливая, пучеглазая, толстая, крупичатая, сдобная немка. Похожа на куль с мукою. Родится, чтоМеланхолик. Глаза серо-голубые, готовые прослезиться. На лбу и около носа морщинки. Рот несколько крив. Зубы черные. Скло1 «Суета сует и всяческая суета» (лат.).2 Ради хлеба (франц.).есть, величает прекраснейшей и мудрейшей особой; наставления ее выслушивает молча, склонив голову набок; целовать ее пухлые, потные, пахнущие огуречным рассолом руки считает своей свяЖенщина-меланхолик — невыносимейшее, беспокойнейшее существо. Как жена — доводит до отупения, до отчаяния и самоХожрико-мемнхолик. Во дни юности был сангвиником. Чер1, непризнанный Юпитер и Демосфен... и т. д. Рогатый муж. Вообще всякий крикливый, но не сильный.В ВАГОНЕПочтовый поезд номер такой-то мчится на всех парах от стан1 Отец отечества (лат.).— Грешен!! — шепчу я. — Ох, как грешен!..Кто-то лезет в мой задний карман. В кармане нет ничего, но все-таки ужасно... Я оборачиваюсь. Предо мной незнакомец. На нем соломенная шляпа и темно-серая блуза.— Что вам угодно? — спрашиваю я его, ощупывая свои кар— Ничего-с! Я в окно смотрю-с! — отвечает он, отдергивая руСлышен сиплый пронзительный свист... Поезд начинает идти все тише и тише и наконец останавливается. Выхожу из вагона и иду к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится публика и поездная бригада.— Гм... Водка, а не горько! — говорит солидный обер-кондук— Жиндаррр!!! Жиндаррр!! — кричит кто-то на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры... Иду посмотреть, в чем дело... У одного из вагонов первого класса стоит господин с кокар— В чем же я поеду теперь? — кричит он. — Мне до Ррревеля ехать! Вы должны смотреть!Перед ним стоит жандарм и уверяет его, что «здесь кричать не приходится»... Иду в свой вагон № 224. В моем вагоне все то же: тьма, храп, табачный и сивушный запахи, пахнет русским духом. Возле меня храпит рыженький судебный следователь, едущий в Киев из Рязани... В двух-трех шагах от следователя дремлет хоро— Сядем сюда, мать моя! — говорит одна. — Темень-то какая! Искушение да и только... Никак наступила на кого... А где Пахом?— Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти!Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает плацформу. — Пахо-ом! — дребезжит она. — Где ты? Пахом! Мы тутотко!— У меня беда-а! — кричит голос за окном. — В машину не пущают!— Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может те— Билеты уже не продают! Касс заперли!По плацформе кто-то ведет лошадь. Топот и фырканье.— Сдай назад! — кричит жандарм. — Куда лезешь? Чего скан— Петровна! — стонет Пахом.Петровна сбрасывает с себя узел, хватает в руки большой же— Вы бы взяли билет! — обращается он к старцу, сидящему против меня. — Контролер здесь!— Да? Гм... Это нехорошо... Какой?.. Князь?— Ну... Князя сюда и палками не загонишь...— Так кто же? С бородой?— Да, с бородой...— Ну, коли этот, то ничего. Он добрый человек.— Как хотите.— А много зайцев едет?— Душ сорок будет.— Ннно? Молллодцы! Ай да коммерсанты!Сердце у меня сжимается. Я тоже зайцем еду. Я всегда езжу зай— Чтоб я заплатил когда-нибудь и что-нибудь!? — бормочет старец. — Да никогда! Я плачу кондуктору. У кондуктора меньше денег, чем у Полякова!Дребезжит третий звонок.— Ах, матушки! — хлопочет старушонка. — Где ж это ПетровСтарушонка на минуту задумывается.— Пущай с вещами остается! — говорит она и бросает сумочЕдем к станции Халдеево, а по путеводителю «Фрум — Общая Могила». Входят контролер и обер-кондуктор со свечой.— Вашшш... билеты! — кричит обер-кондуктор.— Ваш билет! — обращается контролер ко мне и к старцу.Мы ежимся, сжимаемся, прячем руки и впиваемся глазами в ободряющее лицо обер-кондуктора.— Получите! — говорит контролер своему спутнику и отхо— Ваш билет! Ты! Ваш билет! — толкает обер-кондуктор спя— Куда же ты едешь? — говорит контролер, вертя между паль— Ты, дуб, не туда едешь! — говорит обер-кондуктор. — Ты не на тот поезд сел, голова! Тебе нужно на Живодерово, а мы едем на Халдеево! Вааазьми! Вот не нужно быть никогда дураком!Парень усиленно моргает глазами, тупо смотрит на улыбающу— Ты не плачь! — советует публика. — Ты лучше попроси! Такой здоровый болван, а ревешь! Женат небось, детей имеешь.— Вашшш... билет!.. — обращается обер-кондуктор к косарю в цилиндре.— Га?— Вашшш... билеты! Поворачивайся!— Билет? Нешто нужно?— Билет!!!— Понимаем... Отчего не дать, коли нужно? Даадим! — Ко— Кого даешь? Это паспорт! Ты давай билет!— Другого у меня билета нету! — говорит косарь, видимо встревоженный.— Как же ты едешь, когда у тебя нет билета?— Да я заплатил.— Кому ты заплатил? Что врешь?— Кондухтырю.— Какому?— А шут его знает какому! Кондухтырю, вот и все... Не бери, говорил, билета, мы тебя и так провезем... Ну, я и не взял...— А вот мы с тобой на станции поговорим! Мадам, ваш билет!Дверь скрипит, отворяется, и, ко всеобщему нашему удивле— Насилу, мать моя, нашла свой вагон... Кто их разберет, все одинаковые... А Пахома так и не впустили, аспиды... Где моя су— Гм... Искушение... Я тебе ее в окошко выбросила! Я думала, что ты осталась!— Куда бросила?— В окно... Кто ж тебя знал?— Спасибо... Кто тебя просил? Ну да и ведьма, прости господи! Что теперь делать? Своей не бросила, паскуда... Морду бы свою ты лучше выбросила! Аааа... штоб тебе повылазило!— Нужно будет со следующей станции телеграфировать! — советует смеющаяся публика.Петровна начинает голосить и нечестиво браниться. Ее подру— Чьи веш-ш-ш... чи! — выкрикивает он, держа в руках вещи Петровны.— Хорошенькая! — шепчет мне мой Пк-а-Пк старец, кивая на хорошенькую. — Гм-м-м... хорррошенькая... Черт подери, хлороСоломенная шляпа ворочается и во всеуслышание сердится на свои непослушные ноги.— Ученые... — бормочет он. — Ученые... Небось, против есте— Я тут ни при чем... Спросите товарища прокурора! — бреВ дальнем углу два гимназиста, унтер-офицер и молодой челоНаправо от меня сидит высокая барыня из породы «само со— Ах, что за прелесть эта дорога! — шепчет над ее ухом какой- то гусь, шепчет приторно до... до отвращения, как-то французи- сто выговаривая буквы г, н и р. — Нигде так быстро и приятно не бывает сближение, как в дороге! Люблю тебя, дорога!Поцелуй... Другой... Черт знает что! Хорошенькая просыпаетПоезд останавливается. Полустанок.— Поезд стоит две минуты... — бормочет сиплый, надтрес— Иван Матвеич! Скоро ж ты, наконец? Черт! — кричит обер- кондуктор под локомотив.Из-под локомотива выползает на брюхе машинист, красный, мокрый, с куском сажи на носу...— У тебя есть бог или нет? — обращается он к обер-кондукли? Ааа... чтоб вам всем повылазило!.. Разве это локомотив? Это не локомотив, а тряпка! Не могу я везти на нем!— Что же делать?— Делай что хочешь! Давай другой, а на этом не поеду! Да ты войди в положение...Помощники машиниста бегают вокруг неисправного локомоГрешник из Толедо(Перевод с испанского)«Кто укажет место, в котором находится теперь ведьма, именуЭто объявление было подписано епископом Барцелоны и чеОбъявление прочла вся Барцелона. Начались поиски. Было задержано шестьдесят женщин, походивших на искомую ведьму, были пытаемы ее родственники... Существовало смешное и в то же время глубокое убеждение, что ведьмы обладают способностью обращаться в кошек, собак или других животных и непременно в черных. Рассказывали, что очень часто охотник, отрезав лапу у нападавшего животного, уносил ее как трофей, но, открывая свою сумку, находил в ней только окровавленную руку, в которой узнаМария Спаланцо была дочерью одного крупного барцелонско- го торговца. Отец ее был французом, мать испанкой. От отца повсей Барцелоне моряка Спаланцо, очень красивого и, как говориМуж поклялся ей, что он убьет себя, если она не будет с ним счастлива. Он любил ее без памяти.На второй день свадьбы участь ее была решена.Под вечер отправилась она из дома мужа к матери и заблуди— Как пройти на улицу св. Марка? — обратилась она к монаху.Монах остановился и, о чем-то думая, начал смотреть на нее... Солнце уже успело зайти. Взошла луна и бросала свои холодные лучи на прекрасное лицо Марии. Недаром поэты, воспевая жен— Клянусь кровью св. Януария, что ты ведьма! — сказал вдруг ни с того ни с сего молодой монах.— Если бы ты не был монахом, то я подумала бы, что ты пьян! — сказала она.— Ты ведьма!!Монах сквозь зубы пробормотал какое-то заклинание.— Где собака, которая бежала сейчас впереди меня? Собака эта обратилась в тебя! Я видел!.. Я знаю... Я не прожил еще и двадцаСказавши это, монах перекрестился, повернул назад и скрылся.Мария знала Августина... Она многое слышала о нем от родиЧерез три дня после встречи с Августином к Спаланцо явился человек в черном, с опухшим бритым лицом, по всем признакам су— Твоя жена ведьма! — объявил епископ Спаланцо.Спаланцо побледнел.— Поблагодари бога! — продолжал епископ. — Человек, име— Она не ведьма, а... моя жена! — пробормотал ошеломлен— Она не может быть женою католика! Она жена сатаны! НеЕпископ был очень ученый человек. Слово «бетша» произвоСпаланцо стал бледнее мертвеца. Он вышел из епископских покоев и схватил себя за голову. Где и кому сказать теперь, что Мария не ведьма? Кто не поверит тому, во что верят монахи? Те— Нет народа глупее испанцев! — сказал когда-то Спаланцо его умирающий отец, лекарь. — Презирай испанцев и не верь в то, во что верят они!Спаланцо верил в то, во что верят испанцы, но не поверил сло— Тебя хотят монахи сжечь, Мария! — сказал он жене, при- шедши домой от епископа. — Они говорят, что ты ведьма, и приМария в черную кошку не обратилась и не убежала... Она толь— Послушай! — сказал Спаланцо плачущей жене. — Мой пов этот корабль, и ты не выйдешь из него до тех пор, пока не настаВечером Мария сидела уже на самом дне корабля и, дрожа от холода и страха, прислушивалась к шуму волн и с нетерпением ожидала того невозможного времени, о котором говорил отец Спаланцо.— Где твоя жена? — спросил Спаланцо епископ.