{{common_error}}
Нами выполнено {{total_orders}} заказов! Ваш – следующий!
СКИДКИ! При заказе книг на сумму от 1500 руб. – скидка 50% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK,
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
Идиот /м/. (Достоевский)Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-04-111005-5
| Название книги | Идиот /м/ |
| Автор | Достоевский |
| Год публикации | 2022 |
| Издательство | Эксмо |
| Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
| Серия книги | мPocket book |
| ISBN | 978-5-04-111005-5 |
| EAN13 | 9785041110055 |
| Артикул | P_9785041110055 |
| Количество страниц | 640 |
| Тип переплета | мяг. |
| Формат | - |
| Вес, г | 1760 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Аннотация к книге "Идиот /м/"
автор Достоевский
Книга из серии 'мPocket book'
Читать онлайн выдержки из книги "Идиот /м/"
(Автор Достоевский)
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
До книги"Идиот /м/"
Вы также смотрели...
Другие книги серии "мPocket book"
Другие книги раздела "Историческая и приключенческая литература"
Читать онлайн выдержки из книги "Идиот /м/" (Автор Достоевский)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯIВ конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона. Из пассажиров были и возвращавшиеся из-за границы; но боВ одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутизяб, тогда как сосед его принужден был вынести на своей издрогшей спине всю сладость сырой ноябрьской русской ночи, к которой, очевидно, был не приготовлен. На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огром— Зябко?И повел плечами.— Очень, — ответил сосед с чрезвычайною готовно— Из-за границы, что ль?— Да, из Швейцарии.— Фью! Эк ведь вас!..Черноволосый присвистнул и захохотал.Завязался разговор. Готовность белокурого молодого чепраздности иных вопросов. Отвечая, он объявил, между прочим, что действительно долго не был в России, с лишком четыре года, что отправлен был за границу по болезни, по какой-то странной нервной болезни, вроде падучей или виттовой пляски, каких-то дрожаний и судорог. Слушая его, черномазый несколько раз усмехался; особенно засме— Хе! Денег что, должно быть, даром переплатили, а мы— Истинная правда! — ввязался в разговор один сидев— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал да два почти года там на свой счет содержал.— Что ж, некому платить, что ли, было? — спросил чер— Да, господин Павлищев, который меня там содержал, два года назад помер; я писал потом сюда генеральше Епан— Куда же приехали-то?— То есть где остановлюсь?.. Да не знаю еще, право... так...— Не решились еще?И оба слушателя снова захохотали.— И небось в этом узелке вся ваша суть заключается? — спросил черномазый.— Об заклад готов биться, что так, — подхватил с чрезОказалось, что и это было так: белокурый молодой чело— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, —продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замеча— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь, то есть почти что не родственница; до того даже, что я, право, нис— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм... по крайней мере простодушны и искренны, а сие по— Точно так, его звали Николай Андреевич ПавлиЭти господа всезнайки встречаются иногда, даже довольженой, кто ему двоюродным братом приходится, кто трою— А позвольте, с кем имею честь... — обратился вдруг угре— Князь Лев Николаевич Мышкин, — отвечал тот с пол— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чинов— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии под— Хе-хе-хе! Последняя в своем роде! Хе-хе! Как это вы оборотили, — захихикал чиновник.Усмехнулся тоже и черномазый. Белокурый несколько удивился, что ему удалось сказать, довольно, впрочем, пло— А представьте, я совсем не думая сказал, — пояснил он наконец в удивлении.— Да уж понятно-с, понятно-с, — весело поддакнул чи— А что вы, князь, и наукам там обучались, у профессо- ра-то? — спросил вдруг черномазый.— Да... учился...— А я вот ничему никогда не обучался.— Да ведь и я так, кой-чему только, — прибавил князь, чуть не в извинение. — Меня по болезни не находили воз— Рогожиных знаете? — быстро спросил черномазый.— Нет, не знаю, совсем. Я ведь в России очень мало кого знаю. Это вы-то Рогожин?— Да, я, Рогожин, Парфен.— Парфен? Да уж это не тех ли самых Рогожиных... — начал было с усиленною важностью чиновник.— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпе— Да... как же это? — удивился до столбняка и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого всё лицо тотчас же ста— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удо- стоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат, подлец, ни мать ни денег, ни уве— А теперь миллиончик с лишком разом получить при— Ну чего ему, скажите, пожалуйста! — раздражительнои злобно кивнул на него опять Рогожин, — ведь я тебе ни копейки не дам, хоть ты тут вверх ногами предо мной ходи.