j Обломов /м/. Автор Гончаров / Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-04-109693-9
логотип Феникс-Букс

Каталог Вход {{total_items}}

{{common_error}}
Нами выполнено {{total_orders}} заказов! Ваш – следующий!
СКИДКИ! При заказе книг на сумму от 1500 руб. – скидка 50% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK,
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.

Обломов /м/. (Гончаров)Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-04-109693-9

Обломов /м/
Название книги Обломов /м/
Автор Гончаров
Год публикации 2022
Издательство Эксмо
Раздел каталога Историческая и приключенческая литература (ID = 163)
Серия книги мPocket book
ISBN 978-5-04-109693-9
EAN13 9785041096939
Артикул P_9785041096939
Количество страниц 608
Тип переплета мяг.
Формат -
Вес, г 1680

Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:

Аннотация к книге "Обломов /м/"
автор Гончаров

Книга из серии 'мPocket book'

Читать онлайн выдержки из книги "Обломов /м/"
(Автор Гончаров)

К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.

До книги"Обломов /м/"
Вы также смотрели...

Другие книги серии "мPocket book"

Другие книги раздела "Историческая и приключенческая литература"

Читать онлайн выдержки из книги "Обломов /м/" (Автор Гончаров)

pockt book
pockt book
Иван
Гончаров
Обломов
Москва
2022
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)1-44 Г65
Оформление А. Саукова
В коллаже на обложке использован портрет В.А. Кокорева художника К.К. Штейнбена (1788 — 1856)
Гончаров, Иван Александрович.
Г65 Обломов / Иван Гончаров. — Москва : Эксмо, 2022. — 608 с.
ISBN 978-5-04-109693-9
«Обломов» — один из самых знаменитых романов в русской лите
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)1-44
ISBN 978-5-04-109693-9
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
ВГороховой улице, в одном из больших домов, наро
Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ров
Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении голо
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слиш
Движения его, когда он был даже встревожен, сдер
Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире. Хотя халат этот и утратил свою пер
Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалей
Обломов всегда ходил дома без галстука и без жи
глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу.
Лежание у Ильи Ильича не было ни необходимо
Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убранною. Там стояло бюро крас
Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum1 неизбежных при
Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи.
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто спраши
1 видимость (лат.).
вал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою соб
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижа
Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежа
Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано, часов в восемь. Он чем-то сильно озабочен. На лице у него попеременно выступал не то страх, не то тоска и досада. Видно было, что его одолевала внутрен
Дело в том, что Обломов накануне получил из де
староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и в прошлом и в третьем году пи
Легко ли? Предстояло думать о средствах к приня
По этому плану предполагалось ввести разные но
Он, как только проснулся, тотчас же вознамерил
С полчаса он все лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет еще сделать это и после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более что ничто не мешает думать и лежа.
Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с сво
Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепе
— Что ж это я в самом деле? — сказал он вслух с досадой. — Надо совесть знать: пора за дело! Дай толь
В комнате, которая отделялась только небольшим коридором от кабинета Ильи Ильича, послышалось сначала точно ворчанье цепной собаки, потом стук спрыгнувших откуда-то ног. Это Захар спрыгнул с лежанки, на которой обыкновенно проводил время, сидя погруженный в дремоту.
В комнату вошел пожилой человек, в сером сюр
Захар не старался изменить не только данного ему богом образа, но и своего костюма, в котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил неког
Более ничто не напоминало старику барского широ
Без этих капризов он как-то не чувствовал над собой барина; без них ничто не воскрешало молодости его,
деревни, которую они покинули давно, и преданий об этом старинном доме, единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род.
Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом, бог знает отчего, все беднел, мельчал и, наконец, незаметно потерялся между неста
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Мо
Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар стоял перед ним молча. Наконец он кашлянул.
— Что ты? — спросил Илья Ильич.
— Ведь вы звали?
— Звал? Зачем же это я звал — не помню! — отве
Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и ду
Прошло с четверть часа.
— Ну, полно лежать! — сказал он. — Надо же встать... А впрочем, дай-ка я прочту еще раз со внима
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного стороной посматривая на барина, и, наконец, пошел к дверям.
— Куда же ты? — вдруг спросил Обломов.
— Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? — захрипел Захар, за неимением другого го
собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто сильным ветром в горло.
Он стоял вполуоборот среди комнаты и глядел все стороной на Обломова.
— А у тебя разве ноги отсохли, что ты не можешь постоять? Ты видишь, я озабочен — так и подожди! Не належался еще там? Сыщи письмо, что я вчера от старосты получил. Куда ты его дел?
— Какое письмо? Я никакого письма не видал, — сказал Захар.
— Ты же от почтальона принял его: грязное такое!
— Куда ж его положили — почему мне знать? — говорил Захар, похлопывая рукой по бумагам и по разным вещам, лежавшим на столе.
— Ты никогда ничего не знаешь. Там, в корзине, посмотри! Или не завалилось ли за диван? Вот спинка- то у дивана до сих пор не починена; что б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты же изломал. Ни о чем не подумаешь!
— Я не ломал, — отвечал Захар, — она сама излома
Илья Ильич не счел за нужное доказывать против
— Нашел, что ли? — спросил он только.
— Вот какие-то письма.
— Не те.
— Ну, так нет больше, — говорил Захар.
— Ну хорошо, поди! — с нетерпением сказал Илья Ильич. — Я встану, сам найду.
Захар пошел к себе, но только он уперся было ру
— Ах ты, господи! — ворчал Захар, отправляясь опять в кабинет. — Что это за мученье! Хоть бы смерть скорее пришла!
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
— Носовой платок, скорей! Сам бы ты мог догадать
Захар не обнаружил никакого особенного неудо
— А кто его знает, где платок? — ворчал он, обходя вокруг комнату и ощупывая каждый стул, хотя и так можно было видеть, что на стульях ничего не лежит. — Все теряете! — заметил он, отворяя дверь в гостиную, чтоб посмотреть, нет ли там.
— Куда? Здесь ищи! Я с третьего дня там не был. Да скорее же! — говорил Илья Ильич.
— Где платок? Нету платка! — говорил Захар, раз
И, не дожидаясь ответа, Захар пошел было вон. Обломову стало немного неловко от собственного про
— Какая у тебя чистота везде: пыли-то, грязи-то, боже мой! Вон, вон, погляди-ка в углах-то — ничего не делаешь!
— Уж коли я ничего не делаю... — заговорил За
Он указал на середину пола и на стол, на котором Обломов обедал.
— Вон, вон, — говорил он, — все подметено, при
— А это что? — прервал Илья Ильич, указывая на стены и на потолок. — А это? А это? — Он указал и на брошенное со вчерашнего дня полотенце, и на забытую на столе тарелку с ломтем хлеба.
— Ну, это, пожалуй, уберу, — сказал Захар снис
— Только это! А пыль по стенам, а паутина?.. — говорил Обломов, указывая на стены.
— Это я к Святой неделе убираю: тогда образа чищу и паутину снимаю.
— А книги, картины обмести?..
— Книги и картины перед Рождеством: тогда с Анисьей все шкапы переберем. А теперь когда станешь убирать? Вы всё дома сидите.
— Я иногда в театр хожу да в гости: вот бы.
— Что за уборка ночью!
Обломов с упреком поглядел на него, покачал голо
— Понимаешь ли ты, — сказал Илья Ильич, — что от пыли заводится моль? Я иногда даже вижу клопа на стене!
— У меня и блохи есть! — равнодушно отозвался Захар.
— Разве это хорошо? Ведь это гадость! — заметил Обломов.
Захар усмехнулся во все лицо, так что усмешка охватила даже брови и бакенбарды, которые от этого раздвинулись в стороны, и по всему лицу до самого лба расплылось красное пятно.
— Чем же я виноват, что клопы на свете есть? — сказал он с наивным удивлением. — Разве я их вы
— Это от нечистоты, — перебил Обломов. — Что ты все врешь!
— И нечистоту не я выдумал.
— У тебя, вот, там, мыши бегают по ночам — я слышу.
— И мышей не я выдумал. Этой твари, что мышей, что кошек, что клопов, везде много.
— Как же у других не бывает ни моли, ни клопов?
На лице Захара выразилась недоверчивость, или, лучше сказать, покойная уверенность, что этого не бывает.
— У меня всего много, — сказал он упрямо, — за всяким клопом не усмотришь, в щелку к нему не вле
А сам, кажется, думал: «Да и что за спанье без клопа?»
— Ты мети, выбирай сор из углов — и не будет ни
— Уберешь, а завтра опять наберется, — говорил Захар.
— Не наберется, — перебил барин, — не должно.
— Наберется — я знаю, — твердил слуга.
— А наберется, так опять вымети.
— Как это? Всякий день перебирай все углы? — спросил Захар. — Да что ж это за жизнь? Лучше бог по душу пошли!
— Отчего ж у других чисто? — возразил Обломов. — Посмотри напротив, у настройщика: любо взглянуть, а всего одна девка...
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ко, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца пе
дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни... Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкафах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму. У них и корка зря не валя
Захар даже сквозь зубы плюнул, рассуждая о таком скаредном житье.
— Нечего разговаривать! — возразил Илья Иль
— Иной раз и убрал бы, да вы же сами не даете, — сказал Захар.
— Пошел свое! Все, видишь, я мешаю.
— Конечно, вы; все дома сидите: как при вас ста
— Вот еще выдумал что — уйти! Поди-ка ты лучше к себе.
— Да право! — настаивал Захар. — Вот, хоть бы сегодня ушли, мы бы с Анисьей и убрали все. И то не управимся вдвоем-то: надо еще баб нанять, перемыть все.
— Э! Какие затеи — баб! Ступай себе, — говорил Илья Ильич.