— Она обратилась в черную кошку и убежала от меня, — со— Я ожидал, предвидел это! Но ничего. Мы найдем ее... ВелиМария долго просидела в корабле. Спаланцо посещал ее кажОбъявление епископа, ходившее по рукам барцелонцев и на— Хорошо бы получить отпущение грехов! — вздохнул СпаСпаланцо считал себя страшным грешником. На его совести лежала масса таких грехов, за которые пошло на костер и умерло на пытке много католиков. В юности Спаланцо жил в Толедо. Тоде синеватого пламени. Жизнь в Толедо состояла всплошную из подобных грехов. Оставив Толедо после смерти отца, Спаланцо почувствовал вскоре страшные угрызения совести. Один старый, очень ученый монах-доктор сказал ему, что его грехи не простятся ему, если он не получит отпущения грехов за какой-нибудь недю«Не будь я ее мужем, я выдал бы ее...» — подумал он, прочитав объявление епископа.Мысль, что ему стоит только сказать одно слово, чтобы полу— Я выдал бы ее, — сказал брат, — если бы она была ведьма и не была бы такой красивой... Отпущение вещь хорошая... ВпроПусть сожгут мертвую... Мертвым не больно. Она умрет, когСказавши это, Христофор захохотал и ударил брата по плечу.— Я могу умереть раньше ее, — заметил Спаланцо. — Но, клянусь богом, я выдал бы ее, если бы не был ее мужем!Через неделю после этой беседы Спаланцо ходил по палубе ко— О, если бы она была мертвой! Живую я ее не выдам, нет! Но я выдал бы ее мертвой! Я обманул бы тех старых проклятых ворон и получил бы от них отпущение!И глупый Спаланцо отравил свою бедную жену...Труп Марии был отнесен Спаланцо в заседание судей и предан сожжению.Спаланцо получил отпущение толедских грехов... Его проИсповедь, или Оля, Женя, Зоя(Письмо)Вы, та скеге1, мой дорогой, незабвенный друг, в своем милом письме спрашиваете меня между прочим, почему я до сих пор не женат, несмотря на свои 39 лет?Моя дорогая! Я всей душой люблю семейную жизнь и не женат потому только, что каналье судьбе не угодно было, чтобы я жежизнь, подчиняется случаю, все зависит от него! Случай — деспот. Привожу несколько случаСЛУЧАЙ ПЕРВЫЙБыло восхитительное июньское утро. Небо было чисто, как самая чистая берлинская лазурь. Солнце играло в реке и сколь— Жизнь свою, Ольга Максимовна, посвятил я науке, — шептал я, боясь, чтобы ее мизинчик не сполз с моего большого пальца. — В будущем ожидает меня профессорская кафедра... На моей совести вопросы... научные... Жизнь трудовая, полная забот, высоких... как их... Ну, одним словом, я буду профессором... Я честен, Ольга Мак1 Моя милая (франц.).Не успел мой язык выкарабкаться из этой чуши, как Оля под— Тер... тер... тер... — заговорили гуси, поднимая шеи и искоса поглядывая на Олю.— Гуся, гуся, гуся! — закричала Оля и протянула руку за гуГусенок был умен не по летам. Он побежал от Олиной руки к своему папаше, очень большому и глупому гусаку, и, по-видимому, пожаловался ему. Гусак растопырил крылья. Шалунья Оля потяЯ поспешил к ней на помощь и ударил по голове гусака тро— Какая вы трусиха! — сказал я.— Побейте гуску! — сказала она и заплакала...Сколько не наивного, не детского, а идиотского было в этом исГусак испортил все дело... Успокоивши Олю, я ушел домой, и малодушное до идиотства личико застряло в моей голове... Оля потеряла для меня всю прелесть. Я отказался от нее.СЛУЧАЙ ДРУГОЙВы, конечно, знаете, мой друг, что я писатель. Боги зажгли в моей груди священный огонь, и я считаю себя не вправе не братьНо вы, конечно, знаете, та скеге, что земной шар — плохое место для искусства. Земля велика и обильна, но писателю жить в ней негде. Писатель — это вечный сирота, изгнанник, козел отпущения, беззащитное дитя... Человечество разделяю я на две части: на писателей и завистников. Первые пишут, а вторые умирают от зависти и строят разные пакости первым. Я погиб, погибаю и буду погибать от завистников. Они испортили мою жизнь. Они забраСлушайте...Некоторое время я ухаживал за Женей Пшиковой. Вы, конеч1: по-немецки Ванце значит... клоп. Не говорите этого Жене, она обидится). Женя любила во мне писателя. Она так же глубоко, как и я, верила в мое назначение. Она жила моими наЯ жил на даче у Пшиковых. Меня считали женихом, Женю — невестой. Я писал, она читала. Что это за критик, та скеге! Она была справедлива, как Аристид, и строга, как Катон. ПроизведеНу, и глупо... Сейчас видно, что дураки писали.— Мммммм... — промычала Женя.— Ка-кие мерр-зав-цы!!! — пробормотал я. — Каково? И вы, Евгения Марковна, станете теперь улыбаться моему разделению?Женя задумалась и зевнула.— Что ж? — сказала она. — Может быть, у вас и на самом таки деле нет таланта! Им это лучше знать. В прошлом году Федор Фе- досеевич со мной целое лето рыбу удил, а вы все пишете, пишеКаково? И это после бессонных ночей, проведенных вместе1 Кстати (франц.).над писаньем и питаньем! После обоюдного жертвоприношения музам... А?Женя охладела к моему писательству, а следовательно, и ко мне. Мы разошлись. Иначе и быть не могло...СЛУЧАЙ ТРЕТИЙВы, конечно, знаете, мой незабвенный друг, что я страшно люНо мы погибли.Давали «Фауста». «Фауста», моя дорогая, написал Гуно, а ГуСпектакль начался. Я и Зоя уединились в фойе. Она сидела возле меня и, дрожа от ожидания и счастья, машинально играла веером. При вечернем освещении, та сбеге, она прекрасна, ужас— Увертюра, — объяснялся я в любви, — навела меня на неЯ икнул и продолжал:— Чего-то такого особенного... Жаждешь неземного... Любви? Страсти? Да, должно быть... любви... (Я икнул.) Да, любви...Зоя улыбнулась, сконфузилась и усиленно замахала веером. Я икнул. Терпеть не могу икоты!— Зоя Егоровна! Скажите, умоляю вас! Вам знакомо это чув— Я... я... вас не понимаю...— На меня напала икота. Пройдет... Я говорю о том всеобъем— Вы выпейте воды!«Объяснюсь, да тогда уж и схожу в буфет», — подумал я и про— Я скажу коротко, Зоя Егоровна... Вы, конечно, уж заметили...Я икнул и с досады на икоту укусил себя за язык.— Конечно, заметили... (Я икнул.) Вы меня знаете около года... Гм... Я честный человек, Зоя Егоровна! Я труженик! Я не богат, это правда, но...Я икнул и вскочил.— Вы выпейте воды! — посоветовала Зоя.Я сделал несколько шагов около дивана, подавил себе пальца— В1з! — прошипел гимназист.— Черт знает что! — пробормотал полковник Пепсинов мне на ухо. — Могли бы и дома поикать, сударь!Зоя покраснела. Я еще раз икнул и, бешено стиснув кулаки, вы— Теперь можешь икать, освистанный жених! Нет, ты не освиНа другой день отправился я, по обыкновению, к ПепсиноСтимул, та скеге, значит двигатель.— Вы отдали бы свою дочь, если бы таковая имелась у вас, — обратился ко мне Пепсинов после обеда, — за человека, который позволяет себе в обществе заниматься отрыжкой? А? Что-с?— Отдал бы... — пробормотал я.— Напрасно-с!Зоя для меня погибла. Она не сумела простить мне икоты. Я погиб.Не описать ли вам еще и остальные 12 случаев?Описал бы, но... довольно! Жилы надулись на моих висках, слеМакар Ъалдастое.Летающие островаСоч. Жюля Черна Перевод А. ЧеиоптеГЛАВА IРЕЧЬ— ...Я кончил, джентльмены! — сказал мистер Джон Лунд, мо— Джентльмены! — проговорил тронутый мистер Лунд. — Считаю священнейшим долгом благодарить вас за то адское тер-пение, с которым вы прослушали мою речь, продолжавшуюся 40 часов, 32 минуты и 14 секунд! Том Бекас, — обратился он к своему старому слуге, — разбудите меня через пять минут. Я буду спать в то время, когда джентльмены будут извинять меня за то, что я ос— Слушаю, сэр! — сказал старый Том Бекас.Джон Лунд закинул назад голову и тотчас же заснул.Джон Лунд был родом шотландец. Он нигде не воспитывался, ничему никогда не учился, но знал все. Он принадлежал к числу тех счастливых натур, которые до познания всего прекрасного и великого доходят своим умом. Восторг, который произвел он своГЛАВА IIТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦСэр Лунд не проспал и трех минут. Чья-то тяжелая рука опу— Идите за мной! — гробовым голосом произнес лысый джентльмен.— Куда?— Идите за мной, Джон Лунд!— А если я не пойду?— Тогда я буду принужден просверлить Луну раньше вас!— В таком случае, сэр, я к вашим услугам.— Ваш слуга последует за нами!Мистер Лунд, лысый джентльмен и Том Бекас оставили залу заседания и все трое зашагали по освещенным улицам Лондона. Шли они очень долго.— Сэр, — обратился Бекас к мистеру Лунду, — если наш путь так же длинен, как и этот джентльмен, то на основании законов трения мы лишимся своих подошв!Джентльмены подумали и, через десять минут нашедши, что слова Бекаса остроумны, громко засмеялись.— С кем я имею честь смеяться, сэр? — спросил Лунд лысого джентльмена.— Вы имеете честь идти, смеяться и говорить с членом всех географических, археологических и этнографических обществ, магистром всех существовавших и существующих наук, членом Московского артистического кружка, почетным попечителем шкоДжон Лунд и Том Бекас преклонили свои колени перед вели— Я веду вас, сэр, в свою обсерваторию, находящуюся в 20 ми— Ничего, сэр! Мне остается пожалеть только о том, что мы не скороходы и что мы имеем под ступнями подошвы, которые стоят денег и...— Я вам куплю новые сапоги.— Благодарю вас, сэр.Кто из читателей воспылает желанием ближе познакомиться с мистером Вильямом Болваниусом, тот пусть прочтет его замечаМежду прочим там описывается, как он прожил два года в авладая тонким, дипломатическим умом, он ухитрился сделать так, что обсерватория и труды его по астрономии были известны только одному ему. К сожалению и несчастью всех благомысляГЛАВА IIIТАИНСТВЕННЫЕ ПЯТНАОбсерватория, в которую ввел он Лунда и старого Тома Бекаса (следует длиннейшее и скучнейшее описание обсерватории, которое переводчик в видах экономии места и времени нашел нужным не переводить)... стоял телескоп, усовершенствованный Болваниусом. Мистер Лунд подо— Что вы там видите, сэр?— Луну, сэр.— А возле Луны что вы видите, мистер Лунд?— Я имею честь видеть одну только Луну.— А не видите ли вы бледных пятен, движущихся возле Луны?— Черт возьми, сэр! Называйте меня ослом, если я не вижу этих пятен! Что это за пятна?— Это пятна, которые видны в один только мой телескоп. До— Ура! Да здравствуют пятна! — крикнули Джон Лунд и Том Бекас.ГЛАВА IVСКАНДАЛ НА НЕБЕЧерез полчаса мистеры Вильям Болваниус, Джон Лунд и шот1. Начало этого грандиозного, доселе не1 Химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить невозможно. Пустяки. Без денег только жить невозможно. — Примеч. переводчика.(следует скучнейшее описание куба и 18 аэростатов)... В кубе царило глу1 показывал ниже 0. В продолжение первых 20 часов не бы— Как ваше здоровье, сэр? — прервал наконец молчание Бол- ваниус, обратясь на пятый день к сэру Лунду.