— И буду, и буду ходить.— Вишь! Да ведь не дам, не дам, хошь целую неделю пляши!— И не давай! Так мне и надо; не давай! А я буду пля— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я вот, как и вы, — обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег, к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил! Ве— Вы его чем-нибудь рассердили? — отозвался князь, с некоторым особенным любопытством рассматривая мил— Рассердился-то он рассердился, да, может, и стоиотписал. С покрова парчового на гробе родителя, ночью, брат кисти литые, золотые, обрезал: «Они, дескать, звона каких денег стоят». Да ведь он за зто одно в Сибирь пойти может, если я захочу, потому оно есть святотатство. Эй ты, пугало гороховое! — обратился он к чиновнику. — Как по закону: святотатство?— Святотатство! Святотатство! — тотчас же поддакнул чиновник.— За зто в Сибирь?— В Сибирь, в Сибирь! Тотчас в Сибирь!— Они всё думают, что я еще болен, — продолжал Рого— Чрез Настасью Филипповну? — подобострастно про— Да ведь не знаешь! — крикнул на него в нетерпении Рогожин.— Ан и знаю! — победоносно отвечал чиновник.— Эвона! Да мало ль Настасий Филипповн! И какая ты наглая, я тебе скажу, тварь! Ну, вот так и знал, что какая- нибудь вот зтакая тварь так тотчас же и повиснет! — про— Ан, может, и знаю-с! — тормошился чиновник. — Ле— Эге, да ты вот что! — действительно удивился наконец Рогожин. — Тьфу, черт, да ведь он и впрямь знает.— Всё знает! Лебедев всё знает! Я, ваша светлость, и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил, и тоже после смерти родителя, и все, то есть все углы и проулки знаю, ибез Лебедева, дошло до того, что ни шагу. Ныне он в долго— Настасью Филипповну? А разве она с Лихачевым... — злобно посмотрел на него Рогожин, даже губы его поблед— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохва— Это вот всё так и есть, — мрачно и насупившись подвыбрал, по одному бриллиантику в каждой, этак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя ска— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его про— «Сживывал»! — переговорил Рогожин. — Ты что знау Сережки Протушина двадцать рублей достал да во Псков по машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян си— Ну-с, ну-с, теперь запоет у нас Настасья Филиппов— А то, что если ты хоть раз про Настасью Филипповну какое слово молвишь, то, вот тебе Бог, тебя высеку, даром что ты с Лихачевым ездил, — вскрикнул Рогожин, крепко схватив его за руку.— А коли высечешь, значит, и не отвергнешь! Секи! ВыДействительно, въезжали в воксал. Хотя Рогожин и го— Ишь, и Залёжев тут! — пробормотал Рогожин, смотря на них с торжествующею и даже как бы злобною улыбкой, и вдруг оборотился к князю. — Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого, что в этакую минуту встретил, да вот ведь и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Мы эти штиблетишки-то с тебя поснимаем, одену тебя в кунью шу— Внимайте, князь Лев Николаевич! — внушительно и торжественно подхватил Лебедев. — Ой, не упускайте! Ой, не упускайте!..Князь Мышкин привстал, вежливо протянул Рогожину руку и любезно сказал ему:— С величайшим удовольствием приду и очень вас бламне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.— Деньги будут, к вечеру будут, приходи!— Будут, будут, — подхватил чиновник, — к вечеру, до зари еще, будут!— А до женского пола вы, князь, охотник большой? Ска— Я, н-н-нет! Я ведь... Вы, может быть, не знаете, я ведь по прирожденной болезни моей даже совсем женщин не знаю.— Ну коли так, — воскликнул Рогожин, — совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, Бог любит!— И таких Господь Бог любит, — подхватил чиновник.— А ты ступай за мной, строка, — сказал Рогожин ЛебеЛебедев кончил тем, что достиг своего. Скоро шумная ваIIГенерал Епанчин жил в собственном своем доме, недатских детей; последнее, без сомнения, только к чести его могло относиться, но генерал, хоть и умный был человек, был тоже не без маленьких, весьма простительных слабоГенерал обладал цветущим семейством. Правда, тут уже не всё были розы, но было зато и много такого, на чем давно уже начали серьезно и сердечно сосредоточиваться глався генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, — правда, и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны. Но генерал никогда не роптал впоВ эти последние годы подросли и созрели все три генеНикто не мог их упрекнуть в высокомерии и заносчивости, а между тем знали, что они горды и цену себе понимают. Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец; но об этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось это только в самое последнее время, да и то нечаянно. Одним словом, про них говорилось чрезвычайно много похвального. Но были и недоброжелатели. С ужасом говорилось о том, сколько книг они прочитали. Замуж они не торопились; известным кругом общества хотя и дорожиБыло уже около одиннадцати часов, когда князь позво— Подождите в приемной, а узелок здесь оставьте, — проговорил он, неторопливо и важно усаживаясь в свое кресло и с строгим удивлением посматривая на князя, рас— Если позволите, — сказал князь, — я бы подождал лучше здесь с вами, а там что ж мне одному?— В передней вам не стать, потому вы посетитель, иначе гость. Вам к самому генералу?Лакей, видимо, не мог примириться с мыслью впустить такого посетителя и еще раз решился спросить его.— Да, у меня дело... — начал было князь.— Я вас не спрашиваю, какое именно дело, — мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладыПодозрительность этого человека, казалось, всё более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнооб— Да вы точно... из-за границы? — как-то невольно спросил он наконец — и сбился; он хотел, может быть, спросить: «Да вы точно князь Мышкин?»— Да, сейчас только из вагона. Мне кажется, вы хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? да не спросили из вежливости.— Гм... — промычал удивленный лакей.— Уверяю вас, что я не солгал вам, и вы отвечать за меня не будете. А что я в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.— Гм. Я опасаюсь не того, видите ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы... Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, ос— О нет, в этом будьте совершенно удостоверены. У меня другое дело.— Вы меня извините, а я на вас глядя спросил. Подож— Стало быть, если долго ждать, то я бы вас попросил: нельзя ли здесь где-нибудь покурить? У меня трубка и та— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вски— О, я ведь не в этой комнате просил; я ведь знаю; а я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому я привык, а вот уж часа три не курил. Впрочем, как вам угодно, и, знае— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал поч— Нет, не думаю. Даже если б и пригласили, так не оста— Как? Познакомиться? — с удивлением и с утроенною подозрительностью спросил камердинер. — Как же вы ска— О, почти не по делу! То есть, если хотите, и есть одно дело, так, только совета спросить, но я, главное, чтоб отре— Так вы еще и родственник? — встрепенулся уже поч— И это почти что нет. Впрочем, если натягивать, конечКазалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелебедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отве— А все-таки вам в приемную бы пожаловать, — заметил он по возможности настойчивее.— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и не объяс— Я посетителя такого, как вы, без секретаря доложить не могу, а к тому же и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ар- далионыч без доклада идет.— Чиновник-то?— Гаврила-то Ардалионыч? Нет. Он в Компании от себя служит. Узелок-то постановьте хоть вон сюда.— Я уж об этом думал; если позволите. И, знаете, сниму я и плащ?— Конечно, не в плаще же входить к нему.Князь встал, поспешно снял с себя плащ и остался в доХотя князь был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посети— А генеральша когда принимает? — спросил князь, усаживаясь опять на прежнее место.— Это уж не мое дело-с. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.— Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зишего, а в домах зимой — так русскому человеку и жить с не— Не топят?— Да, да и дома устроены иначе, то есть печи и окна.— Гм! А долго вы изволили ездить?— Да четыре года. Впрочем, я всё на одном почти месте сидел, в деревне.— Отвыкли от нашего-то?— И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как гово— Гм! Хе! В Петербурге-то прежде живали? (Как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор.)— В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проез— Гм!.. Суды. Суды-то оно правда, что суды. А что, как там, справедливее в суде или нет?— Не знаю. Я про наши много хорошего слышал. Вот, опять, у нас смертной казни нет.— А там казнят?— Да. Я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шней— Вешают?— Нет, во Франции всё головы рубят.— Что же, кричит?— Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно... Голова отскочит так, что и глазом не успе— Не их дело.— Конечно! Конечно! Этакую муку!.. Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафотвсходил — плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее довоКнязь даже одушевился говоря, легкая краска просту— Хорошо еще вот, что муки немного, — заметил он, — когда голова отлетает.