Он уж был не рад, что вызвал Захара на этот разго
Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу, лишь толь
Захар ушел, а Обломов погрузился в размышления. Чрез несколько минут пробило еще полчаса.
— Что это? — почти с ужасом сказал Илья Иль
— Ах ты, боже мой! Ну! — послышалось из перед
— Умыться готово? — спросил Обломов.
— Готово давно! — отвечал Захар. — Чего вы не встаете?
— Что ж ты не скажешь, что готово? Я бы уж и встал давно. Поди же, я сейчас иду вслед за тобою. Мне надо заниматься, я сяду писать.
Захар ушел, но чрез минуту воротился с исписанной и замасленной тетрадкой и клочками бумаги.
— Вот, коли будете писать, так уж кстати извольте и счеты поверить: надо деньги заплатить.
— Какие счеты? Какие деньги? — с неудовольст
— От мясника, от зеленщика, от прачки, от хлеб
— Только о деньгах и забота! — ворчал Илья Иль
— Вы же ведь все прогоняли меня: завтра да за
— Ну, так и теперь разве нельзя до завтра?
— Нет! Уж очень пристают: больше не дают в долг. Нынче первое число.
— Ах! — с тоской сказал Обломов. — Новая забо
— Готово! — сказал Захар.
— Ну, теперь.
Он начал было, кряхтя, приподниматься на постели, чтоб встать.
— Я забыл вам сказать, — начал Захар, — давеча, как вы еще почивали, управляющий дворника при
— Ну, что ж такое? Если нужна, так, разумеется, съедем. Что ты пристаешь ко мне? Уж ты третий раз говоришь мне об этом.
— Ко мне пристают тоже.
— Скажи, что съедем.
— Они говорят: вы уж с месяц, говорят, обещали, а все не съезжаете, мы, говорят, полиции дадим знать.
— Пусть дают знать! — сказал решительно Обло
— Куда недели через три! Управляющий говорит, что чрез две недели рабочие придут: ломать все будут. «Съезжайте, — говорит, — завтра или послезавтра.»
— Э-э-э! Слишком проворно! Видишь, еще что! Не сейчас ли прикажете? А ты мне не смей и напоминать о квартире. Я уж тебе запретил раз; а ты опять. Смотри!
— Что ж мне делать-то? — отозвался Захар.
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от ме
— Да как же, батюшка Илья Ильич, я распоря
— Нельзя ли их уговорить как-нибудь. «Мы, де
— Говорил, — сказал Захар.
— Ну, что ж они?
— Что! Наладили свое: «Переезжайте, — гово
— Ах ты, боже мой! — с досадой сказал Обломов. — Ведь есть же этакие ослы, что женятся!
Он повернулся на спину.
— Вы бы написали, сударь, к хозяину, — сказал Захар, — так, может быть, он бы вас не тронул, а велел бы сначала вон ту квартиру ломать.
Захар при этом показал рукой куда-то направо.
— Ну, хорошо, как встану, напишу... Ты ступай к себе, а я подумаю. Ничего ты не умеешь сделать, — добавил он, — мне и об этой дряни надо самому хло
Захар ушел, а Обломов стал думать.
Но он был в затруднении, о чем думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую квартиру, приняться ли сводить счеты? Он терялся в приливе житейских забот и все лежал, ворочаясь с боку на бок. По време
Неизвестно, долго ли бы еще пробыл он в этой не
— Уж кто-то и пришел! — сказал Обломов, кутаясь в халат. — А я еще не вставал — срам, да и только! Кто бы это так рано?
И он, лежа, с любопытством глядел на двери.
II
Вошел молодой человек лет двадцати пяти, бле
Он был причесан и одет безукоризненно, ослеплял свежестью лица, белья, перчаток и фрака. По жилету
лежала изящная цепочка, с множеством мельчайших брелоков. Он вынул тончайший батистовый платок, вдохнул ароматы Востока, потом небрежно провел им по лицу, по глянцевитой шляпе и обмахнул лакиро
— А, Волков, здравствуйте! — сказал Илья Ильич.
— Здравствуйте, Обломов, — говорил блистающий господин, подходя к нему.
— Не подходите, не подходите: вы с холода! — ска
— О, баловень, сибарит! — говорил Волков, глядя, куда бы положить шляпу, и, видя везде пыль, не поло
— Это не шлафрок, а халат, — сказал Обломов, с любовью кутаясь в широкие полы халата.
— Здоровы ли вы? — спросил Волков.
— Какое здоровье! — зевая, сказал Обломов. — Плохо! Приливы замучили. А вы как поживаете?
— Я? Ничего: здорово и весело — очень весело! — с чувством прибавил молодой человек.
— Откуда вы так рано? — спросил Обломов.
— От портного. Посмотрите, хорош фрак? — гово
— Отличный! С большим вкусом сшит, — сказал Илья Ильич, — только отчего он такой широкий сзади?
— Это рейт-фрак: для верховой езды.
— А! Вот что! Разве вы ездите верхом?
— Как же! К нынешнему дню и фрак нарочно за
— Вот как! — сказал Обломов.
— У него рыжая лошадь, — продолжал Волков, — у них в полку рыжие, а у меня вороная. Вы как будете: пешком или в экипаже?
— Да... никак, — сказал Обломов.
— Первого мая в Екатерингофе не быть! Что вы, Илья Ильич! — с изумлением говорил Волков. — Да там все!
— Ну, как все! Нет, не все! — лениво заметил Об
— Поезжайте, душенька Илья Ильич! Софья Нико
— Нет, я не усядусь на скамеечке. Да и что стану я там делать?
— Ну так, хотите, Миша другую лошадь вам даст?
— Бог знает что выдумает! — почти про себя сказал Обломов. — Что вам дались Горюновы?
— Ах! — вспыхнув, произнес Волков. — Сказать?
— Говорите!
— Вы никому не скажете — честное слово? — про
— Пожалуй.
— Я. влюблен в Лидию, — прошептал он.
— Браво! Давно ли? Она, кажется, такая милень
— Вот уж три недели! — с глубоким вздохом сказал Волков. — А Миша в Дашеньку влюблен.
— В какую Дашеньку?
— Откуда вы, Обломов? Не знает Дашеньки! Весь город без ума, как она танцует! Сегодня мы с ним в балете; он бросит букет. Надо его ввести: он робок, еще новичок. Ах! Ведь нужно ехать камелий достать.
— Куда еще? Полно вам, приезжайте-ка обедать: мы бы поговорили. У меня два несчастья.
— Не могу: я у князя Тюменева обедаю; там будут все Горюновы и она, она. Лиденька, — прибавил он
шепотом. — Что это вы оставили князя? Какой веселый дом! На какую ногу поставлен! А дача! Утонула в цвеgothique1. Летом, говорят, будут танцы, живые картины. Вы будете бывать?
— Нет, я думаю, не буду.
— Ах, какой дом! Нынешнюю зиму по средам мень
— Боже ты мой! Вот скука-то должна быть адская!
— Как это можно? Скука! Да чем больше, тем ве
Напрасно я забыть ее стараюсь
И страсть хочу рассудком победить... —
запел он и сел, забывшись, на кресло, но вдруг вскочил и стал отирать пыль с платья.
— Какая у вас пыль везде! — сказал он.
— Все Захар! — пожаловался Обломов.
— Ну, мне пора! — сказал Волков. — За камелиями для букета Мише. Au revoir2.
— Приезжайте вечером чай пить, из балета: расска
— Не могу, дал слово к Муссинским: их день сегод
— Нет, что там делать?
— У Муссинских? Помилуйте, да там полгорода бывает. Как что делать? Это такой дом, где обо всем говорят.
— Вот это-то и скучно, что обо всем, — сказал Об
— Ну, посещайте Мездровых, — перебил Волков, — там уж об одном говорят, об искусствах; только и слы
1 в готическом стиле (фр.).
2 До свиданья (фр.).
шишь: венецианская школа, Бетховен да Бах, Леонар
— Век об одном и том же — какая скука! Педанты, должно быть! — сказал, зевая, Обломов.
— На вас не угодишь. Да мало ли домов! Теперь у всех дни: у Савиновых по четвергам обедают, у Макла- шиных — пятницы, у Вязниковых — воскресенья, у князя Тюменева — середы. У меня все дни заняты! — с сияющими глазами заключил Волков.
— И вам не лень мыкаться изо дня в день?
— Вот, лень! Что за лень? Превесело! — беспечно говорил он. — Утро почитаешь, надо быть au courant1 всего, знать новости. Слава богу, у меня служба такая, что не нужно бывать в должности. Только два раза в неbals champetres2. С Лидией будем в роще гулять, кататься в лодке, рвать цветы. Ax!.. — И он пе
— Погодите, — удерживал Обломов, — я было хотел поговорить с вами о делах.
— Pardon3, некогда, — торопился Волков, — в дру
— Нет, бог с вами! — говорил Обломов.
— Прощайте же.
Он пошел и вернулся.
1 в курсе (фр.).
2 балы на воздухе (фр.).
3 Извините (фр.).
— Видели это? — спросил он, показывая руку, как вылитую в перчатке.
— Что это такое? — спросил Обломов в недоумении.
— А новые lacets!1 Видите, как отлично стягива
— Хорошо, привезите! — говорил Обломов.
— А посмотрите это: не правда ли, очень мило? — говорил он, отыскав в куче брелоков один. — Визитная карточка с загнутым углом.
— Не разберу, что написано.
— Pr. prince M. Michel2, — говорил Волков, — а фамилия Тюменев не уписалась; это он мне в Пасху подарил, вместо яичка. Но прощайте, au revoir. Мне еще в десять мест. Боже мой, что это за веселье на свете!
И он исчез.