— Благодарю вас, сэр! — отвечал тронутый Лунд. — Ваше внимание трогает меня. Я ужасно страдаю! А где мой верный Том?— Он сидит теперь в углу, жует табак и старается походить на человека, женившегося сразу на десятерых.— Ха, ха, ха, сэр Болваниус!— Благодарю вас, сэр!Не успел мистер Болваниус пожать руку молодому Лунду, как произошло нечто ужасное. Раздался страшный треск... Что-то треснуло, раздалась тысяча пушечных выстрелов, пронесся гул, неистовый свист. Медный куб, попав в среду разреженную, не выЭто была ужасная, единственная в истории вселенной минута!!Мистер Болваниус ухватился за ноги Тома Бекаса, этот послед— Где мы, сэр?— В эфире.— Гм... Если в эфире, то чем же мы дышать будем?— А где сила вашей воли, сэр Лунд?— Мистеры! — крикнул Бекас. — Честь имею объявить вам, что мы почему-то летим не вниз, а вверх!— Гм... Сто чертей! Значит, мы уже не находимся в области притяжения Земли... Нас тянет к себе наша цель! Ураа! Сэр Лунд, как ваше здоровье?— Благодарю вас, сэр! Я вижу наверху Землю, сэр!— Это не Земля, а одно из наших пятен! Мы сейчас разобьемТррррах!!!!1 Такой инструмент есть. — Примеч. переводчика.ГЛАВА VОСТРОВ КНЯЗЯ МЕЩЕРСКОГОПервый пришел в чувство Том Бекас. Он протер глаза и начал обозревать местность, на которой лежали он, Болваниус и Лунд. Он снял чулок и принялся тереть им джентльменов. Джентльмены не замедлили очнуться.— Где мы? — спросил Лунд.— Вы на острове, принадлежащем к группе летающих! Ураа!— Ураа! Посмотрите, сэр, вверх! Мы затмили Колумба!Над островом летало еще несколько островов (следует описание картины, понятной одним только англичанам)... Пошли осматривать остров. Он был шириной... длиной... (цифры и цифры... Бог с ними!) Тому Бекасу удалось найти дерево, соком своим напоминающее русскую водку. Странно, что деревья были ниже травы (?). Остров был необитаем. Ни одно живое существо не касалось доселе его почвы...— Сэр, посмотрите, что это такое? — обратился мистер Лунд к сэру Болваниусу, поднимая какой-то сверток.— Странно... Удивительно... Поразительно... — забормотал Болваниус.Сверток оказался сочинениями какого-то князя Мещерского, писанными на одном из варварских языков, кажется, русском.Как попали сюда эти сочинения?— Пррроклятие! — закричал мистер Болваниус. — Здесь были раньше нас?!!? Кто мог быть здесь?!. Скажите — кто, кто? Прро- клятие! Оооо! Размозжите, громы небесные, мои великие мозги! Дайте мне сюда его! Дайте мне его! Я проглочу его, с его сочинеИ мистер Болваниус, подняв вверх руки, страшно захохотал. В глазах его блеснул подозрительный огонек. Он сошел с ума.ГЛАВА VIВОЗВРАЩЕНИЕ— Урааа!! — кричали жители Гавра, наполняя собою все гавртым. Волны бороздили его по всем направлениям... На средине залива барахтались три человека. То были безумный Болваниус, Джон Лунд и Том Бекас. Их поспешили принять на лодки.— Мы пятьдесят семь дней не ели! — пробормотал худой, как голодный художник, мистер Лунд и рассказал, в чем дело.Остров князя Мещерского уже более не существует. Он, приЗАКЛЮЧЕНИЕДжон Лунд занят теперь вопросом о просверлении Луны. Близко уже то время, когда Луна украсится дырой. Дыра будет принадлежать англичанам. Том Бекас живет теперь в Ирландии и занимается сельским хозяйством. Он разводит кур и сечет свою единственную дочь, которую воспитывает по-спартански. Ему не чужды и вопросы науки: он страшно сердится на себя за то, что забыл взять с Летающего острова семян от дерева, соком напомиСказки МельпоменыоСюОн И ОНА■Берлина же, Вены, Неаполя, Мадрида, Петербурга и других столиц они скупы. В Париже чувствуют они себя ^иа§^-дома1;для них Париж — столица, резиденция, остальная же Европа — скучная, бестолковая провинция, на которую можно смотреть только сквозь опущенные сторы дгапб-Бо^еГей или с авансцены. Они не стары, но успели уже побывать по два, по три раза во всех европейских столицах. Им уже надоела Европа, и они стали погоУвидеть их трудно. На улицах их видеть нельзя, потому что они ездят в каретах, ездят, когда темно, вечером и ночью. До обев неопределенное время, за кулисами или садясь за ужин.Ее можно видеть на карточках, которые продаются. Но на карИграя Маргариту, она, двадцатисемилетняя, морщинистая, неповоротливая, с носом, покрытым веснушками, выглядывает стройной, хорошенькой, семнадцатилетней девочкой. На сцене она менее всего напоминает самое себя.Коли хотите их видеть, приобретите право присутствовать на обедах, которые даются ей и которые иногда она сама дает перед отъездом из одной столицы в другую. Приобрести это право легкотолько на первый взгляд, добраться же до обеденного стола могут только люди избранные... К последним относятся господа реценИзвестные (между обедающими много таких) едят и говорят. Поза их вольная: шея на один бок, голова на другой, один лоГазетчики занимают стулья, ближайшие к ее стулу. Они почти все пьяны и держат себя весьма развязно, как будто бы они знакоВыдающие себя за рецензентов менторски беседуют с любитеОна, царица обеда, одета простенько, но ужасно дорого. КрупА он? Он, 1е шаг? й’еИе1, сидит от нее за пять стульев, много пьет, много ест, много молчит, катает из хлеба шарики и перечи1 Ее муж (франц.).Он белокур, с плешью, которая дорожками пробегает по его голове. Женщины, вино, бессонные ночи и таскание по белу свету бороздой проехали по его лицу и оставили глубокие морщины. Ему лет тридцать пять, не больше, но он старше на вид. Лицо как бы вымоченное в квасу. Глаза хорошие, но ленивые... Он когда- то не был уродом, но теперь урод. Ноги дугой, руки землистого цвета, шея волосистая. Благодаря этим кривым ногам и особенПопадите вы на обед, глядите на них, на этих супругов, наблюГлядя на них, вы ответите (разумеется, приблизительно) так:— Она — известная певица, он — только муж известной певиТак думают и говорят все те, которые рассматривают их во вреВот что пишет он:«Спрашивают меня, за что я люблю эту мегеру? Правда, эта женщина не стоит любви. Она не стоит и ненависти. Стоит она только того, чтобы на нее не обращали внимания, игнорировали ее существование. Чтобы любить ее, нужно быть или мной, или сумасшедшим, что, впрочем, одно и то же.Она некрасива. Когда я женился на ней, она была уродом, а тести. Нос — картофелью. Рот мал, красив, зато зубы ужасны. У нее нет груди и талии. Последний недостаток скрашивается, впрочем, ее чертовским уменьем как-то сверхъестественно искусно затяги1, во всем ее теле есть недостаток, который я считаю наиважОна неряшлива. Особенно характерны в этом отношении ее чемоданы. В них чистое белье перемешано с грязным, манжеты с туфлями и моими сапогами, новые корсеты с изломанными. Мы никогда никого не принимаем, потому что в наших номерах вечОна пьет. Пьет она, как гусар, когда угодно и что угодно. Пьет уже давно. Если бы она не пила, она была бы выше Патти и во всяОна невежлива, чему свидетели студенты, которые иногда приОна любит рекламу. Реклама обходится нам ежегодно в неОна умна, но ум ее недовоспитан. Мозги ее давно уже потеряОна капризна, непостоянна, не имеет ни одного прочного убеждения. Вчера она говорила, что деньги — ерунда, что вся суть не в них, сегодня же она дает концерты в четырех местах,потому что пришла к убеждению, что на этом свете нет ничего выше денег. Завтра она скажет то, что говорила вчера. Она не хоОна богата, но не помогает бедным. Мало того, она часто не доплачивает модисткам и парикмахерам. У нее нет сердца.Тысячу раз испорченная женщина!Но поглядите вы на эту мегеру, когда она, намазанная, зализан— Не правда ли, она прекрасна? — спрашиваю я тогда своих соседей.Они говорят «да», но мне мало этого. Мне хочется уничтожить того, кто мог бы подумать, что эта необыкновенная женщина не моя жена. Я все забываю, что было раньше, и живу только одним настоящим.Посмотрите, какая она актриса! Сколько глубокого смысла кроПо окончании последнего акта я веду ее из театра, бледную, изнеможенную, в один вечер пережившую целую жизнь. Я тоже бледен и изнурен. Мы садимся в карету и едем в отель. В отеле она молча, не раздеваясь, бросается в постель. Я молча сажусь на край кровати и целую ее руку. В этот вечер она не гонит меня от себя. Вместе мы и засыпаем, спим до утра и просыпаемся, чтобы послать к черту друг друга и...Знаете, еще когда я люблю ее? Когда она присутствует на балах или обедах. И здесь я люблю в ней замечательную актрису. Какой, в самом деле, нужно быть актрисой, чтобы уметь перехитрить и пересилить свою природу так, как она умеет... Я не узнаю ее на этих глупых обедах... Из ощипанной утки она делает павлина...»Это письмо написано пьяным, едва разборчивым почерком. ПиВот что пишет она:«Вы спрашиваете меня, люблю ли я этого мальчика? Да, иноПравда, он некрасив и несимпатичен. Такие, как он, не рожОн день и ночь пьян как сапожник. Руки его трясутся, что очень некрасиво. Когда он пьян, он брюзжит и дерется. Он бьет и меня. Когда он трезв, он лежит на чем попало и молчит.Он вечно оборван, хотя и не имеет недостатка в деньгах на платье. Половина моих сборов проскальзывает, неизвестно куда, сквозь его руки.Никак не соберусь проконтролировать его. У несчастных заТратит он не на женщин, я это знаю. Он презирает женщин.Он — лентяй. Я не видала, чтобы он делал когда-нибудь что- нибудь. Он пьет, ест, спит — и только.Он нигде не кончил курса. Его исключили из первого курса университета за дерзости.Он не дворянин и, что ужаснее всего, немец.Я не люблю господ немцев. На сто немцев приходится девяноОн курит отвратительный табак.Но у него есть хорошие стороны. Он более меня любит мое благородное искусство. Когда перед началом спектакля объявляОн не трус и не боится людей. Это я люблю в людях больше всего. Я расскажу вам маленький эпизодик из моей жизни. Дело было в Париже, год спустя по выходе моем из консерватории. Я бы— Для чего вы пьете?Мы захохотали. Мой мальчик не смутился.Второй вопрос был более дерзок и вылетел прямо из души:— Чего вы смеетесь? Негодяи, которые спаивают вас теперь вином, не дадут вам ни гроша, когда вы пропьете голос и станете нищей!Какова дерзость? Компания моя зашумела. Я же посадила мальчика возле себя и приказала подать ему вина. Оказалось, что по1: мальчиком я называю его только потому, что у него очень маленькие усы.За его дерзость я заплатила браком с ним.