— Знаете ли что? — горячо подхватил князь. — Вот вы это заметили, и это все точно так же замечают, как вы, и маА тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в деКамердинер хотя и не мог бы так выразить всё это, как князь, но, конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.— Если уж так вам желательно, — промолвил он, — поНо князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на князя.— Это, Гаврила Ардалионыч, — начал конфиденциальДальнейшего князь не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович слушал вниматель— Вы князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно лювзгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.«Он, должно быть, когда один, совсем не так смотрит и, может быть, никогда не смеется», — почувствовалось как- то князю.Князь объяснил всё, что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял камердинеру и еще прежде Рого— Не вы ли, — спросил он, — изволили с год назад или даже ближе прислать письмо, кажется из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?— Точно так.— Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы к его пре— Говорю, сами не захотели...В это время вдруг отворилась дверь из кабинета и какой- то военный, с портфелем в руке, громко говоря и отклани— Ты здесь, Ганя? — крикнул голос из кабинета, — а поГаврила Ардалионович кивнул головой князю и поМинуты через две дверь отворилась снова и послышался звонкий и приветливый голос Гаврилы Ардалионовича:— Князь, пожалуйте!IIIГенерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди сво— Так-с, — отвечал генерал, — чем же могу служить?— Дела неотлагательного я никакого не имею; цель моя была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений... Но я только что сам из вагона... приехал из Швейцарии...Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и при— Для знакомств вообще я мало времени имею, — сказал генерал, — но так как вы, конечно, имеете свою цель, то...— Я так и предчувствовал, — перебил князь, — что вы непременно увидите в посещении моем какую-нибудь осо— Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, но не всё же забавы, иногда, знаете, случаются и дела... При— Причины нет, бесспорно, и общего, конечно, мало. Потому что если я князь Мышкин и ваша супруга из наше— Очень благодарен-с, — удивлялся генерал, — по— Я еще нигде не остановился.— Значит, прямо из вагона ко мне? И... с поклажей?— Да со мной поклажи всего один маленький узелок с бельем, и больше ничего; я его в руке обыкновенно несу. Я номер успею и вечером занять.— Так вы всё еще имеете намерение номер занять?— О да, конечно.— Судя по вашим словам, я было подумал, что вы уж так прямо ко мне.— Это могло быть, но не иначе как по вашему приглаше— Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом всё разъ— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практичеВзгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь зата— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим го— О, у меня время терпит; у меня время совершенно мое (и князь тотчас же поставил свою мягкую, круглополую шляпу на стол). Я, признаюсь, так и рассчитывал, что, мо— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбчто вы превосходно воспитаны, что... А сколько вам лет, князь?— Двадцать шесть.— Ух! А я думал, гораздо меньше.— Да, говорят, у меня лицо моложавое. А не мешать вам я научусь и скоро пойму, потому что сам очень не люблю мешать... И, наконец, мне кажется, мы такие разные люди на вид... по многим обстоятельствам, что у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту послед— Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторое состояние? Или, может быть, какие-нибудь занятия намерены пред— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Ни— Скажите, чем же вы намереваетесь покамест прожить и какие были ваши намерения? — перебил генерал.— Трудиться как-нибудь хотел.— О, да вы философ; а впрочем... знаете за собой талан— О, не извиняйтесь. Нет-с, я думаю, что не имею ни таГенерал опять перебил и опять стал расспрашивать. Князь снова рассказал всё, что было уже рассказано. Окатался князь после родителей еще малым ребенком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье его требовало сельского воздуха. Павлищев доверил его каким- то старым помещицам, своим родственницам; для него наГенерал очень удивился.— И у вас в России никого, решительно никого? — спро— Теперь никого, но я надеюсь... притом я получил письмо...— По крайней мере, — перебил генерал, не расслышав о письме, — вы чему-нибудь обучались, и ваша болезнь не помешает вам занять какое-нибудь, например, нетрудное место, в какой-нибудь службе?— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень да— Русских книг? Стало быть, грамоту знаете и писать без ошибок можете?— О, очень могу.— Прекрасно-с; а почерк?