«В десять мест в один день — несчастный! — думал Обломов. — И это жизнь! — Он сильно пожал плеча
Новый звонок прервал его размышления.
Вошел новый гость.
Это был господин в темно-зеленом фраке с гербовы
1 шнурки (фр.).
2 Князь М. Мишель (фр.).
ным, но покойно-сознательным выражением в глазах, с сильно потертым лицом, с задумчивой улыбкой.
— Здравствуй, Судьбинский! — весело поздоровал
— Здравствуй, Илья Ильич. Давно собирался к те
— Ты еще на службу? Что так поздно? — спросил Обломов. — Бывало, ты с десяти часов...
— Бывало — да; а теперь другое дело: в двенадцать часов езжу. — Он сделал на последнем слове ударение.
— А! Догадываюсь! — сказал Обломов. — Началь
Судьбинский значительно кивнул головой.
— К Святой, — сказал он. — Но сколько дела — ужас! С восьми до двенадцати часов дома, с двенадцати до пяти в канцелярии, да вечером занимаюсь. От людей отвык совсем!
— Гм! Начальник отделения — вот как! — сказал Обломов. — Поздравляю! Каков? А вместе канцеляр
— Куда! Бог с тобой! Еще нынешний год корону надо получить; думал за отличие представят, а теперь новую должность занял: нельзя два года сряду.
— Приходи обедать, выпьем за повышение! — ска
— Нет, сегодня у вице-директора обедаю. К чет
ный: все хочет сам. Вот сегодня вместе после обеда и засядем.
— Ужели и после обеда? — спросил Обломов не
— А как ты думал? Еще хорошо, если пораньше отделаюсь да успею хоть в Екатерингоф прокатиться... Да, я заехал спросить: не поедешь ли ты на гулянье? Я бы заехал.
— Нездоровится что-то, не могу! — сморщившись, сказал Обломов. — Да и дела много. нет, не могу!
— Жаль! — сказал Судьбинский. — А день хорош. Только сегодня и надеюсь вздохнуть.
— Ну, что нового у вас? — спросил Обломов.
— Да много кое-чего: в письмах отменили писать «покорнейший слуга», пишут «примите уверение»; формулярных списков по два экземпляра не велено представлять. У нас прибавляют три стола и двух чи
— Ну, а что наши бывшие товарищи?
— Ничего пока; Свинкин дело потерял!
— В самом деле? Что ж директор? — спросил Об
— Велел задержать награду, пока не отыщется. Де
— Не может быть! — сказал Обломов.
— Нет, нет! Это напрасно, — с важностью и по
— Так вот как: всё в трудах! — говорил Обломов. — Работаешь.
— Ужас, ужас! Ну, конечно, с таким человеком, как Фома Фомич, приятно служить: без наград не оставля
— Ты сколько получаешь?
— Да что: тысяча двести рублей жалованья, осо
— Фу! Черт возьми! — сказал, вскочив с постели, Обломов. — Голос, что ли, у тебя хорош? Точно ита
— Что еще это! Вон Пересветов прибавочные по
— Молодец! — сказал Обломов. — Вот только ра
Он покачал головой.
— А что ж бы я стал делать, если б не служил? — спросил Судьбинский.
— Мало ли что! Читал бы, писал. — сказал Об
— Я и теперь только и делаю, что читаю да пишу.
— Да это не то; ты бы печатал.
— Не всем же быть писателями. Вот и ты ведь не пишешь, — возразил Судьбинский.
— Зато у меня имение на руках, — со вздохом сказал Обломов. — Я соображаю новый план; разные
улучшения ввожу. Мучаюсь, мучаюсь... А ты ведь чу
— Что ж делать! Надо работать, коли деньги бе
— Эк ломят! — с завистью говорил Обломов; потом вздохнул и задумался.
— Деньги нужны: осенью женюсь, — прибавил Судьбинский.
— Что ты! В самом деле? На ком? — с участием сказал Обломов.
— Не шутя, на Мурашиной. Помнишь, подле меня на даче жили? Ты пил чай у меня и, кажется, видел ее.
— Нет, не помню! Хорошенькая? — спросил Об
— Да, мила. Поедем, если хочешь, к ним обедать.
Обломов замялся.
— Да. хорошо, только.
— На той неделе, — сказал Судьбинский.
— Да, да, на той неделе, — обрадовался Обломов, — у меня еще платье не готово. Что ж, хорошая партия?
— Да, отец действительный статский советник; десять тысяч дает, квартира казенная. Он нам целую половину отвел, двенадцать комнат; мебель казенная, отопление, освещение тоже: можно жить.
— Да, можно! Еще бы! Каков Судьбинский! — при
— На свадьбу, Илья Ильич, шафером приглашаю: смотри.
— Как же, непременно! — сказал Обломов. — Ну, а что Кузнецов, Васильев, Махов?
— Кузнецов женат давно, Махов на мое место по
ровичу дали Владимира, Олешкин — его превосходи
— Он добрый малый! — сказал Обломов.
— Добрый, добрый; он стоит.
— Очень добрый, характер мягкий, ровный, — го
— Такой обязательный, — прибавил Судьбин- ский, — и нет этого, знаешь, чтоб выслужиться, под
— Прекрасный человек! Бывало, напутаешь в бу
— А вот наш Семен Семеныч так неисправим, — сказал Судьбинский, — только мастер пыль в глаза пускать. Недавно что он сделал: из губерний посту
Раздался еще звонок.
— Прощай, — сказал чиновник, — я заболтался, что-нибудь понадобится там.
— Посиди еще, — удерживал Обломов. — Кстати, я посоветуюсь с тобой: у меня два несчастья.
— Нет, нет, я лучше опять заеду на днях, — сказал он, уходя.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Об
это называется тоже карьерой! А как мало тут челове- ка-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Ро
Он испытал чувство мирной радости, что он с девя
Обломов философствовал и не заметил, что у посте
— Здравствуйте, Илья Ильич.
— Здравствуйте, Пенкин; не подходите, не подхо
— Ах вы, чудак! — сказал тот. — Все такой же не
— Да, беззаботный! — сказал Обломов. — Вот я вам сейчас покажу письмо от старосты: ломаешь, ломаешь голову, а вы говорите: беззаботный! Откуда вы?
— Из книжной лавки: ходил узнать, не вышли ли журналы. Читали мою статью?
— Нет.
— Я вам пришлю, прочтите.
— О чем? — спросил сквозь сильную зевоту Об
— О торговле, об эманципации женщин, о пре
— Много у вас дела? — спросил Обломов.
— Да, довольно. Две статьи в газету каждую неде
— О чем?
— О том, как в одном городе городничий бьет ме
— Да, это в самом деле реальное направление, — сказал Обломов.
— Не правда ли? — подтвердил обрадованный ли
— Стало быть, побои городничего выступают в поfatum1 древних трагиков? — сказал Обломов.
— Именно, — подхватил Пенкин. — У вас много такта, Илья Ильич, вам бы писать! А между тем мне удалось показать и самоуправство городничего, и раз
— Да, в особенности для меня, — сказал Обло
1 рок (лат.).
— В самом деле не видать книг у вас! — сказал Пен
— Что ж там такое?
— Обнаружен весь механизм нашего общественно
— Вон куда хватили! — в изумлении сказал Обло
Пенкин вдруг смолк, видя, что действительно он далеко хватил.
— Вот вы прочтите, увидите сами, — добавил он уже без азарта.
— Нет, Пенкин, я не стану читать.
— Отчего ж? Это делает шум, об этом говорят.
— Да пускай их! Некоторым ведь больше нечего и делать, как только говорить. Есть такое призвание.
— Да хоть из любопытства прочтите.
— Чего я там не видал? — говорил Обломов. — За
— Как себя: верность-то, верность какая! До сме
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того,
что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в тюрьму. В их рас
— Что ж еще нужно? И прекрасно, вы сами вы
— Нет, не все! — вдруг воспламенившись, сказал Обломов. — Изобрази вора, падшую женщину, надуто
— Что же, природу прикажете изображать: розы, соловья или морозное утро, между тем как все кипит, движется вокруг? Нам нужна одна голая физиология общества; не до песен нам теперь.
— Человека, человека давайте мне! — говорил Об
— Любить ростовщика, ханжу, ворующего или ту
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенки
— Вон куда хватили! — в свою очередь с изумле
Обломов увидел, что и он далеко хватил. Он вдруг смолк, постоял с минуту, зевнул и медленно лег на ди
— Что ж вы читаете? — спросил Пенкин.
— Я... да все путешествия больше.
Опять молчание.
— Так прочтете поэму, когда выйдет? Я бы при
Обломов сделал отрицательный знак головой.
— Ну, я вам свой рассказ пришлю?
Обломов кивнул в знак согласия.
— Однако мне пора в типографию! — сказал Пен
— Нет, нездоровится, — сказал Обломов, морщась и прикрываясь одеялом, — сырости боюсь, теперь еще не высохло. А вот вы бы сегодня обедать пришли: мы бы поговорили. У меня два несчастья.
— Нет, наша редакция вся у Сен-Жоржа сегодня, оттуда и поедем на гулянье. А ночью писать и чем свет в типографию отсылать. До свидания.
— До свиданья, Пенкин.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться... И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, по
Он повернул голову к столу, где все было гладко, и чернила засохли, и пера не видать, и радовался, что лежит он, беззаботен, как новорожденный младенец, что не разбрасывается, не продает ничего.
«А письмо старосты, а квартира?» — вдруг вспомнил он и задумался.
Но вот опять звонят.