Он больше молчит. Чаще всего говорит он одно слово. Это слово говорит он грудным голосом, с дрожью в горле, с судоро— Неправда!Это его любимое слово. Какая женщина устоит против блеска глаз, с которым произносится это слово? Я люблю это слово, и этот блеск, и эту судорогу на лице. Не всякий умеет сказать это хорошее, смелое слово, а муж мой произносит его везде и всегда. Я люблю его иногда, и это «иногда», насколько я помню, совпадаЭто письмо писано по-французски, прекрасным, почти мужДва скандала— Стойте, черт вас возьми! Если эти козлы-тенора не перестаТак кричал он и трещал по партитуре своей дирижерской паБольшая часть его желчи, горькой, пенящейся, доставалась на долю рыжей девочки, стоявшей третьей с правого фланга. Он го1 Кстати (франц.).тов был проглотить ее, провалить сквозь землю, поломать и вы— А, черт вас возьми! Поймите же, наконец, что вы столько же смыслите в пении и музыке, как я в китоловстве! Я с вами говорю, рыжая! Растолкуйте ей, что там не «фа диэз», а просто «фа»! ПоуОна, восемнадцатилетняя девочка, стояла, глядела в ноты и дрожала, как струна, которую сильно дернули пальцем. Ее маленьЕе грудь вздымалась под корсажем, как волна. Там, под корса«Боже, прикажи мне петь как следует!» — думала она, и в ее сильном дрожащем сопрано слышалась отчаянная нотка.Он не хотел понять этой нотки, а бранился и хватал себя за длинные волосы. Плевать ему на страдания, если вечером спек— Это из рук вон! Эта девчонка готова сегодня зарезать меня своим козлиным голосом! Вы не примадонна, а прачка! Возьмите у рыжей ноты!Она рада бы петь хорошо, не фальшивить... Она и умела не фальшивить, была мастером своего дела. Но разве виновата она была, что ее глаза не повиновались ей? Они, эти красивые, но недобросовестные глаза, которые она будет проклинать до самой смерти, они, вместо того чтобы глядеть в ноты и следить за двиБедная девочка без памяти любила лицо, по которому бегали туГлаза ее устремлялись в ноты, с нот они перебегали на его па— Возьмите у нее ноты! Она больна! — крикнул наконец он. — Я не продолжаю!— Да, я больна, — прошептала покорно она, готовая просить тысячу извинений...Ее отпустили домой, и ее место в спектакле было занято друИ дома он не давал ей покоя. Приехав из театра, она упала на постель. Спрятав голову под подушку, она видела во мраке своих закрытых глаз его физиономию, искаженную гневом, и ей казаИ первый блин вышел комом.На другой день после репетиции к ней приезжали ее товарищи по искусству, чтобы осведомиться об ее здоровье. В газетах и на афишах было напечатано, что она заболела. Приезжал директор театра, режиссер, и каждый засвидетельствовал ей свое почтительКогда он не стоит во главе оркестра и не глядит на свою парОн приехал с очень озабоченным лицом и сказал ей, что ее болезнь — большое несчастие для искусства, что все ее товари1 был здоров и покоен. О, эти болезни! Они многое отняСлавный малый! Но зато, когда она сказалась здоровой и пожа1 Наш маленький соловей (франц.).ловала на сцену, он опять послал ее к «самому черному» черту, и опять по лицу его забегали молнии.В сущности он очень порядочный человек. Она стояла однаж— Я раскис... — сказал он. — Боже мой! Мне так хорошо сеОн нагнулся и поцеловал ее плечо, на котором лежали волосы.— Я раскис через это проклятое вино... Мой милый соловей, ведь мы не будем больше ошибаться? Будем со вниманием петь? Зачем вы так часто фальшивите? С вами этого не было прежде, золотая головка!Дирижер совсем раскис и поцеловал ее руку. Она тоже загово— Не браните меня... Ведь я... я... Вы меня убиваете своей браИ слезы навернулись на ее глазах. Она, сама того не замечая, оперлась о его локоть и почти повисла на нем.— Ведь вы не знаете... Вы такой злой. Клянусь вам...Он сел на куст и чуть не свалился с него... Чтобы не свалиться, он ухватился за ее талию.— Звонок, моя крошка. До следующего антракта!После спектакля она ехала домой не одна. С ней ехал пьяный, хохочущий от счастья, раскисший он! Как она счастлива! Боже мой! Она ехала, чувствовала его объятия и не верила своему сча— Нужно проветрить нашу любовь, — сказал дирижер на седьмой день. — Я соскучился без своего оркестра.На восьмой день он уже махал палочкой и посылал к черту всех, не исключая даже и «рыжей».Эти женщины любят, как кошки. Моя героиня, сошедшись и начавши жить со своим пугалом, не отказалась от своих глупых привычек. Она по-прежнему, вместо того чтобы глядеть в ноты и на палочку, глядела на его галстух и лицо... На репетициях и во время спектакля она то и дело фальшивила и еще в большей степени, чем прежде. Зато же и бранил он ее! Прежде бранил он ее только на репетициях, теперь же мог это делать и дома, после спектакля, стоя перед ее постелью. Сентиментальная девчонка! Достаточно ей было, когда она пела, взглянуть на любимое лицо, чтобы отстать на целых четверть такта или вздрогнуть голосом. Когда она пела, она глядела на него со сцены, когда же не пела, она стояла за кулисами и не отрывала глаз от его длинной фигуры. Во время антракта они сходились в уборной, где оба пили шампанОтверстие в занавесе погубило ее счастье. Случился скандал.В одну масленицу, когда театр бывает наименее пуст, давали «Гугенотов». Когда дирижер перед началом пробирался между пюОн состроил кисло-серьезную физиономию и замахал во все стороны своей палочкой. Заиграли увертюру. Красивое лицо его сначала было относительно покойно... Потом же, когда увертюра близилась к середине, по его правой щеке забегали молнии и пра— Виолончель к чертям! — пробормотал он сквозь зубы быЭта виолончель знает ноты, но не хочет знать души! Можно ли поручать этот нежный и мягкозвучный инструмент людям, не умеющим чувствовать? По всему лицу дирижера забегали судоро— Долой со сцены! — послышалось где-то вблизи...Вдруг лицо дирижера просияло и засветилось счастьем. Губы его улыбнулись. Одно из трудных мест было пройдено первыми скрипками более чем блистательно. Это приятно дирижерскому сердцу. У моей рыжеволосой героини стало на душе тоже приятно, как будто бы она играла на первых скрипках или имела дириОтверстие вдруг исчезло перед ее глазом. Куда оно девалось? Наверху что-то зашумело, точно подул ровный ветер... По ее лицу что-то поползло вверх... Что случилось? Она начала глазом искать отверстие, чтобы увидеть любимое лицо, но вместо отверстия она увидала вдруг целую массу света, высокую и глубокую... В массе света замелькало бесчисленное множество огней и голов, и между этими разнообразными головами она увидела дирижерскую го— Ха-ха-ха!В первом ряду задвигались смеющиеся плеши... Поднялся шум... А его лицо стало старо и морщинисто, как лицо Эзопа! Оно дышало ненавистью, проклятиями... Он топнул ногой и бро— Вы губите нас! — шипел антрепренер...Занавес пополз вниз медленно, волнуясь, нерешительно, точно его спускали не туда, куда нужно... Она зашаталась и оперлась о кулису...— Вы губите меня, развратная, сумасшедшая... о, чтобы черт тебя забрал, отвратительнейшая гадина!Это говорил голос, который час тому назад, когда она собиКогда порядок в театре был водворен и взбешенный дирижер принялся во второй раз за увертюру, она была уже у себя дома. Она быстро разделась и прыгнула под одеяло. Лежа не так страшялом... От одеяла пахло сигарами, которые курил он... Что-то он скажет, когда придет?В третьем часу ночи пришел он. Дирижер был пьян. Он напился с горя и от бешенства. Ноги его подгибались, а руки и губы дрожа— Мы можем спать покойно после того, как осрамились на весь свет! — прошипел он. — Мы, истинные артисты, умеем миОн сдернул с нее одеяло и швырнул его к камину.— Знаешь, что ты сделала? Ты посмеялась надо мной, чтоб черт забрал тебя! Ты знаешь это? Или ты не знаешь? Вставай!Он рванул ее за руку. Она села на край кровати и спрятала свое лицо за спутавшимися волосами. Плечи ее дрожали.— Прости меня!— Ха! ха! Рыжая!Он рванул ее за сорочку и увидел белое, как снег, чудное плечо. Но ему было не до плеч.— Вон из моего дома! Одевайся! Ты отравила мою жизнь, ниОна пошла к стулу, на котором беспорядочной кучей лежало ее платье, и начала одеваться. Она отравила его жизнь! Подло и гнусно с ее стороны отравлять жизнь этого великого человека! Она уйдет, чтобы не продолжать этой подлости. И без нее есть кому отравлять жизни...— Вон отсюда! Сейчас же!Он бросил ей в лицо кофточку и заскрежетал зубами. Она оде— Прочь, мерзкая!И, взяв ее за маленькую спину, он вытолкал ее...— Прощай! — прошептала она кающимся голосом и исчезла в темноте.А было туманно и холодно... С неба моросил мелкий дождь...— К черту! — крикнул ей вослед дирижер и, не прислушива— Так ей и следует! — сказал он утром, проснувшись, но... он лгал! Кошки скребли его музыкальную душу, и тоска по рыжей защемила его сердце. Неделю ходил он, как полупьяный, страдая, поджидая ее и терзаясь неизвестностью. Он думал, что она причеркнули из списка артисток театра за «неприличное поведение». Ей не простили скандала. Об отставке ей не было сообщено, по— Она замерзла или утопилась! — предполагал дирижер.Через полгода забыли о ней. Забыл о ней и дирижер. На совеВсе наказывается на этом свете, если верить добродетельным и благочестивым людям. Был ли наказан дирижер?Да, был.Пять лет спустя дирижер проезжал через город Х. В Х. преОн взялся за палочку, и «чужие» музыканты увидели лицо с молниями и тучами. Молний было много. И немудрено: репетиПервое действие прошло благополучно. То же случилось и со вторым. Но во время третьего произошел маленький скандал. ДиКогда в третьем действии Маргарита, прекрасное, сильное соНа сцене за прялкой сидела та рыжая, которую он когда-то выДирижер разинул рот и побледнел. Палочка его нервно задви— Это она! — сказал он вслух и засмеялся.Удивление, восторг и беспредельная радость овладели его ду— Это она! Она!Палочка замерла в одном положении, и, когда он, желая попраОна, рыжая Маргарита, вскочила и гневным взором измерила «этих пьяниц», которые... Она побледнела, и глаза ее забегали по дирижеру...А публика, которой нет ни до чего дела, которая заплатила свои деньги, затрещала и засвистала...К довершению скандала Маргарита взвизгнула на весь театр и, подняв вверх руки, подалась всем телом к рампе... Она узнала его и теперь ничего не видела, кроме молний и туч, опять появив— А, проклятая гадина! — крикнул он и ударил кулаком по партитуре.