— А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй,и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сей— Сделайте одолжение. И это даже надо... И люблю я эту вашу готовность, князь, вы очень, право, милы.— У вас же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плот— Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? — обратился генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фото— Сейчас, когда я был с поздравлением, дала. Я давно уже просил. Не знаю, уж не намек ли это с ее стороны, что я сам приехал с пустыми руками, без подарка, в такой день, — прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.— Ну нет, — с убеждением перебил генерал, — и какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать... да и не интересанка совсем. И притом, чем ты станешь дарить: ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила еще она у тебя портрета?— Нет, еще не просила; да, может быть, и никогда не по— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы, день рождеГаня вдруг смутился, до того, что даже побледнел немного.— Она это наверно сказала? — спросил он, и голос его как бы дрогнул.— Третьего дня слово дала. Мы так приставали оба, что вынудили. Только тебе просила до времени не передавать.Генерал пристально рассматривал Ганю; смущение Гани ему видимо не нравилось.— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама дела, да и то— Так разве ты... так разве ты... — испугался вдруг генерал.— Я ничего.— Помилуй, что же ты с нами-то хочешь делать?— Я ведь не отказываюсь. Я, может быть, не так выра— Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат, дело уж не в том, что ты не отказываешься, а дело в твоей го— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им пря— А я, брат, продолжаю не постигать, — задумчиво заме— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившенет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и всё скажется.Князь слышал весь этот разговор, сидя в уголке за своею каллиграфскою пробой. Он кончил, подошел к столу и по— Так это Настасья Филипповна? — промолвил он, вни— Как, Настасья Филипповна! Разве вы уж знаете и На— Да; всего только сутки в России, а уж такую раскраса— Вот еще новости! — опять затревожился генерал, чрезвычайно внимательно выслушавший рассказ, и пыт— Вероятно, одно только безобразие, — пробормотал то— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пере— Вы миллиона опасаетесь? — осклабился Ганя.— А ты нет, конечно?— Как вам показалось, князь, — обратился вдруг к нему Ганя, — что это, серьезный какой-нибудь человек или тольВ Гане что-то происходило особенное, когда он задавалэтот вопрос. Точно новая и особенная какая-то идея загоре— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.— Так? Вам так показалось? — уцепился генерал за эту идею.— Да, показалось.— И, однако ж, этого рода анекдоты могут происходить и не в несколько дней, а еще до вечера, сегодня же, может, что-нибудь обернется, — усмехнулся генералу Ганя.— Гм!.. Конечно... Пожалуй, а уж тогда всё дело в том, как у ней в голове мелькнет, — сказал генерал.— А ведь вы знаете, какова она иногда?— То есть какова же? — вскинулся опять генерал, дос— Это главное, — договорил Ганя, опять помогая затруд— Нуда, ум главное! — поддакнул он, резко смотря наГаню. — И смешной же ты человек, Гаврила Ардалионыч! Ты ведь точно рад, я замечаю, этому купчику, как выходу для себя. Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и... и поступить с обеих сто— Я хочу, — вполголоса, но твердо промолвил Ганя, поГенерал был удовлетворен. Генерал погорячился, но уж видимо раскаивался, что далеко зашел. Он вдруг оборотил— Ого! — вскричал генерал, смотря на образчик каллиНа толстом веленевом листе князь написал средневеко«Смиренный игумен Пафнутий руку приложил».— Вот это, — разъяснял князь с чрезвычайным удовольфраза: «Усердие всё превозмогает». Это шрифт русский, писарский или, если хотите, военно-писарский. Так пи— Ого! да в какие вы тонкости заходите, — смеялся гене— Удивительно, — сказал Ганя, — и даже с сознанием своего назначения, — прибавил он, смеясь насмешливо.— Смейся, смейся, а ведь тут карьера, — сказал генегое, но потребует аккуратности. Теперь-с насчет дальней— О, напротив! И мамаша будет очень рада... — вежливо и предупредительно подтвердил Ганя.— У вас ведь, кажется, только еще одна комната и заня— Фердыщенко.— Ну да; не нравится мне этот ваш Фердыщенко: сальный шут какой-то. И не понимаю, почему его так поощряет Настасья Филипповна? Да он взаправду, что ли, ей родст— О нет, всё это шутка! И не пахнет родственником.— Ну, черт с ним! Ну, так как же вы, князь, довольны или нет?— Благодарю вас, генерал, вы поступили со мной как чрезвычайно добрый человек, тем более что я даже и не просил; я не из гордости это говорю; я и действительно не знал, куда голову приклонить. Меня, правда, давеча позвал Рогожин.