— Что это сегодня за раут у меня? — сказал Обло
Вошел человек неопределенных лет, с неопределен
Фамилию его называли тоже различно: одни гово
Может быть, он умел бы, по крайней мере, расска
Симпатичен ли такой человек? Любит ли, ненавидит ли, страдает ли? Должен бы, кажется, и любить, и не любить, и страдать, потому что никто не избавлен от этого. Но он как-то ухитряется всех любить. Есть такие люди, в которых, как ни бейся, не возбудишь никак духа вражды, мщения и т. п. Что ни делай с ними, они всё ласкаются. Впрочем, надо отдать им справедли
Если при таком человеке подадут другие нищему милостыню — и он бросит ему свой грош, а если обру
Он имеет своего какого-то дохода рублей триста в год, и сверх того он служит в какой-то неважной долж
В службе у него нет особенного постоянного заня
скажет только: «Оставьте, я после посмотрю... да, оно почти так, как нужно».
Никогда не поймаешь на лице его следа заботы, меч
Встретится ему знакомый на улице. «Куда?» — спросит. «Да вот иду на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь». — «Пойдем лучше со мной, — скажет тот, — на почту, или зайдем к портному, или прогуляемся», — и он идет с ним, заходит и к портно
Едва ли кто-нибудь, кроме матери, заметил появле
Весь этот Алексеев, Васильев, Андреев, или как хотите, есть какой-то неполный, безличный намек на людскую массу, глухое отзвучие, неясный ее отблеск.
Даже Захар, который, в откровенных беседах, на сходках у ворот или в лавочке, делал разную характе
этого лица, наконец, махнув рукой, выражался так: «А у этого ни кожи, ни рожи, ни ведения!»
— А! — встретил его Обломов. — Это вы, Алексеев? Здравствуйте. Откуда? Не подходите, не подходите; я вам не дам руки: вы с холода!
— Что вы, какой холод! Я не думал к вам сегод
— Куда это?
— Да к Овчинину-то, поедемте. Там Матвей Анд
— Что ж они там собрались и что им нужно от меня?
— Овчинин зовет вас обедать.
— Гм! Обедать... — повторил Обломов монотонно.
— А потом все в Екатерингоф отправляются: они велели сказать, чтоб вы коляску наняли.
— А что там делать?
— Как же! Нынче там гулянье. Разве не знаете: сегодня первое мая?
— Посидите; мы подумаем. — сказал Обломов.
— Вставайте же! Пора одеваться.
— Погодите немного: ведь рано.
— Что за рано! Они просили в двенадцать часов; отобедаем пораньше, часа в два, да и на гулянье. Едемте же скорей! Велеть вам одеваться давать?
— Куда одеваться? Я еще не умылся.
— Так умывайтесь.
Алексеев стал ходить взад и вперед по комнате, по
— Что ж вы? — вдруг спросил Алексеев Илью Ильича.
— Что?
— Да все лежите?
— А разве надо вставать?
— Как же! Нас дожидаются. Вы хотели ехать.
— Куда это ехать? Я не хотел ехать никуда...
— Вот, Илья Ильич, сейчас ведь говорили, что едем обедать к Овчинину, а потом в Екатерингоф.
— Это я по сырости поеду! И чего я там не видал? Вон дождь собирается, пасмурно на дворе, — лениво говорил Обломов.
— На небе ни облачка, а вы выдумали дождь. Пас
— Да, вот подите-ка, заикнитесь об этом Захару, так он сейчас баб предложит да из дому погонит на целый день!
Обломов задумался, а Алексеев барабанил пальцами по столу, у которого сидел, рассеянно пробегая глазами по стенам и по потолку.
— Так как же нам? Что делать? Будете одеваться или останетесь так? — спросил он чрез несколько минут.
— А что?
— Да в Екатерингоф?..
— Дался вам этот Екатерингоф, право! — с досадой отозвался Обломов. — Не сидится вам здесь? Холодно, что ли, в комнате или пахнет нехорошо, что вы так и смотрите вон?
— Нет, мне у вас всегда хорошо; я доволен, — ска
— А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня на целый день, отобедайте, а там вечером — бог с вами!.. Да, я и за
— Уж если оно так... я хорошо... как вы... — гово
— А о делах своих я вам не говорил? — живо спро
— О каких делах? Не знаю, — сказал Алексеев, глядя на него во все глаза.
— Отчего я не встаю-то так долго? Ведь я вот тут лежал все да думал, как мне выпутаться из беды.
— Что такое? — спросил Алексеев, стараясь сделать испуганное лицо.
— Два несчастья! Не знаю, как и быть.
— Какие же?
— С квартиры гонят; вообразите — надо съезжать: ломки, возни. подумать страшно! Ведь восемь лет жил на квартире. Сыграл со мной штуку хозяин: «Съезжай
— Еще поскорее! Торопит, стало быть, нужно. Это очень несносно — переезжать; с переездкой всегда хлопот много, — сказал Алексеев, — растеряют, пере
— Где сыщешь другую этакую, — говорил Обло
— Скажите пожалуйста! — говорил Алексеев, ка
— Как бы это устроить, чтоб. не съезжать? — в раздумье, про себя рассуждал Обломов.
— Да у вас по контракту нанята квартира? — спро
— Да, только срок контракту вышел; я все это время платил помесячно. не помню только, с которых пор.
— Как же вы полагаете? — спросил, после некото
— Никак не полагаю, — сказал Обломов, — мне и думать-то об этом не хочется. Пусть Захар что-нибудь придумает.
— А вот некоторые так любят переезжать, — сказал Алексеев, — в том только и удовольствие находят, как бы квартиру переменить...
— Ну, пусть эти «некоторые» и переезжают. А я терпеть не могу никаких перемен! Это еще что, квар
— Ах ты, владычица небесная! — захрипел у се
Он вошел и мутно поглядел на барина.
— Что ж ты письмо не сыскал?
— А где я его сыщу? Разве я знаю, какое письмо вам нужно? Я не умею читать.
— Все равно поищи, — сказал Обломов.
— Вы сами какое-то письмо вчера вечером чита
— Где же оно? — с досадой возразил Илья Иль
Он тряхнул одеялом: из складок его выпало на пол письмо.
— Вот вы этак все на меня!..
— Ну, ну, поди, поди! — в одно и то же время закри
— «Милостивый государь, — начал Обломов, — ва
Тут Обломов пропустил несколько приветствий и пожеланий здоровья и продолжал с середины:
— «Доношу твоей барской милости, что у тебя в вотчине, кормилец наш, все благополучно. Пятую не
года, что прошел, только бы засуха не разорила вконец, а то вышлем, о чем твоей милости и предлагаем».
Затем следовали изъявления преданности и под
Обломов взглянул на конец письма.
— Месяца и года нет, — сказал он, — должно быть, письмо валялось у старосты с прошлого года; тут и Ива
Он задумался.
— А? — продолжал он. — Каково вам покажется: предлагает «тысящи яко две помене»! Сколько же это останется? Сколько бишь я прошлый год получил? — спросил он, глядя на Алексеева. — Я не говорил вам тогда?
Алексеев обратил глаза к потолку и задумался.
— Надо Штольца спросить, как приедет, — продол
— Что ж так тревожиться, Илья Ильич? — сказал Алексеев. — Никогда не надо предаваться отчаянию: перемелется — мука будет.
— Да вы слышите, что он пишет? Чем бы денег при
— Да, большой убыток, — сказал Алексеев, — две тысячи — не шутка! Вот Алексей Логиныч, говорят, тоже получит нынешний год только двенадцать тысяч вместо семнадцати.
— Так двенадцать, а не шесть, — перебил Обло
самом деле так: неурожай да засуха, так зачем огорчать заранее?
— Да... оно в самом деле... — начал Алексеев, — не следовало бы; но какой же деликатности ждать от мужика? Этот народ ничего не понимает.
— Ну, что бы вы сделали на моем месте? — спросил Обломов, глядя вопросительно на Алексеева, с сладкой надеждой, авось не выдумает ли, чем бы успокоить.
— Надо подумать, Илья Ильич, нельзя вдруг ре
— К губернатору, что ли, написать! — в раздумье говорил Илья Ильич.
— А кто у вас губернатор? — спросил Алексеев.
Илья Ильич не отвечал и задумался. Алексеев за
Обломов, комкая письмо в руках, подпер голову ру
— Хоть бы Штольц скорей приехал! — сказал он. — Пишет, что скоро будет, а сам черт знает где шатается! Он бы уладил.
Он опять пригорюнился. Долго молчали оба. Нако
— Вот тут что надо делать! — сказал он решительно и чуть было не встал с постели. — И делать как можно скорее, мешкать нечего. Во-первых.
В это время раздался отчаянный звонок в перед
III
— Дома? — громко и грубо кто-то спросил в пе
— Куда об эту пору идти? — еще грубее отвечал Захар.
Вошел человек лет сорока, принадлежащий к круп
Это был Михей Андреевич Тарантьев, земляк Об
Тарантьев смотрел на все угрюмо, с полупрезрени
Движения его были смелы и размашисты; говорил он громко, бойко и почти всегда сердито; если слушать в некотором отдалении, точно будто три пустые телеги едут по мосту. Никогда не стеснялся он ничьим при
Тарантьев был человек ума бойкого и хитрого; ни
Между тем сам как двадцать пять лет назад опре
Дело в том, что Тарантьев мастер был только гово
Отец его, провинциальный подьячий старого вре
Способный от природы мальчик в три года прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было раз
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал в доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Он с юношескою впечатлительностью вслушивался в рассказы отца и товарищей его о разных гражданских и уголовных делах, о любопытных случаях, которые проходили через руки всех этих подьячих старого вре
Но все это ни к чему не повело. Из Михея не вырабо
Так Тарантьев и остался только теоретиком на всю жизнь. В петербургской службе ему нечего было делать с своею латынью и с тонкой теорией вершить по своему произволу правые и неправые дела; а между тем он носил и сознавал в себе дремлющую силу, запертую в нем враждебными обстоятельствами навсегда, без надежды на проявление, как бывали запираемы, по сказкам, в тесных заколдованных стенах духи зла, ли
Он с горечью и презрением смотрел на свои на
ную замену поприща, завещанного ему отцом и не достигнутого. А в ожидании этого готовая и создан
Он был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослу
От этого он в кругу своих знакомых играл роль большой сторожевой собаки, которая лает на всех, не дает никому пошевелиться, но которая в то же время непременно схватит на лету кусок мяса, откуда и куда бы он ни летел.