Что сказал бы Гуно, если бы видел, как издеваются над его твоОн ошибся первый раз в жизни, и той ошибки, того скандала не простил он себе.Он выбежал из театра с окровавленной нижней губой и, приМузыканты рассказывают, что он поседел в эти трое суток и выдернул из своей головы половину волос...— Я оскорбил ее! — плачет он теперь, когда бывает пьян. — Я испортил ее партию! Я — не дирижер!Отчего же он не говорил ничего подобного после того, как выБаронБарон — маленький, худенький старикашка лет шестидесяти. Его шея дает с позвоночником тупой угол, который скоро станайти очень часто в уборных, на донышках бутылок и стаканов. Его щеки и мешочки под глазами висят и дрожат, как тряпочки, повешенные для просушки. На лысине зеленоватый налет от зе— От моего галстуха пахнет кровью короля Дункана! — говоНад пестренькими, полосатыми брючками барона можете смеЗиму и лето барон ходит в больших калошах, чтобы сапоги были целей и чтобы не простудить своих ревматических ног на сквозном ветру, гуляющем по полу его суфлерской будки.Барона можно видеть только в трех местах: в кассе, в суфлеркопченой рыбой и спиртом. В антрактах барон торчит в мужской уборной. Новички, первый раз входящие в эту уборную, увидев барона, хохочут и аплодируют. Они принимают его за актера.— Браво, браво! — говорят они. — Вы прелестно загримироБедный барон! Люди не могут допустить, что он имеет собВ уборной он наслаждается созерцанием светил или же, если нет светил, осмеливается вставлять в чужие речи свои замечания, которых у него очень много. Замечаний его никто не слушает, поПрошло уже двадцать лет с тех пор, как его начали дразнить «бароном», но за все эти двадцать лет он ни разу не протестовал против этого прозвища.Заставить его переписать роль и не заплатить ему — тоже можно. Все можно! Он улыбается, извиняется и конфузится, когда наступают ему на ногу. Побейте его публично по морщинистым щекам, и, ручаюсь вам честным словом, он не пойдет с жалобой к мировому. Оторвите от его замечательного, горячо любимого сюртука кусок подкладки, как это сделал недавно )еипе ргешхег1, он только замигает глазками и покраснеет. Такова сила его забитости и смирения! Его никто не уважает. Пока он жив, его выносят, когА между тем было когда-то время, когда он чуть было не сде1 Первый любовник (франц.).— Я подожду немного, — говорил он.И он ждал до тех пор, пока не состарился, не разорился и не попал, по протекции, в суфлерскую будку.Он стал суфлером, но это не беда. Теперь уж его не выгонят из театра за неимение билета: он должностное лицо. Он сидит впеОбязанность свою исполняет он прекрасно. Перед спектаклем он несколько раз прочитывает пьесу, чтобы не ошибиться, а когда бьет первый звонок, он уже сидит в будке и перелистывает свою книжку. Усердней его трудно найти кого-либо во всем театре.Но все-таки нужно выгнать его из театра.Беспорядки не должны быть терпимы в театре, а барон произКогда на сцене играют особенно хорошо, он отрывает глаза от своей книжки и перестает шептать. Очень часто он прерываВообще поглядите на него, когда он сидит в своей вонючей будке и шепчет. Он краснеет, бледнеет, жестикулирует руками, шепчет громче, чем следует, задыхается. Иногда бывает его слыш— Правую руку вверх! — шепчет он часто. — У вас горячие слова, но лицо — лед! Это не ваша роль! Вы молокосос для этой роли! Вы бы поглядели в этой роли Эрнесто Росси! К чему же шарж? О, боже мой! Он все испортил своей мещанской манерой!И подобные вещи шепчет он, вместо того чтобы шептать по книжке. Напрасно терпят этого чудака. Если бы его выгнали, то публике не пришлось бы быть свидетельницей скандала, который произошел на этих днях.Скандал состоял в следующем.Давали «Гамлета». Театр был полон. В наши дни Шекспир слукоторый дал лавровый венец не одному только Шекспиру. Сорок лет он штудирует, страдает, сгорает от мечты... Смерть не за гораСама собой, готова довестиК отчаянью, когда посмотришь в бездну И слышишь в ней далекий плеск волны.Если даже мечты заставляют таять не по дням, а по часам, то каким огнем сгорел бы лысый барон, если бы мечта приняла форВ описываемый вечер он готов был проглотить весь свет от заБарон сидел в своей будке, как на горячих угольях. Когда ГамВо втором действии он уж вовсе не шептал, а злобно хихикал, бранился и шикал. К его счастью, актеры хорошо знали свои ро— Хорош Гамлет! — бранился он. — Нечего сказать! Ха-ха! Господа юнкера не знают своего места! Им следует за швейками бегать, а не на сцене играть! Если бы у Гамлета было такое глупое лицо, то едва ли Шекспир написал бы свою трагедию!Когда ему надоело браниться, он начал учить рыжего актера. Жестикулируя руками и лицом, читая и стуча кулаками о книжБеседуя с актерами, рыжий Гамлет был ужасен. Он ломался, как тот «дюжий длинноволосый молодец» — актер, о котором сам Гамлет говорит: «Такого актера я в состоянии бы высечь». Когда он начал декламировать, барон не вынес. Задыхаясь и стуча лысиной по потолку будки, он положил левую руку на грудь, а правой заРаспаленный гневом,В крови, засохшей на его доспехах, С огнем в очах, свирепый ищет Пирр Отца Приама.И, высунувшись наполовину из будки, барон кивнул головой первому актеру и прибавил уже не декламирующим, а небреж— Продолжай!Первый актер продолжал, но не тотчас. Минуту он промедлил, и минуту в театре царило глубокое молчание. Это молчание на— Браво, барабанщик! — крикнули из райка.Думали, что прервал Гамлета не суфлер, а старый барабанщик, дремавший в оркестре. Барабанщик шутовски раскланялся с райПервый актер продолжал, и тишина была мало-помалу водвоЧудак же барон, услышавши смех, побагровел от стыда и схва«Не твое дело, старая, заржавленная щеколда! — думал он. — Твое дело быть только суфлером, если не хочешь, чтобы тебе даИ, впившись глазами в актера, барон опять начал бормотать соКровавый сластолюбец! Лицемер!Бесчувственный, продажный, подлый изверг!Помолчав секунд десять, барон глубоко вздохнул и прибавил уже не так громко:Глупец, глупец! Куда как я отважен!Этот голос был бы голосом Гамлета настоящего, не рыжего Гамлета, если бы на земле не было старости. Многое портит и многому мешает старость.Бедный барон! Впрочем, не он первый, не он и последний.Теперь его выгонят из театра. Согласитесь, что эта мера необМестьБыл день бенефиса нашей шдепие1.В десятом часу утра у ее двери стоял комик. Он прислушивался и стучал по обеим половинкам двери своими большими кулака— Отворите же, черт возьми! Долго ли еще мне придется кочеВ четверть одиннадцатого комик услышал глубокий вздох. За вздохом последовал скачок с кровати, а за скачком шлепанье туфель.— Что вам угодно? Кто вы?— Это я...Комику не нужно было называть себя. Его легко можно было узнать по голосу, шипящему и дребезжащему, как у больного диф— Подождите, я оденусь...Через три минуты его впустили. Он вошел, поцеловал у щрепие руку и сел на кровать.— Я к вам по делу, — начал он, закуривая сигару. — Я хожу к людям только по делу, ходить же в гости я предоставляю господам бездельникам. Но к делу... Сегодня я играю в вашей пьесе графа... Вы, конечно, это знаете?— Да.— Старого графа. Во втором действии я появляюсь на сцену в халате. Вы, надеюсь, и это знаете... Знаете?— Да.— Отлично. Если я буду не в халате, то я согрешу против ис— Да, это правда...— Итак, после всего сказанного вы видите, что халат мне не1 Инженю (франц.).обходим. Но у меня нет халата, приличного графу. Если я пока— Я вам могу помочь?— Да. После вашего у вас остался прекрасный голубой халат с бархатным воротником и красными кистями. Прекрасный, чудНаша шдёпие вспыхнула... Глазки ее покраснели, замигали и заискрились, как стеклянные бусы, вынесенные на солнце.— Вы мне одолжите этот халат на сегодняшний спектакль...Хпдёпие заходила по комнате. Нечесаные волосы ее попадали бес— Нет, не могу! — сказала она...— Это странно... Гм... Можно узнать почему?— Почему? Ах, боже мой, да ведь это так понятно! Могу ли я? Нет!.. нет! Никогда! Он нехорошо поступил со мной, он неправ... Это правда! Он поступил со мной, как последний негодяй... Я соХпдёпие повалилась в кресло, на котором лежала свежевыглажен- ная сорочка, и закрыла руками лицо. Сквозь ее маленькие пальчики комик увидел блестящие точки: то окно отражалось в слезинках...— Он ограбил меня! — продолжала она всхлипывая. — Грабь, если хочешь, но зачем же бросать? Зачем? Что я ему сделала? Что я тебе сделала? Что?Комик встал и подошел к ней.— Не будем плакать, — сказал он. — Слезы есть малодушие. И к тому же мы можем найти утешение во всякую минуту... УтешьНо ничего не поделал радикальный утешитель.За всхлипыванием последовала истерика.— Это пройдет! — сказал комик. — Я подожду.Он в ожидании, пока она придет в себя, походил по комнате, зевнул и лег на кровать. Ее постель женская, но она не так мягОн лежал и потягивался, а плечи шдёпие прыгали, из груди еевылетали отрывистые стоны, пальцы корчились и рвали на груди фланелевую кофточку... Комик напомнил ей самую несчастную страницу одного из несчастнейших романов! Истерика продолКогда дама говорит с вами, неловко лежать на кровати. Вежли— Он поступил со мной нечестно, — продолжала она, — но из этого не следует, что я должна отдавать вам халат. Несмотря на его подлый поступок, я еще продолжаю любить его, и халат един— Я ничего не имею против этих похвальных чувств, — скаИ, подумав немного, комик вздохнул и прибавил:— Тем более, что я вам завтра же возвращу его...— Ни за что!— Но почему же? Ведь я же не съем его, возвращу! Какая вы, право...— Нет, нет! Ни за что!Хпдепие забегала по комнате и замахала руками.— Ни за что! Вы хотите лишить меня единственной дорогой для меня вещи! Я скорей умру, но не отдам! Я еще люблю этого человека!— Вполне понимаю, но не постигаю только одного, сударыня: как можете вы менять халат на искусство?.. Вы — артистка!— Ни за что! И не говорите!Комик покраснел и поцарапал себя по лысине. Он помолчал немного и спросил:— Не дадите?— Ни за что!— Гм... Тэкссс... Это по-товарищески... Так поступают только товарищи!Комик вздохнул и продолжал:— Жалко, черт возьми! Очень жаль, что мы товарищи только на словах, а не на деле. Впрочем, несогласие слова с делом очень характерно для нашего времени. Взгляните, например, на литераго, чтобы показывать публике свои голые локти и плечи... чтобы глазки делать... щекотать инстинкты райка... Не дадите?