Таковы были два самые усердные посетителя Об
Зачем эти два русские пролетария ходили к нему? Они очень хорошо знали зачем: пить, есть, курить хоро
Но зачем пускал их к себе Обломов — в этом он едва ли отдавал себе отчет. А кажется, затем, зачем еще о сю пору в наших отдаленных Обломовках, в каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производи
Есть еще сибариты, которым необходимы такие до
Тарантьев делал много шума, выводил Обломова из неподвижности и скуки. Он кричал, спорил и со
Посещения Алексеева Обломов терпел по другой, не менее важной причине. Если он хотел жить по-своему, то есть лежать молча, дремать или ходить по комна
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как пер
вались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по душе.
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов хотя был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может быть, потому, что рос, учился и жил с ним вместе. Это Андрей Ивано
Он был в отлучке, но Обломов ждал его с часу на час.
IV
— Здравствуй, земляк, — отрывисто сказал Таран- тьев, протягивая мохнатую руку к Обломову. — Что ты это лежишь по сю пору, как колода?
— Не подходи, не подходи: ты с холода! — говорил Обломов, прикрываясь одеялом.
— Вот еще что выдумал, с холода! — заголосил Та- рантьев. — Ну, ну, бери руку, коли дают! Скоро две
Он хотел приподнять Обломова с постели, но тот предупредил его, опустив быстро ноги и сразу попав ими в обе туфли.
— Я сам сейчас хотел вставать, — сказал он, зевая.
— Знаю я, как ты встаешь: ты бы тут до обеда про
— А вы заведите-ка прежде своего Захара, да и лайтесь тогда! — заговорил Захар, войдя в комнату и
злобно поглядывая на Тарантьева. — Вон натоптали как, словно разносчик! — прибавил он.
— Ну, еще разговаривает, образина! — говорил Та- рантьев и поднял ногу, чтобы сзади ударить проходив
— Только вот троньте! — яростно захрипел он. — Что это такое? Я уйду... — сказал он, идучи назад к дверям.
— Да полно тебе, Михей Андреич, какой ты не
Захар воротился и, косясь на Тарантьева, проворно шмыгнул мимо его.
Обломов, облокотясь на него, нехотя, как очень утомленный человек, привстал с постели и, нехотя же перейдя на большое кресло, опустился в него и остался неподвижен, как сел.
Захар взял со столика помаду, гребенку и щетки, напомадил ему голову, сделал пробор и потом причесал его щеткой.
— Умываться теперь, что ли, будете? — спросил он.
— Немного погожу еще, — отвечал Обломов, — а ты поди себе.
— Ах, да и вы тут? — вдруг сказал Тарантьев, обра
— Какой родственник? У меня никакого родствен
— Ну, вот этот, что еще служит тут, как его?.. Афа
— Да я не Афанасьев, а Алексеев, — сказал Алек
— Вот еще не родственник! Такой же, как вы, не
— Ей-богу, не родня; меня зовут Иваном Алексе
— Ну, все равно, похож на вас. Только он свинья; вы ему скажите это, как увидите.
— Я его не знаю, не видал никогда, — говорил Алексеев, открывая табакерку.
— Дайте-ка табаку! — сказал Тарантьев. — Да у вас простой, не французский? Так и есть, — сказал он, понюхав, — отчего не французский? — строго приба
— Сигары вон там, в коробочке, — отвечал Обло
Он задумчиво сидел в креслах, в своей лениво-кра
— Э! Да это все те же? — строго спросил Тарантьев, вынув сигару и поглядывая на Обломова.
— Да, те же, — отвечал Обломов машинально.
— А я говорил тебе, чтоб ты купил других, загра
он, закурив сигару и пустив одно облако дыма на воз
— Ты рано сегодня пришел, Михей Андреич, — сказал Обломов, зевая.
— Что ж, я надоел тебе, что ли?
— Нет, я так только заметил; ты обыкновенно к обе
— Я нарочно заранее пришел, чтоб узнать, какой обед будет! Ты все дрянью кормишь меня, так я вот узнаю, что-то ты велел готовить сегодня.
— Узнай там, на кухне, — сказал Обломов.
Тарантьев вышел.
— Помилуй! — сказал он, воротясь. — Говядина и телятина! Эх, брат Обломов, не умеешь ты жить, а еще помещик! Какой ты барин? По-мещански живешь; не умеешь угостить приятеля! Ну, мадера-то куплена?
— Не знаю, спроси у Захара, — почти не слушая его, сказал Обломов, — там, верно, есть вино.
— Это прежняя-то, от немца? Нет, изволь в англий
— Ну, и этой довольно, — сказал Обломов, — а то еще посылать!
— Да постой, дай деньги, я мимо пойду и принесу; мне еще надо кое-куда сходить.
Обломов порылся в ящике и вынул тогдашнюю красненькую десятирублевую бумажку.
— Мадера семь рублей стоит, — сказал Обломов, — а тут десять.
— Так дай все: там дадут сдачи, не бойся!
Он выхватил из рук Обломова ассигнацию и про
— Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шля
Обломов покачал головой в знак отрицания.
— Что, лень или денег жаль? Эх ты, мешок! — ска
— Постой, Михей Андреич, — прервал Обломов, — мне надо кое о чем посоветоваться с тобой.
— Что еще там? Говори скорей: мне некогда.
— Да вот на меня два несчастья вдруг обрушились. С квартиры гонят.
— Видно, не платишь: и поделом! — сказал Таран- тьев и хотел идти.
— Поди ты! Я всегда вперед отдаю. Нет, тут хотят другую квартиру отделывать. Да постой! Куда ты? На
— Что я за советник тебе достался?.. Напрасно ты воображаешь.
— Я совсем ничего не воображаю, — сказал Об
Тарантьев уже не слушал его и о чем-то размышлял.
— Ну, так и быть, благодари меня, — сказал он, снимая шляпу и садясь, — и вели к обеду подать шам
— Что такое? — спросил Обломов.
— Шампанское будет?
— Пожалуй, если совет стоит.
— Нет, сам-то ты не стоишь совета. Что я тебе даром-то стану советовать? Вон спроси его, — при
— Ну, ну, полно, говори! — просил Обломов.
— Вот что: завтра же изволь переезжать на квар
— Э! Что придумал! Это я и сам знал.
— Постой, не перебивай! — закричал Тарантьев. — Завтра переезжай на квартиру к моей куме, на Вы
— Это что за новости? На Выборгскую сторону! Да туда, говорят, зимой волки забегают.
— Случается, забегают с островов, да тебе что до этого за дело?
— Там скука, пустота, никого нет.
— Врешь! Там кума моя живет: у ней свой дом, с большими огородами. Она женщина благородная, вдова, с двумя детьми; с ней живет холостой брат: голова, не то, что вот эта, что тут в углу сидит, — ска
— Да что ж мне до всего до этого за дело? — сказал с нетерпением Обломов. — Я туда не перееду.
— А вот я посмотрю, как ты не переедешь. Нет, уж коли спросил совета, так слушайся, что говорят.
— Я не перееду, — решительно сказал Обломов.
— Ну, так черт с тобой! — отвечал Тарантьев, на
— Как что? От всего близко, — говорил Обломов, — тут и магазины, и театр, и знакомые... центр города, всё...
— Что-о? — перебил Тарантьев. — А давно ли ты ходил со двора, скажи-ка? Давно ли ты был в театре? К каким знакомым ходишь? На кой черт тебе этот центр, позволь спросить!
— Ну как зачем? Мало ли зачем!
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хо
чешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Полторы тысячи.
— А там тысячу рублей почти за целый дом! Да какие светленькие, славные комнаты! Она давно хо
Обломов рассеянно покачал головой в знак отри
— Врешь, переедешь! — сказал Тарантьев. — Ты рассуди, что тебе ведь это вдвое меньше станет: на од
В передней послышалось ворчанье.
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мер
Ворчанье в передней раздалось сильнее.
— Этому старому псу, — продолжал Тарантьев, — ни о чем и подумать не придется: на всем готовом будешь жить. Что тут размышлять? Переезжай, да и конец.
— Да как же это я вдруг, ни с того ни с сего, на Выборгскую сторону.
— Поди с ним! — говорил Тарантьев, отирая пот с лица. — Теперь лето: ведь это все равно что дача. Что ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?.. Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород — ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас же до обеда слетаю к ней — ты дай мне на извозчика, — и завтра же переезжать.
— Что это за человек! — сказал Обломов. — Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону... Это не мудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу, так менять-то не хочется.
— Это кончено: ты переедешь. Я сейчас еду к куме, про место в другой раз наведаюсь.
Он было пошел.
— Постой, постой! Куда ты? — остановил его Об
— Видишь, ведь ты какой уродился! — возразил Тарантьев. — Ничего не умеешь сам сделать. Все я да я! Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома!
— Где письмо-то? Захар, Захар! Опять он куда-то дел его! — говорил Обломов.
— Вот письмо старосты, — сказал Алексеев, взяв скомканное письмо.
— Да, вот оно, — повторил Обломов и начал читать вслух. — Что ты скажешь? Как мне быть? — спросил, прочитав, Илья Ильич. — Засухи, недоимки.
— Пропащий, совсем пропащий человек! — гово
— Да отчего ж пропащий?
— Как же не пропащий?
— Ну, если пропащий, так скажи, что делать?
— А что за это?
— Ведь сказано, будет шампанское: чего же еще тебе?
— Шампанское за отыскание квартиры: ведь я тебя облагодетельствовал, а ты не чувствуешь этого, спо
— Ну, хорошо, хорошо, — перебил Обломов, — ты вот теперь скажи, что мне с старостой делать?
— Нет, прибавь портер к обеду, так скажу.
— Вот теперь портер! Мало тебе...
— Ну, так прощай, — сказал Тарантьев, опять на
— Ах ты, боже мой! Тут староста пишет, что дохода «тысящи две яко помене», а он еще портер набавил! Ну хорошо, купи портеру.
— Дай еще денег! — сказал Тарантьев.
— Ведь у тебя останется сдача от красненькой.
— А на извозчика на Выборгскую сторону? — от
Обломов вынул еще целковый и с досадой сунул ему.
— Староста твой мошенник — вот что я тебе ска
— Не может быть, — говорил Обломов, — он да - же и ответ исправника передает в письме — так нату
— Эх, ты! Не знаешь ничего. Да все мошенники натурально пишут — уж это ты мне поверь! Вот, напри
но? — Никогда. А родственник его, даром что свинья и бестия, тот напишет. И ты не напишешь натурально! Стало быть, староста твой уж потому бестия, что ловко и натурально написал. Видишь ведь, как прибрал, сло
— Что ж делать-то с ним? — спросил Обломов.
— Смени его сейчас же.
— А кого я назначу? Почем я знаю мужиков? Дру
— Ступай в деревню сам: без этого нельзя; пробудь там лето, а осенью прямо на новую квартиру и приез
— На новую квартиру, в деревню, самому! Какие ты все отчаянные меры предлагаешь! — с неудовольстви
— Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом да купил бы другой. Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
— Перестань хвастаться, а выдумай, как бы и с квартиры не съезжать, и в деревню не ехать, и чтоб дело сделалось. — заметил Обломов.
— Да сдвинешься ли ты когда-нибудь с места? — говорил Тарантьев. — Ведь погляди-ка ты на себя: ку
— Теперь мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде дай кончить план преобразований, которые я намерен ввести в имении. Да знаешь ли что, Михей Андреич? — вдруг сказал Обломов. — Съезди-ка ты. Дело ты знаешь, места тебе тоже известны; а я бы не пожалел издержек.
— Я управитель, что ли, твой? — надменно возра
— Что делать? — сказал задумчиво Обломов. — Право, не знаю.
— Ну, напиши к исправнику: спроси его, говорил ли ему староста о шатающихся мужиках, — советовал Тарантьев, — да попроси заехать в деревню; потом к губернатору напиши, чтоб предписал исправнику до
Обломов засмеялся.
— Откуда я наберу столько ребятишек, если попро
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально». Губернатор письмо передаст секретарю, а ты напишешь в то же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распо
— Добрынин там близко, — сказал Обломов, — я здесь с ним часто виделся; он там теперь.
— И ему напиши, попроси хорошенько: «Сделайте, дескать, мне этим кровное одолжение и обяжете как христианин, как приятель и как сосед». Да приложи к письму какой-нибудь петербургский гостинец. сигар, что ли. Вот ты как поступи, а то ничего не смыслишь. Пропащий человек! У меня наплясался бы староста: я бы ему дал! Когда туда почта?
— Послезавтра, — сказал Обломов.
— Так вот садись да и пиши сейчас.
— Ведь послезавтра, так зачем же сейчас? — за
— Что еще? — спросил Тарантьев.
— Присядь да напиши. Долго ли тебе три письма настрочить? Ты так «натурально» рассказываешь... — прибавил он, стараясь скрыть улыбку, — а вон Иван Алексеич переписал бы.
— Э! Какие выдумки! — отвечал Тарантьев. — Чтоб я писать стал! Я и в должности третий день не пишу: как сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь. Лентяй ты, лентяй! Пропадешь, брат, Илья Ильич, ни за копейку!
— Ах, хоть бы Андрей поскорей приехал! — сказал Обломов. — Он бы все уладил.
— Вот нашел благодетеля! — прервал его Таранть- ев. — Немец проклятый, шельма продувная!..
Тарантьев питал какое-то инстинктивное отвра
— Послушай, Михей Андреич, — строго заговорил Обломов, — я тебя просил быть воздержнее на язык, особенно о близком мне человеке.
— О близком человеке! — с ненавистью возразил Тарантьев. — Что он тебе за родня такая? Немец — известно.
— Ближе всякой родни: я вместе с ним рос, учился и не позволю дерзостей.
Тарантьев побагровел от злости.
— А! Если ты меняешь меня на немца, — сказал он, — так я к тебе больше ни ногой.
Он надел шляпу и пошел к двери. Обломов мгно
— Тебе бы следовало уважать в нем моего приятеля и осторожнее отзываться о нем — вот все, чего я тре
— Уважать немца? — с величайшим презрением сказал Тарантьев. — За что это?
— Я уж тебе сказал, хоть бы за то, что он вместе со мной рос и учился.
— Велика важность! Мало ли кто с кем учился!
— Вот если б он был здесь, так он давно бы изба
— А! Ты попрекаешь мне! Так черт с тобой и с твоим портером и шампанским! На, вот, возьми свои деньги. Куда, бишь, я их положил? Вот совсем забыл, куда сунул проклятые!
Он вынул какую-то замасленную, исписанную бу
— Нет, не они!.. — говорил он. — Куда это я их?..
Он шарил по карманам.
— Не трудись, не доставай! — сказал Обломов. — Я тебя не упрекаю, а только прошу отзываться при
— Много! — злобно возразил Тарантьев. — Вот по
— К чему ты это говоришь мне? — спросил Обло
— А вот к тому, как ужо немец твой облупит тебя, так ты и будешь знать, как менять земляка, русского человека, на бродягу какого-то.
— Послушай, Михей Андреич. — начал Обломов.
— Нечего слушать-то, я слушал много, натерпелся от тебя горя-то! Бог видит, сколько обид перенес. Чай,
в Саксонии-то отец его и хлеба-то не видал, а сюда нос поднимать приехал.
— За что ты мертвых тревожишь? Чем виноват отец?
— Виноваты оба, и отец и сын, — мрачно сказал Тарантьев, махнув рукой. — Недаром мой отец сове
— Да чем же не нравится отец, например? — спро
— А тем, что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут вдруг сыну наследство оставил — что это значит?
— Оставил он сыну наследства всего тысяч сорок. Кое-что он взял в приданое за женой, а остальные при
— Хорош мальчик! Вдруг из отцовских сорока сде
— Учиться хочет, все видеть, знать.
— Учиться! Мало еще учили его? Чему это? Врет он, не верь ему: он тебя в глаза обманывает, как малого ребенка. Разве большие учатся чему-нибудь? Слышите, что рассказывает? Станет надворный советник учиться! Вот ты учился в школе, а разве теперь учишься? А он
разве (он указал на Алексеева) учится? А родственник его учится? Кто из добрых людей учится? Что он там, в немецкой школе, что ли, сидит да уроки учит? Врет он! Я слышал, он какую-то машину поехал смотреть да заказывать: видно, тиски-то для русских денег! Я бы его в острог... Акции какие-то... Ох, эти мне акции, так душу и мутят!
Обломов расхохотался.
— Что зубы-то скалишь? Не правду, что ли, я го
— Ну, оставим это! — прервал его Илья Ильич. — Ты иди с богом, куда хотел, а я вот с Иваном Алексее
Тарантьев ушел было в переднюю, но вдруг воро
— Забыл совсем! Шел к тебе за делом с утра, — начал он, уж вовсе не грубо. — Завтра звали меня на свадьбу: Рокотов женится. Дай, земляк, своего фрака надеть; мой-то, видишь ты, пообтерся немного.
— Как же можно! — сказал Обломов, хмурясь при этом новом требовании. — Мой фрак тебе не впору.
— Впору; вот не впору! — перебил Тарантьев. — А помнишь, я примеривал твой сюртук: как на меня сшит! Захар, Захар! Поди-ка сюда, старая скотина! — кричал Тарантьев.
Захар зарычал, как медведь, но не шел.
— Позови его, Илья Ильич. Что это он у тебя ка
— Захар! — крикнул Обломов.
— О, чтоб вас там! — раздалось в передней вместе с прыжком ног с лежанки.
— Ну, чего вам? — спросил он, обращаясь к Та- рантьеву.
— Дай сюда мой черный фрак! — приказывал Илья Ильич. — Вот Михей Андреич примерит, не впору ли ему: завтра ему на свадьбу надо...
— Не дам фрака, — решительно сказал Захар.
— Как ты смеешь, когда барин приказывает? — за
— Да, вот этого еще недоставало: старика в смири
— Не дам! — холодно отвечал Захар. — Пусть пре
— Ну, прощайте! Черт с вами пока! — с сердцем заключил Тарантьев, уходя и грозя Захару кулаком. — Смотри же, Илья Ильич, я найму тебе квартиру — слы
— Ну, хорошо, хорошо! — с нетерпением говорил Обломов, чтоб только отвязаться от него.
— А ты напиши тут, что нужно, — продолжал Та- рантьев, — да не забудь написать губернатору, что у тебя двенадцать человек детей, «мал мала меньше». А в пять часов чтоб суп был на столе! Да что ты не велел пирога сделать?
Но Обломов молчал; он давно уже не слушал его и, закрыв глаза, думал о чем-то другом.