— Ни за какие деньги!— Это последнее слово?— Да...— Прелестно...Комик надел шапку, церемонно раскланялся и вышел из комнаТеатр стоит на конце улицы, в трехстах шагах от острога. Он выкрашен в краску кирпичного цвета. Краска все замазала, кроме зияющих щелей, показывающих, что театр деревянный. Когда-то театр был амбаром, в котором складывались кули с мукой. Амбар был произведен в театры не за какие-либо заслуги, а за то, что он самый высокий сарай в городе.Комик пошел в кассу. Там, за грязным липовым столом, сидел его друг и приятель, кассир Штамм, немец, выдававший себя за анКомик вошел в кассу, нахмурил брови и остановился перед кас— Как прикажете назвать этих людей, мистер Штамм?!Комик стукнул кулаком по столу и, негодующий, опустился на деревянную скамью. Не поток, а океан ядовитых, отчаянных, беНо, однако, в этом бедняжке-театре более чем холодно. В со— Она будет меня помнить! — закончил свою филиппику комик.Он положил свои ноги на скамью и прикрыл их полой своей шубы, оставшейся ему в наследство двенадцать лет тому назад отодного приятеля-актера, умершего от чахотки. Он плотнее заверЯзык молчал, но зато действовали мозги. Эти мозги искали споКомик не завернул глаз в шубу, а пустил их на волю: гляди, коВ кассе нет ничего интересного для глаз. У деревянной перегоВпрочем, виноват: в кассе есть один предмет роскоши. Этот предмет валяется под столом вместе с ненужной бумагой, которую не выметают вон только потому, что холодно. Да и веник куда-то запропал.Под столом валяется большой картонный лист, запыленный и оборванный. Кассир топчет его своими валенками и плюет на неГлаза комика, гулявшие по стенам и по полу, не могли не на— Идея! Прелестно!Он нагнулся и потянул к себе повесть о распроданных билетах.— Прекрасно! Бесподобно! Это обойдется ей дороже голубого халата с красными кистями!Через десять минут картонный лист первый и последний раз за все время своего существования висел над окошечком и... лгал.Он лгал, но ему поверили. Вечером наша щдепие лежала у себя в номере и рыдала на всю гостиницу.— Меня не любит публика! — говорила она.Один только ветер взял на себя труд посочувствовать ей. Он, этот добрый ветер, плакал в трубе и в вентиляциях, плакал на раз1.1 Рассказ «Жены артистов», вошедший в «Сказки Мельпомены», читайте на стр. 32. первоначально был включен в неизданный сборник «Шалость».ТрагикБыл бенефис трагика Феногенова.Давали «Князя Серебряного». Сам бенефициант играл Вязем— Как хорошо они представляют! Как отлично! — обращаИ если бы папаша мог читать на лицах, он прочел бы на блед— Папа! — обратилась она к отцу в последнем антракте. — Пойди на сцену и скажи им всем, чтобы приходили к нам завтра обедать!Исправник пошел за сцену, похвалил там всех за хорошую игру и сказал г-же Беобахтовой комплимент:— Ваше красивое лицо просится на полотно. О, зачем я не владею кистью!И шаркнул ногой, потом пригласил артистов к себе на обед.— Все приходите, кроме женского пола, — шепнул он. — АкНа другой день у исправника обедали артисты. Пришли тольным лбом, продекламировал «У парадного подъезда» и «Быть или не быть?». Лимонадов со слезами на глазах рассказал о свидании своем с бывшим губернатором генералом Канючиным. ИсправВечером исправник и Маша опять были в театре. Через недеОна влюбилась в трагика Феногенова. В одно прекрасное утро, когда исправник ездил встречать архиерея, она бежала с труппой Лимонадова и на пути повенчалась со своим возлюбленным. От— Ты ему мотивы, мотивы ты ему! — говорил Лимонадов, дикОтвет на это письмо был самый неутешительный. Исправник отрекался от дочери, вышедшей, как он писал, «за глупого, праздИ на другой день после того, как пришел этот ответ, Маша пи«Папа, он бьет меня! Прости нас!»Он бил ее, бил за кулисами в присутствии Лимонадова, прачки и двух ламповщиков! Он помнил, как за четыре дня до свадьбы, вечером, сидел он со всей труппой в трактире «Лондон»; все го— Глупо и нерационально отказываться от такого случая! Да ведь за этакие деньги не то что жениться, в Сибирь пойти можно! Женишься, построишь свой собственный театр, и бери меня тогФеногенов помнил об этом и теперь бормотал, сжимая кулаки: — Если он не пришлет денег, так я из нее щепы нащеплю.Я не позволю себя обманывать, черт меня раздери!Из одного губернского города труппа хотела уехать тайком от Маши, но Маша узнала и прибежала на вокзал после второго звонка, когда актеры уже сидели в вагонах.— Я оскорблен вашим отцом! — сказал ей трагик. — Между нами все кончено!А она, несмотря на то, что в вагоне был народ, согнула свои маленькие ножки, стала перед ним на колени и протянула с моль— Я люблю вас! — просила она. — Не гоните меня, Кондра- тий Иваныч! Я не могу жить без вас!Вняли ее мольбам и, посоветовавшись, приняли ее в труппу на амплуа «сплошной графини», — так называли маленьких актрис, выходивших на сцену обыкновенно толпой и игравших роли без речей... Сначала Маша играла горничных и пажей, но потом, когСкоро, впрочем, привыкла и стала нравиться публике. Феноге— Разве это актриса? — говорил он. — Ни фигуры, ни манер, а так только... одна глупость...В одном губернском городе труппа Лимонадова давала «Разбой— Пожалейте меня! — прошептала она ему на ухо. — О, по— Роли не знаешь! Суфлера слушай! — прошипел трагик и суПосле спектакля Лимонадов и Феногенов сидели в кассе и вели беседу.— Жена твоя ролей не учит, это ты правильно... — говорил антрепренер. — Функции своей не знает... У всякого человека есть своя функция... Так вот она ее-то не знает...Феногенов слушал, вздыхал и хмурился, хмурился...На другой день утром Маша сидела в мелочной лавочке и пи«Папа, он бьет меня! Прости нас! Вышли нам денег!»Из сборника «Пестрые рассказы»тТемною ночьюГ "I и луны, ни звезд... Ни контуров, ни силуэтов, ни одной Л Л^мало-мальски светлой точки... Все утонуло в сплошном,непроницаемом мраке. Глядишь, глядишь и ничего не видишь, точно тебе глаза выкололи... Дождь жарит, как из ведра... Грязьстрашная...По проселочной дороге плетется пара почтовых кляч. В тара— Не сбились ли мы с дороги? — вздыхает инженерша. — Ужасная дорога! Не вывороти нас!— Зачем выворачивать? Ээ... т! Какая мне надомность вас выво— Мы, кажется, сбились с дороги, — говорит инженер. — Куда ты везешь, дьявол? Не видишь, что ли? Разве это дорога?— Стало быть, дорога!..— Грунт не тот, пьяная морда! Сворачивай! Поворачивай впра— По... потерял, ваше высоко...— Убью, коли что... Помни! Погоняй, подлец! Стой, куда едешь? Разве там дорога?Лошади останавливаются. Инженер вскакивает, нависает на ямщицкие плечи, натягивает вожжи и тянет за правую. Кореннойшлепает по грязи, круто поворачивает и вдруг, ни с того ни с сего, начинает как-то странно барахтаться... Ямщик сваливается и исчеОвраг не глубок. Инженер поднимается, берет в охапку жену и выкарабкивается наверх. Наверху, на краю оврага, сидит ямщик и стонет. Путеец подскакивает к нему и, подняв вверх кулаки, готов растерзать, уничтожить, раздавить...— Убью, ррразбойник! — кричит он.Кулак размахнулся и уже на половине дороги к ямщицкой фи— Миша, вспомни Кукуевку! — говорит жена.Миша вздрагивает и его грозный кулак останавливается на полпути. Ямщик спасен.На гвоздеПо Невскому плелась со службы компания коллежских реги— Да и пожрем же мы сейчас, братцы! — мечтал вслух имеСтручков обитал у черта на куличках. Шли, шли к нему и на— Чувствуете? — спросил Стручков и захихикал от удоволь— А это что такое? — спросил один из компании, указывая на стену.На стене торчал большой гвоздь, а на гвозде висела новая фу— Это его фуражка! — прошептали они. — Он... здесь!?!— Да, он здесь, — пробормотал Стручков. — У Кати... ВыйКомпания застегнула шубы, вышла и лениво поплелась к трак— Гусем у тебя пахнет, потому что гусь у тебя сидит! — сли— Скоро. Больше двух часов никогда не сидит. Есть хочется! Перво-наперво мы водки выпьем и килечкой закусим... Потом повторим, братцы... После второй сейчас же пирог. Иначе аппетит пропадет... Моя женка хорошо пироги делает. Щи будут...— А сардин купил?— Две коробки. Колбаса четырех сортов... Жене, должно быть, тоже есть хочется... Ввалился, черт!Часа полтора посидели в трактире, выпили для блезиру по ста— Опять неблагополучно, братцы!— Что такое?Чиновные желудки сжались от горя: голод не тетка, а на под— Это Прокатилова шапка, — сказал Стручков. — Выйдемте, господа! Переждем где-нибудь... Этот недолго сидит...— И у этакого сквернавца такая хорошенькая жена! — послы— Дуракам счастье, ваше превосходительство! — акком— Выйдемте! — простонал Стручков.Пошли опять в трактир. Потребовали пива.— Прокатилов — сила! — начала компания утешать Стручко— Я и без вас знаю, что не надо. Не в том дело! Мне обидно, что есть хочется!Через полтора часа опять пошли к Стручкову. Кунья шапка продолжала еще висеть на гвозде. Пришлось опять ретироваться.Только в восьмом часу вечера гвоздь был свободен от постоя и можно было приняться за пирог! Пирог был сух, щи теплы, гусь пережарен — все перепортила карьера Стручкова! Ели, впрочем, с аппетитом.РазмазняНа днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.— Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте по— По сорока...— Нет, по тридцати... У меня записано... Я всегда платил гувер— Два месяца и пять дней...— Ровно два месяца... У меня так записано. Следует вам, знаЮлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но... ни слова!..— Три праздника... Долой, следовательно, двенадцать рублей... Четыре дня Коля был болен и не было занятий... Вы занимались с одной только Варей... Три дня у вас болели зубы, и моя жена поЛевый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. ДоВы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять... Десятого января вы взяли у меня десять рублей...— Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.— Но у меня записано!— Ну, пусть... хорошо.— Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется чеОба глаза наполнились слезами... На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!— Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля... Больше не брала...— Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадИ я подал ей одиннадцать рублей... Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.— Мегер — прошептала она.Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.— За что же теге?? — спросил я.— За деньги...— Но ведь я же вас обобрал, черт возьми, ограбил! Ведь я украл у вас! За что же теге!?— В других местах мне и вовсе не давали...— Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам... Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конОна кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: «Можно!»Я попросил у нее прощение за жестокий урок и отдал ей, к великому ее удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла... Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!Патриот своего отечестваМаленький немецкий городок. Имя этого городка носит одна из известнейших целебных вод. В нем больше отелей, чем домов, и больше иностранцев, чем немцев.Хорошее пиво, хорошеньких служанок и чудный вид вы можеВ один прекрасный вечер на террасе этого отеля, за белым мраСквозь листву пахучих лип глядела на них немецкая луна... Маленький кокетливый ветерок нежно теребил российские усы и бороды и вдувал в уши русских толстячков чуднейшие звуки. У подножия горы играла музыка. Немцы праздновали годовщину какого-то немецкого события. Мотивы не доносились до вершины горы — далеко! Доносилась одна только мелодия... Мелодия меРусские лезли «в дамки» и задумчиво внимали. Оба были в блаженнейшем настроении духа. Шепот лип, кокетливый ветерок, мелодия со своей меланхолией — все это, вместе взятое, развезло их русские души.— При этакой обстановке, Тарас Иваныч, хорошо тово... лю— М-да...И наши русские завели речь о любви, о дружбе... Сладкие мгновения! Кончилось тем, что оба незаметно, бессознательнооставили в покое шашки, подперли свои русские головы кулаками и задумались.Мелодия становилась все слышнее и слышнее. Скоро она устуРусские поглядели вниз и увидели факельную процессию. Процессия двигалась вверх. Скоро сквозь липы блеснули красные огни факелов, послышалось стройное пение, и музыка загремела над самыми ушами русских. Молодые девушки, женщины, солдаРусские умилились духом. И им захотелось участвовать в проПетр Фомич умилился. В груди его стало светло, тепло, уютСчастье его, что немцы не понимают по-русски!Случай из судебной практикиДело происходило в М..ском окружном суде, в одну из последНа скамье подсудимых заседал Ы...ский мещанин Сидор ШельЗащищал же знаменитейший и популярнейший адвокат. Этого адвоката знает весь свет. Чудные речи его цитируются, фамилия его произносится с благоговением...В плохих романах, оканчивающихся полным оправданием героя и аплодисментами публики, он играет немалую роль. В этих романах фамилию его производят от грома, молнии и других не менее внушительных стихий.Когда товарищ прокурора сумел доказать, что Шельмецов ви— Мы — люди, господа присяжные заседатели, будем же и суВ публике послышались всхлипывания... Заплакала какая-то девушка с большой брошкой на груди. Вслед за ней захныкала соЗащитник говорил и говорил... Факты он миновал, а напирал больше на психологию.— Знать его душу — значит знать особый, отдельный мир, полный движений. Я изучил этот мир... Изучая его, я, признаюсь, впервые изучил человека. Я понял человека... Каждое движение его души говорит за то, что в своем клиенте я имею честь видеть идеального человека...Судебный пристав перестал глядеть угрожающе и полез в кароставил в покое звонок и надел очки, чтобы не заметили слезин«Было б мне отказаться от обвинения! — подумал он. — Ведь этакое фиаско потерпеть! А?»— Взгляните на его глаза! — продолжал защитник (подбороТут не вынес и сам подсудимый. Пришла и его пора заплакать. Он замигал глазами, заплакал и беспокойно задвигался...— Виноват! — заговорил он, перебивая защитника. — ВиноИ подсудимый рассказал, как было дело. Его осудили.Загадочная натураКупе первого класса.На диване, обитом малиновым бархатом, полулежит хорошень— О, я постигаю вас! — говорит чиновник особых поручений, целуя ее руку около браслета. — Ваша чуткая, отзывчивая душа ищет выхода из лабиринта... Да! Борьба страшная, чудовищная, но... не унывайте! Вы будете победительницей! Да!— Опишите меня, Вольдемар! — говорит дамочка, грустно улыбаясь. — Жизнь моя так полна, так разнообразна, так пестра... Но главное — я несчастна! Я страдалица во вкусе Достоевского...Покажите миру мою душу, Вольдемар, покажите эту бедную душу! Вы — психолог. Не прошло и часа, как мы сидим в купе и гово— Говорите! Умоляю вас, говорите!— Слушайте. Родилась я в бедной чиновничьей семье. Отец добрый малый, умный, но... дух времени и среды... мойв сотргепег1, я не виню моего бедного отца. Он пил, играл в карты... брал взят— Чудная! — лепечет писатель, целуя руку около браслета. — Не вас целую, дивная, а страдание человеческое! Помните Рас— О, Вольдемар! Мне нужна была слава... шум, блеск, как для всякой — к чему скромничать? — недюжинной натуры. Я жажДамочка усиленно машет веером. Лицо ее принимает плачу— Но вот старик умер... Мне он оставил кое-что, я свободна, как птица. Теперь-то и жить мне счастливо... Не правда ли, Воль1 Вы понимаете (франц.).пятствие! Опять я чувствую, что счастье мое далеко, далеко! Ах, сколько мук, если б вы знали! Сколько мук!— Но что же? Что стало на вашем пути? Умоляю вас, говорите! Что же?— Другой богатый старик...Изломанный веер закрывает хорошенькое личико. Писатель подпирает кулаком свою многодумную голову, вздыхает и с виВербаКто ездил по почтовому тракту между Б. и Т.?Кто ездил, тот, конечно, помнит и Андреевскую мельницу, одиноко стоящую на берегу речки Козявки. Мельница маленькая, в два постава... Ей больше ста лет, давно уже она не была в рабоВерба подпирает и другую развалину — старика Архипа, котоЛет тридцать тому назад, в Вербное воскресенье, в день имеИ в это воскресенье Архипу послышались звонки. Он оставил удочку и стал глядеть на плотину. Тройка перевалила через буудивлялся Архип, но на этот раз пришлось ему сильно удивиться. Случилось нечто необыкновенное. Ямщик оглянулся, беспокойно задвигался, сдернул с лица почтальона платок и взмахнул кисте— Караул! Режут! — закричал он.Ему вторило эхо, и долго Архип слышал это «караул».Дней через шесть на мельницу приехало следствие. Сняли план мельницы и плотины, измерили для чего-то глубину реки и, пообедав под вербой, уехали, а Архип во все время следствия си— Где здесь присутственное место? — спросил он, войдя за заЕму указали на большой желтый дом с полосатой будкой у двери. Он вошел и в передней увидел барина со светлыми пуго— Сейчас! — сказал он и побежал в присутствие. Там окружи— Ты не туда, братец, пришел. Ты иди на Нижнюю улицу, там тебе укажут, а здесь казначейство, милый мой! Ты иди в полицию.Архип взял сумку и вышел.«А сумка полегче стала! — подумал он. — Наполовину меньше стала!»На Нижней улице ему указали на другой желтый дом, с дву— А деньги же где? — послышалось через минуту из этой комАрхип поклонился и вышел. Через день караси и окуни опять уже видели его седую бороду...Дело было глубокою осенью. Старик сидел и удил. Лицо его было так же мрачно, как и пожелтевшая верба: он не любил осени. Лицо его стало еще мрачней, когда он увидел возле себя ямщи— Где она ? — спрашивал он Архипа.Архип сначала молчал и угрюмо сторонился убийцы, но скоро сжалился над ним.— Я к начальству снес! — сказал он. — Но ты, дурень, не бойЯмщик вскочил, взревел и набросился на Архипа. Долго он бил его. Избил его старое лицо, повалил на землю, топтал ногаДнем он спал и молчал, а ночью ходил по плотине. По плоти— Будет тебе, дурень, слоняться! — сказал он ему, искоса поИ почтальон то же самое сказал... И верба прошептала то же...— Не могу! — сказал ямщик. — Пошел бы, да ноги болят, дуСтарик взял под руку ямщика и повел его в город. Он повел его на Нижнюю улицу, в то самое присутствие, куда отдал сумку. Ям— Чего на себя клепаешь, дурак! — сказал он. — Пьян? ХоКогда старик напомнил про сумку, усач захохотал, а писцы удивились. Память, видно, у них плоха... Не нашел ямщик искуИ пришлось бежать от совести в воду, возмутить то именно меВорПробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и вышел на двор. Его охватило сыростью ночи... Дул сырой, хоУ заборов и стен мелькали темные силуэты горожан, спешив— Христос воскрес, Гурий Иваныч! — остановил доктора ФеДоктор молча пожал ему руку и отпахнул кусочек шубы, чтобы похвастать перед ссыльным петличкой, в которой болтался «Ста— А я, доктор, после заутрени хочу к вам пробраться, — ска— Едва ли это будет удобно... — сконфузился доктор. — У ме— А Барабаев? — проговорил Федор Степаныч, кривя рот и желчно ухмыляясь. — Барабаева со мной вместе судили, вместе нас выслали, а между тем он у вас каждый день обедает и чай пьет. Он больше украл, вот что!..Федор Степаныч остановился и прислонился к мокрому забору: пусть пройдут. Далеко впереди него мелькали огоньки. Потухая и вспыхивая, они двигались по одному направлению.«Крестный ход, — подумал ссыльный. — Как и там, у нас...»От огоньков несся звон. Колокола-тенора заливались всевоз«Первая Пасха здесь, в этом холоде, — подумал Федор СтепаИ он задумался о «там»... Там теперь под ногами не грязный снег, не холодные лужи, а молодая зелень; там ветер не бьет по ли«Хорошо бы теперь хватить тамошней водки! Здесь дрянная водка, пить нельзя...»Наутро глубокий, хороший сон, за сном визиты, выпивка... Вспомнил он, разумеется, и Олю с ее кошачьей, плаксивой, хо— А если меня в Сибирь сошлют? — спросил он ее. — Пой— Разумеется! Хоть на край света!Он украл, попался и пошел в эту Сибирь, а Оля смалодуше«На суд разодетой явилась и ни разу не взглянула даже... СмеяИ эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он утомился, заболел, точно всем телом думал. Ноги его ослабели, поНад его кроватью висела клетка с птицей. Та и другая принад«Спать не дает! — подумал Федор Степаныч. — Че-ерт...»Он поднялся и потряс рукой клетку. Птица замолчала. Ссыль— Ты не перестанешь? Не замолчишь? Тебя еще недоставало!Федор Степаныч вскочил, рванул с остервенением клетку и швырнул ее в угол. Птица замолчала.Но минут через десять она, показалось ссыльному, вышла из угла на средину комнаты и завертела носом в глиняном полу... Нос, как буравчик... Вертела, вертела, и нет конца ее носу. Захлопо его вискам хлопают крылья... Нос, наконец, поломался, и все ушло в перья... Ссыльный забылся...