С уходом Тарантьева в комнате водворилась нена
— Что ж вы не пишете? — тихо спросил Алексе
— Очините, да и бог с вами, подите куда-нибудь! — сказал Обломов. — Я уж один займусь, а вы после обеда перепишете.
— Очень хорошо-с, — отвечал Алексеев. — В са
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под себя, почти улегся в кресло и, подгорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.
V
Обломов, дворянин родом, коллежский секретарь чином, безвыездно живет двенадцатый год в Петер
Сначала, при жизни родителей, жил потеснее, по
Он вместо пяти получал уже от семи до десяти тысяч рублей ассигнациями дохода; тогда и жизнь его приня
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого се
зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
Но дни шли за днями, годы сменялись годами, пу
Но он все сбирался и готовился начать жизнь, все рисовал в уме узор своей будущности; но с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что- нибудь изменять и отбрасывать в этом узоре.
Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него были сино
Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до того был проникнут семейным нача
Он полагал, что чиновники одного места составля
Но как огорчился он, когда увидел, что надобно быть, по крайней мере, землетрясению, чтоб не прий
ти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как на грех, в Петербурге не бывает; наводнение, ко
Еще более призадумался Обломов, когда замелька
Раза два его поднимали ночью и заставляли писать «записки», несколько раз добывали посредством ку
О начальнике он слыхал у себя дома, что это отец подчиненных, и потому составил себе самое смеющее
Илья Ильич думал, что начальник до того входит в положение своего подчиненного, что заботливо рас
Но он жестоко разочаровался в первый же день своей службы. С приездом начальника начиналась беготня, суета, все смущались, все сбивали друг друга с ног, иные обдергивались, опасаясь, что они не до
Это происходило, как заметил Обломов впоследст
Илье Ильичу не нужно было пугаться так своего на
Но все подчиненные чего-то робели в присутствии начальника; они на его ласковый вопрос отвечали не своим, а каким-то другим голосом, каким с прочими не говорили.
И Илья Ильич вдруг робел, сам не зная отчего, когда начальник входил в комнату, и у него стал пропадать свой голос и являлся какой-то другой, тоненький и гадкий, как скоро заговаривал с ним начальник.
Исстрадался Илья Ильич от страха и тоски на служ
Обломов прослужил кое-как года два; может быть, он дотянул бы и третий, до получения чина, но осо
Он отправил однажды какую-то нужную бумагу вместо Астрахани в Архангельск. Дело объяснилось; стали отыскивать виноватого.
Все другие с любопытством ждали, как начальник позовет Обломова, как холодно и покойно спросит, «он ли это отослал бумагу в Архангельск», и все недоуме
Некоторые полагали, что он вовсе не ответит: не сможет.
Глядя на других, Илья Ильич и сам перепугался, хотя и он, и все прочие знали, что начальник ограни
Обломов не дождался заслуженной кары, ушел до
В этом свидетельстве сказано было: «Я, нижепод(Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri), а равно хроническою болью в печени (hetitis), угрожающею опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки про
Но это помогло только на время: надо же было выздороветь, — а за этим в перспективе было опять ежедневное хождение в должность. Обломов не вынес и подал в отставку. Так кончилась — и потом уже не возобновлялась — его государственная деятельность.
Роль в обществе удалась было ему лучше.
В первые годы пребывания в Петербурге, в его ран
Но это все было давно, еще в ту нежную пору, ког
искреннего друга и влюбляется почти во всякую жен
В эти блаженные дни на долю Ильи Ильича тоже выпало немало мягких, бархатных, даже страстных взглядов из толпы красавиц, пропасть многообещаю
Впрочем, он никогда не отдавался в плен красави
Редко судьба сталкивала его с женщиною в обще
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых све
Илья Ильич еще холоднее простился с толпой дру
Его почти ничто не влекло из дома, и он с каждым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квар
Сначала ему тяжело стало пробыть целый день оде
Вскоре и вечера надоели ему: надо надевать фрак, каждый день бриться.
Вычитал он где-то, что только утренние испарения полезны, а вечерние вредны, и стал бояться сырости.
Несмотря на все эти причуды, другу его, Штольцу, удавалось вытаскивать его в люди; но Штольц часто отлучался из Петербурга в Москву, в Нижний, в Крым, а потом и за границу — и без него Обломов опять ввер
Ко всему этому с летами возвратилась какая-то ре
Его не пугала, например, трещина потолка в его спальне: он к ней привык; не приходило ему тоже в го
желудок есть своего рода постепенное самоубийство; но он к этому привык и не пугался.
Он не привык к движению, к жизни, к многолюд
В тесной толпе ему было душно; в лодку он садился с неверною надеждою добраться благополучно до дру
Не то на него нападал нервический страх: он пу
Так разыгралась роль его в обществе. Лениво мах
VI
Что ж он делал дома? Читал? Писал? Учился?
Да: если попадется под руки книга, газета, он ее прочтет.
Услышит о каком-нибудь замечательном произве
Охлаждение овладевало им еще быстрее, нежели увлечение: он уже никогда не возвращался к поки
Между тем он учился, как и другие, как все, то есть до пятнадцати лет в пансионе; потом старики Обломо
вы, после долгой борьбы, решились послать Илюшу в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца.
Робкий, апатический характер мешал ему обнару
Все это вообще считал он за наказание, ниспослан
Дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту, он не заглядывал, рас
Если ему кое-как удавалось одолеть книгу, называ
Когда же Штольц приносил ему книги, какие надо еще прочесть сверх выученного, Обломов долго глядел молча на него.
— И ты, Брут, против меня! — говорил он со вздо
Неестественно и тяжело ему казалось такое неуме
Зачем же все эти тетрадки, на которые изведешь пропасть бумаги, времени и чернил? Зачем учебные книги? Зачем же, наконец, шесть-семь лет затворни
«Когда же жить? — спрашивал он опять самого се
знаний, из которых большая часть еще ни на что не понадобится в жизни? Политическая экономия, напри
И сама история только в тоску повергает: учишь, чи
Серьезное чтение утомляло его. Мыслителям не удалось расшевелить в нем жажду к умозрительным истинам.
Зато поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не из
Штольц помог ему продлить этот момент, сколько возможно было для такой натуры, какова была натура его друга. Он поймал Обломова на поэтах и года пол
Пользуясь восторженным полетом молодой мечты, он в чтение поэтов вставлял другие цели, кроме на
Юношеский жар Штольца заражал Обломова, и он сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели.
Но цвет жизни распустился и не дал плодов. Обло
Как ни интересно было место, на котором он оста
Если давали ему первый том, он по прочтении не просил второго, а приносили — он медленно прочи
Потом уж он не осиливал и первого тома, а боль
Так совершил свое учебное поприще Обломов. То число, в которое он выслушал последнюю лекцию, и было геркулесовыми столпами его учености. Началь
Голова его представляла сложный архив мертвых дел, лиц, эпох, цифр, религий, ничем не связанных политико-экономических, математических или других истин, задач, положений и т. п.
Это была как будто библиотека, состоящая из одних разрозненных томов по разным частям знаний.
Странно подействовало ученье на Илью Ильича: у него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе.
Он учился всем существующим и давно не сущест
производства, а когда, по случаю какой-то покражи в доме, понадобилось написать бумагу в полицию, он взял лист бумаги, перо, думал, думал, да и послал за писарем.
Счеты в деревне сводил староста. «Что ж тут было делать науке?» — рассуждал он в недоумении.
И он воротился в свое уединение без груза знаний, которые бы могли дать направление вольно гуляющей в голове или праздно дремлющей мысли.
Что ж он делал? Да все продолжал чертить узор соб
Изменив службе и обществу, он начал иначе решать задачу существования, вдумывался в свое назначение и, наконец, открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нем самом.
Он понял, что ему досталось в удел семейное счастье и заботы об имении. До тех пор он и не знал порядочно своих дел: за него заботился иногда Штольц. Не ведал он хорошенько ни дохода, ни расхода своего, не состав
Старик Обломов как принял имение от отца, так пе
Впрочем, старик бывал очень доволен, если хоро
— Отцы и деды не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, сове
ты, — да прожили же век счастливо; проживем и мы: даст бог, сыты будем.
Получая, без всяких лукавых ухищрений, с имения столько дохода, сколько нужно было ему, чтоб каждый день обедать и ужинать без меры, с семьей и разными гостями, он благодарил бога и считал грехом стараться приобретать больше.
Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засуху, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со сле
Со времени смерти стариков хозяйственные дела в деревне не только не улучшились, но, как видно из письма старосты, становились хуже. Ясно, что Илье Ильичу надо было самому съездить туда и на месте разыскать причину постепенного уменьшения доходов.
Он и сбирался сделать это, но все откладывал, от
Он в жизни совершил только одно путешествие, на долгих, среди перин, ларцов, чемоданов, окороков, булок, всякой жареной и вареной скотины и птицы и в сопровождении нескольких слуг.
Так он совершил единственную поездку из своей деревни до Москвы и эту поездку взял за норму всех во
Потом Илья Ильич откладывал свою поездку еще и оттого, что не приготовился как следует заняться сво
Он уж был не в отца и не в деда. Он учился, жил в свете: все это наводило его на разные чуждые им соо
От этого бульшую часть узора жизни, который он чертил в своем уединении, занимал новый, свежий, сообразный с потребностями времени план устройства имения и управления крестьянами.
Основная идея плана, расположение, главные ча
Он несколько лет неутомимо работает над планом, думает, размышляет, и ходя, и лежа, и в людях; то до
Он не какой-нибудь мелкий исполнитель чужой, готовой мысли; он сам творец и сам исполнитель своих идей.
Он, как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван, подопрет голову рукой и обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага.
Тогда только решается он отдохнуть от трудов и пе
Освободясь от деловых забот, Обломов любил ухо
Ему доступны были наслаждения высоких помы
Сладкие слезы потекут по щекам его.
Случается и то, что он исполнится презрения к люд
злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в наме
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно са
И сколько, сколько раз он провожал так солнечный закат!
Наутро опять жизнь, опять волнения, мечты! Он любит вообразить себя иногда каким-нибудь непобеди
Или изберет он арену мыслителя, великого худож
В горькие минуты он страдает от забот, переверты
Потом, сдав попечение о своей участи небесам, де
Так пускал он в ход свои нравственные силы, так волновался часто по целым дням, и только тогда раз
Тогда он опять проводит его задумчивым взглядом и печальной улыбкой и мирно опочиет от волнений.
Никто не знал и не видал этой внутренней жиз
О способностях его, об этой внутренней волкани- ческой работе пылкой головы, гуманного сердца знал подробно и мог свидетельствовать Штольц, но Штольца почти никогда не было в Петербурге.
Один Захар, обращающийся всю жизнь около своего барина, знал еще подробнее весь его внутренний быт; но он был убежден, что они с барином дело делают и живут нормально, как должно, и что иначе жить не следует.
VII
Захару было за пятьдесят лет. Он был уже не прямой потомок тех русских Калебов, рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам
до самозабвения, которые отличались всеми доброде
Этот рыцарь был и со страхом и с упреком. Он при
Страстно преданный барину, он, однако ж, редкий день в чем-нибудь не солжет ему. Слуга старого вре
Важнее сумм он не крал, может быть, потому, что потребности свои измерял гривнами и гривенниками или боялся быть замеченным, но, во всяком случае, не от избытка честности. Старинный Калеб умрет скорее, как отлично выдрессированная охотничья собака, над съестным, которое ему поручат, нежели тронет; а этот так и выглядывает, как бы съесть и выпить и то, чего не поручают; тот заботился только о том, чтоб барин кушал больше, и тосковал, когда он не кушает; а этот тоскует, когда барин съедает дотла все, что ни положит на тарелку.
Сверх того, Захар и сплетник. В кухне, в лавочке, на сходках у ворот он каждый день жалуется, что житья нет, что этакого дурного барина еще и не слыхано: и капризен-то он, и скуп, и сердит, и что не угодишь ему ни в чем, что, словом, лучше умереть, чем жить у него.
Это Захар делал не из злости и не из желания по
Он иногда, от скуки, от недостатка материала для разговора или чтоб внушить более интереса слушаю
— Мой-то повадился вон все к той вдове ходить, — хрипел он тихо, по доверенности, — вчера писал за
Или объявит, что барин его такой картежник и пья
А ничего не бывало: Илья Ильич ко вдове не ходит, по ночам мирно почивает, карт в руки не берет.
Захар неопрятен. Он бреется редко, и хотя моет руки и лицо, но, кажется, больше делает вид, что моет; да и никаким мылом не отмоешь. Когда он бывает в бане, то руки у него из черных сделаются только часа на два красными, а потом опять черными.
Он очень неловок: станет ли отворять ворота или двери, отворяет одну половинку, другая затворяется, побежит к той, эта затворяется.
Сразу он никогда не подымает с пола платка или другой какой-нибудь вещи, а нагнется всегда раза три, как будто ловит ее, и уж разве в четвертый поднимет, и то еще иногда уронит опять.
Если он несет чрез комнату кучу посуды или других вещей, то с первого же шага верхние вещи начинают дезертировать на пол. Сначала полетит одна; он вдруг сделает позднее и бесполезное движение, чтоб поме
на другой конец комнаты одну рюмку или тарелку, а иногда с бранью и проклятиями бросит сам и послед
Проходя по комнате, он заденет то ногой, то боком за стол, за стул, не всегда попадает прямо в отворенную половину двери, а ударится плечом о другую и обру
У Обломова в кабинете переломаны или перебиты почти все вещи, особенно мелкие, требующие осторож
Велят, например, снять со свечи или налить в ста
Не дай бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам и убыткам не бывало конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. На
К счастью, он очень редко воспламенялся таким усердием.
Все это происходило, конечно, оттого, что он полу
Там он привык служить, не стесняя своих движений ничем, около массивных вещей: обращался все боль
с лопатой, ломом, железными дверными скобками и такими стульями, которых с места не своротишь.
Иная вещь, подсвечник, лампа, транспарант, пресс- папье, стоит года три, четыре на месте — ничего; чуть он возьмет ее, смотришь — сломалась.
— Ax, — скажет он иногда при этом Обломову с удивлением. — Посмотрите-ка, сударь, какая дикови
Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.
В первых двух случаях еще можно было спорить с ним, но когда он, в крайности, вооружался последним аргументом, то уже всякое противоречие было беспо
Захар начертал себе однажды навсегда определен
Он утром ставил самовар, чистил сапоги и то платье, которое барин спрашивал, но отнюдь не то, которое не спрашивал, хоть виси оно десять лет.
Потом он мел — не всякий день, однако ж — сере
Затем он уже считал себя вправе дремать на лежан
Если ему приказывали сделать что-нибудь сверх этого, он исполнял приказание неохотно, после споров и убеждений в бесполезности приказания или невоз
Никакими средствами нельзя было заставить его внести новую постоянную статью в круг начертанных им себе занятий.
Если ему велят вычистить, вымыть какую-нибудь вещь или отнести то, принести это, он, по обыкновению с ворчаньем, исполнял приказание; но если б кто за
На другой, на третий день и так далее нужно было бы приказывать то же самое вновь — и вновь входить с ним в неприятные объяснения.
Несмотря на все это, то есть что Захар любил выпить, посплетничать, брал у Обломова пятаки и гривны, ломал и бил разные вещи и ленился, все-та
Он бы не задумался сгореть или утонуть за него, не считая этого подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это, как на ес
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило в голову подвергать ана
Захар умер бы вместо барина, считая это своим не
Но зато, если б понадобилось, например, просидеть всю ночь подле постели барина, не смыкая глаз, и от
этого бы зависело здоровье или даже жизнь барина, Захар непременно бы заснул.
Наружно он не выказывал не только подобостра
Может быть, даже это чувство было в противоречии с собственным взглядом Захара на личность Обломо
Захар любил Обломовку, как кошка свой чердак, лошадь — стойло, собака — конуру, в которой родилась и выросла. В сфере этой привязанности у него выра- ботывались уже свои особенные, личные впечатления.
Например, обломовского кучера он любил боль
Тараску, буфетчика, он терпеть не мог; но этого Тараску он не променял бы на самого хорошего че
Он обращался фамильярно и грубо с Обломовым, точно так же, как шаман грубо и фамильярно обходит
Малейшего повода довольно было, чтоб вызвать это чувство из глубины души Захара и заставить его смотреть с благоговением на барина, иногда даже уда
Захар на всех других господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока и служил им, подавал чай и проч., с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользу
Иногда, вместо сплетней и злословия, он вдруг принимался неумеренно возвышать Илью Ильича по лавочкам и на сходках у ворот, и тогда не было конца восторгам. Он вдруг начинал вычислять достоинства барина, ум, ласковость, щедрость, доброту; и если у барина его недоставало качеств для панегирика, он за
Если нужно было постращать дворника, управля
Но наружные сношения Обломова с Захаром были всегда как-то враждебны. Они, живучи вдвоем, надо
Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара — преданность к себе, и привык к ней, считая также, с своей стороны, что это не может и не должно быть иначе; привыкши же к достоинству однажды на
Если Захар, питая в глубине души к барину пре
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и с тех пор начал считать себя только предметом роскоши, аристокра
Ленивый от природы, он был ленив еще и по сво
И после такой жизни на него вдруг навалили тяже
всякий раз, как голос барина заставлял его покидать лежанку.
Несмотря, однако ж, на эту наружную угрюмость и дикость, Захар был довольно мягкого и доброго сердца. Он любил даже проводить время с ребятишками. На дворе, у ворот, его часто видели с кучей детей. Он их мирит, дразнит, устраивает игры или просто сидит с ними, взяв одного на одно колено, другого на другое, а сзади шею его обовьет еще какой-нибудь шалун ру
И так Обломов мешал Захару жить тем, что требовал поминутно его услуг и присутствия около себя, тогда как сердце, сообщительный нрав, любовь к бездейст
Давно знали они друг друга и давно жили вдвоем. Захар нянчил маленького Обломова на руках, а Обло
Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме Ильи Ильича, другого суще
VIII
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что слышал, как тот сбирался писать. Но в кабинете Обломова все было тихо, как в могиле.
Захар заглянул в щель — что ж? Илья Ильич лежал себе на диване, опершись головой на ладонь; перед ним лежала книга. Захар отворил дверь.
— Вы чего лежите-то опять? — спросил он.
— Не мешай; видишь, читаю! — отрывисто сказал Обломов.
— Пора умываться да писать, — говорил неотвяз
— Да, в самом деле пора, — очнулся Илья Ильич. — Сейчас: ты поди. Я подумаю.
— И когда это он успел опять лечь-то! — ворчал Захар, прыгая на печку. — Проворен!
Обломов успел, однако ж, прочитать пожелтевшую от времени страницу, на которой чтение прервано было с месяц назад. Он положил книгу на место и зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу «о двух несча
— Какая скука! — шептал он, то вытягивая, то под
Его клонило к неге и мечтам; он обращал глаза к не
Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи Ильича долетал со двора сме
Он лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич занялся разработкою плана имения. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных, коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру,
Атлас мира. Обзорно-географический (чёрный)
Золотая роза /м/
Возможна доставка книги в , а также в любой другой город страны Почтой России, СДЭК, ОЗОН-доставкой или транспортной компанией.
{{searchData}}
whatsup