— Ты за што это тварь убил, душегубец? — услышал он под утро.Федор Степаныч раскрыл глаза и увидел пред собой хозяина- раскольника, юродивого старца. Лицо хозяина дрожало от гнева и было покрыто слезами.— За што ты, окаянный, убил мою пташку? Певунью-то мою за што ты убил, сатана чертова? А? Кого это ты? За што такое? Глаза твои бесстыжие, пес лютый! Уходи из моего дома, и чтоб духу твоего здесь не было! Сею минутою уходи! Сичас!Федор Степаныч надел шубу и вышел на улицу. Утро было се— Бон-жур! С праздником, мон-шер! — услышал ссыльный, выйдя за ворота.Мимо ворот на новенькой пролетке катил его земляк Барабаев. Земляк был в цилиндре и под зонтиком.«Визиты делает! — подумал Федор Степаныч. — И тут, скотиПодходя к церкви, Федор Степаныч услыхал другой голос, на этот раз женский. Навстречу ему ехал почтовый тарантас, наби— Где здесь... Батюшки, Федор Степаныч! Вы ли это? — запиСсыльный подбежал к тарантасу, впился глазами в головку, уз— Неужели я не сплю?! Что такое? Ко мне?! Надумала, Оля?— Где здесь Барабаев живет?— А на что тебе Барабаев?— Он меня выписал... Две тысячи, вообрази, прислал... По триста в месяц, кроме того, буду получать. Есть здесь театры?..До самого вечера шатался ссыльный по городу и искал кварти«Неужели эти звери могут жить без солнца? — думал он, меся ногами жидкий снег. — Веселы, довольны без солнца! Впрочем, у них свой вкус».Раз в годМаленький трехоконный домик княжны имеет праздничный вид. Он помолодел точно. Вокруг него тщательно подметено, воизъеденную молью ливрею. Его колючий подбородок, над бриСама княжна, хозяйка трехоконного домика, сгорбленная и сморщенная старушка, сидит в большом кресле и то и дело поДвенадцать часов. Княжна поправляет платье и розу. Она при«Не к нам!» — думает княжна.Да, не к вам, княжна! Повторяется история прошлых годов. Безжалостная история! В два часа княжна, как и в прошлом году, идет к себе в спальную, нюхает нашатырный спирт и плачет.— Никто не приехал! Никто!Около княжны суетится старый Марк. Он не менее огорчен: ис— Никто не приехал! — плачет княжна. — Ни барон, ни князь Халахадзе, ни Жорж Бувицкий... Оставили меня! А ведь не будь ме— Не вышло бы-с! — поддакивает Марк.— Я не прошу благодарности... Не нужна она мне! Мне нужно чувство! Боже мой, как обидно! Даже племянник Жан не приехал. Отчего он не приехал? Что я ему худого сделала? Я заплатила по всем его векселям, выдала замуж его сестру Таню за хорошего человека. Дорого мне стоит этот Жан! Я сдержала слово, данное мо— И родителям их вы, можно сказать, ваше сиятельство, заме- сто родителей были.— И вот... вот она благодарность! О люди!В три часа, как и в прошлом году, с княжной делается истеМарк входит в грязный номер и, брезгливо пожимаясь, робко подходит к кровати.— Нехорошо-с, Иван Михалыч! — говорит он, укоризненно покачивая головой. — Нехорошо-с!— Что нехорошо?— Почему вы сегодня не пожаловали вашу тетушку с ангелом поздравить? Нешто это хорошо?— Убирайся к черту! — говорит Жан, не отрывая глаз от мыльной воды.— Нешто это тетушке не обидно? А? Эх, Иван Михалыч, ваше сиятельство! Чувств у вас никаких нету! Ну с какой стати вы их огорчаете?— Я не делаю визитов... Так и скажи ей. Этот обычай давно уже устарел... Некогда нам разъезжать. Разъезжайте сами, коли де— Спать хочу... Лицо-то небось воротите! Стыдно в глаза гля— Ну... тсс... Дрянь ты этакая! Паршак!Продолжительное молчание.— А уж вы, батюшка, съездите, поздравьте! — говорит Марк ласково. — Оне плачут, мечутся на постельке... Уж вы будьте такие добрые, окажите им свое почтение... Съездите, батюшка!— Не поеду. Незачем и некогда... Да и что я буду делать у ста— Съездите, ваше сиятельство! Уважьте, батюшка! Сделайте такую милость! Страсть как огорчены оне вашею, можно сказать, неблагодарностью и бесчувствием!Марк проводит рукавом по глазам.— Сделайте милость!— Гм... А коньяк будет? — говорит Жан.— Будет, батюшка, ваше сиятельство!Князь подмигивает глазом.— Ну, а сто рублей будет? — спрашивает он.— Никак это невозможно! Самим вам небезызвестно, ваше си— В прошлом году я за визит с вас... сколько взял? Двести ру— Будьте так благодушны, ваше сиятельство! Стары оне, слаЖан неумолим. Марк начинает торговаться. В пятом часу Жан сдается, надевает фрак и едет к княжне...— Ма Ганге1, — говорит он, прижимаясь к ее руке.И, севши на софу, он начинает прошлогодний разговор.— Мари Крыскина, та ГапГе, получила письмо из Ниццы... Муженек-то! А? Каков? Очень развязно описывает дуэль, которая была у него с одним англичанином из-за какой-то певицы... забыл ее фамилию...— Неужели?Княжна закатывает глаза, всплескивает руками и с изумлением, смешанным с долею ужаса, повторяет:— Неужели?— Да... На дуэлях дерется, за певицами бегает, а тут жена... чахСчастливая княжна поближе подсаживается к Жану, и разговор их затягивается... Подается чай с коньяком.И в то время как счастливая княжна, слушая Жана, хохочет, ужасается, поражается, старый Марк роется в своих сундучках и собирает кредитные бумажки. Князь Жан сделал большую уступГерой-барыняЛидия Егоровна вышла на террасу пить утренний кофе. Время было уже близко к жаркому и душному полудню, однако это не помешало моей героине нарядиться в черное шелковое платье, за1 Тетушка (франц.).знала, что этот черный цвет идет к ее золотистым кудряшкам и строгому профилю, и расставалась с ним только ночью. Когда она сделала первый глоток из своей китайской чашечки, к террасе по— Разорены! На два месяца в Одессу... — простонала Лидия Егоровна. — К своей, значит, поехал... Боже мой!Она подкатила глаза, зашаталась, ухватилась рукой за пери— А мы к вам, шарманочка! — продребезжал генерал, доволь1. — С добрым утром, фея! Фея пьет кофея...Генерал сострил глупо, но Кнопка и Лидия Егоровна расхохота— Вы, кузен, вечно веселы! — начала кузина гостинный раз— Как, бишь, я сказал? Ах, да! Фея пьет кофея... Ха-ха-ха. А мы с герром профессором уж выкупались, позавтракали и визиты де— Что вы?! — улыбнулась Лидия Егоровна и подумала: «В Одессу на два месяца... к той...»— Честное слово! Такие идеи проповедует... такие идеи! Совсем красный! А знаете ли вы, Павел Иванович, друг мой, кто красному рад? Знаете кто? Хххе... Ответьте-ка! Вот вам и запятая, либералам!— Каков генерал? — захохотал Кнопка, кривя свой ученый подбородок. — И мы, ваше превосходительство, сумеем вам, кон1 Прелестная (франц.).— Однако! Что вижу! У вас цветут олеандры! — послышался внизу террасы женский голос, и через минуту на террасу входила княгиня Дромадерова, соседка по даче. — Ах! У вас мужчины, а я такая растрепка! Извините, пожалуйста! О чем вы тут? Продол— Мы о красном-с! — продолжал Зазубрин. — А вот-с, кстаЛидия Егоровна изумилась, ахнула и подумала: «В Одессе теКнопка заговорил о быках и буйволах. Княгиня Дромадерова заявила, что все это скучно. Заговорили о красной подкладке...— Касательно этой подкладки у меня в памяти случай есть, — сказал Зазубрин, обсасывая сухарик. — Был у меня в баталионе полковничек, некий Конвертов, Петр Петрович... Старичок славденький, еле-еле телепкается, о воздух спотыкается, а у самого на лице гордыня написана! Зима лютая, холод, а у него пальто нарасДромадерова нашла, что все это очень скучно, и заговорила о сыне-поручике. Перед обедом явились соседки — девицы Клян- чины с татап. Они сели за рояль и запели любимую песню За— Отличный редис! — заметил профессор. — Где вы такой покупаете?— Он теперь в Одессе... с этой женщиной! — ответила Лидия Егоровна.— Что-с?— Ах... Я не о том! Не знаю, где повар берет... Что это со мной?И Лидия Егоровна, закинув назад голову, захохотала над своТолько в ночь, проводив последнего гостя и простояв неподвиж— Мало того, что прокутил! Ему мало этого! Он еще изменил!Из глаз вырвались на свободу горячие слезы, и бледное лицо исказилось отчаянием. Уж не было нужды в этикете, и она могла рыдать!Черт знает на что уходит иногда силища!Смерть чиновникаВ один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал секак видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и му«Я его обрызгал! — подумал Червяков. — Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо».Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал ге— Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...— Ничего, ничего...— Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!— Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сце— Я вас обрызгал, ваше-ство... Простите... Я ведь... не то чтобы...— Ах, полноте... Я уж забыл, а вы все о том же! — сказал гене«Забыл, а у самого ехидство в глазах, — подумал Червяков, поПридя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась.— А все-таки ты сходи, извинись, — сказала она. — Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!— То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием прошений. Опросив несколь— Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше-ство, — начал докладывать экзекутор, — я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...— Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? — обратил«Говорить не хочет! — подумал Червяков, бледнея. — СердитКогда генерал кончил беседу с последним просителем и напра— Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изГенерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.— Да вы просто смеетесь, милостисдарь! — сказал он, скрыва«Какие же тут насмешки? — подумал Червяков. — Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Черт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!»Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не напи— Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, — забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, — не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...— Пошел вон!! — гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.— Что-с? — спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.— Пошел вон!! — повторил генерал, затопав ногами.В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ниОн понял!Душное июньское утро. В воздухе висит зной, от которого кло
Возможна доставка книги в , а также в любой другой город страны Почтой России, СДЭК, ОЗОН-доставкой или транспортной компанией.