— Рогожин? Ну нет; я бы вам посоветовал отечески или, если больше любите, дружески и забыть о господине Рого— Если уж вы так добры, — начал было князь, — то вот у меня одно дело. Я получил уведомление...— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуГенерал вышел, и князь так и не успел рассказать о сво— Так вам нравится такая женщина, князь? — спросил он его вдруг, пронзительно смотря на него. И точно будто бы у него было какое чрезвычайное намерение.— Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен,что судьба ее не из обыкновенных. Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две кос— А женились бы вы на такой женщине? — продолжал Ганя, не спуская с него своего воспаленного взгляда.— Я не могу жениться ни на ком, я нездоров, — сказал князь.— А Рогожин женился бы? Как вы думаете?— Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; жеТолько что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрог— Что с вами? — проговорил он, хватая его за руку.— Ваше сиятельство! Его превосходительство просят вас пожаловать к ее превосходительству, — возвестил лакей, появляясь в дверях. Князь отправился вслед за лакеем.IVВсе три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти как у мужчин, руками, и, конечновенно на его голову, а затем гармония в семействе восста- новлялась опять, и всё шло как не надо лучше.Генеральша, впрочем, и сама не теряла аппетита и обыкМожет быть, мы не очень повредим выпуклости нашего рассказа, если остановимся здесь и прибегнем к помощи некоторых пояснений для прямой и точнейшей постановки тех отношений и обстоятельств, в которых мы находим сеных семействах, в которых накопляются взрослые дочери. Он даже достиг того, что склонил и Лизавету Прокофьевну к своей системе, хотя дело вообще было трудное, — трудное потому, что и неестественное; но аргументы генерала были чрезвычайно значительны, основывались на осязаемых фактах. Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты, натурально, принуждены же будут наБесспорною красавицей в семействе, как уже сказано было, была младшая, Аглая. Но даже сам Тоцкий, человек чрезвычайного эгоизма, понял, что не тут ему надо искать и что Аглая не ему предназначена. Может быть, несколько слепая любовь и слишком горячая дружба сестер и преувеними, самым искренним образом, быть не просто судьбой, а возможным идеалом земного рая. Будущий муж Аглаи должен был быть обладателем всех совершенств и успехов, не говоря уже о богатстве. Сестры даже положили между собой, и как-то без особенных лишних слов, о возможности, если надо, пожертвования с их стороны в пользу Аглаи: приданое для Аглаи предназначалось колоссальное и из ряИ однако же дело продолжало идти всё еще ощупью. Взаимно и дружески между Тоцким и генералом положено было избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: геЭтот мудреный и хлопотливый «случай» (как выражался сам Тоцкий) начался очень давно, лет восемнадцать этак назад. Рядом с одним из богатейших поместий АфанасияИвановича, в одной из срединных губерний, бедствовал один мелкопоместный и беднейший помещик. Это был человек замечательный по своим беспрерывным и анекдолилась в деревенском доме, и воспитание маленькой НастаОднажды случилось, что как-то в начале зимы, месяца четыре спустя после одного из летних приездов Афанасия Ивановича в Отрадное, заезжавшего на этот раз всего тольпехом, логику — всё, всё, всё! Перед ним сидела совершенЭта новая женщина, оказалось, во-первых, необыкноНет: тут хохотало пред ним и кололо его ядовитейшими сарказмами необыкновенное и неожиданное существо, прямо заявившее ему, что никогда оно не имело к нему в своем сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, преТак по крайней мере она выражалась; всего, что было у ней на уме, она, может быть, и не высказала. Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и всё это излагала, Афанасий Иванович обдумывал про себя это дело и по возсвой покой и комфорт он любил и ценил более всего на свеловеком, к которому она питала такое бесчеловечное отвраРешению его помогло и еще одно обстоятельство: трудно было вообразить себе, до какой степени не походила эта нопоселить Настасью Филипповну в Петербурге и окружить роскошным комфортом. Если не то, так другое: Настасьей Филипповной можно было щегольнуть и даже потщесла- виться в известном кружке. Афанасий же Иванович так доПрошло уже пять лет петербургской жизни, и, разумеетсемействе этом и ее очень любили и с удовольствием приниКогда Тоцкий так любезно обратился к нему за дружетельного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может быть и двух других дочерей, зависит теперь от ее же решения. На вопрос Настасьи Филипповны: «Чего именно от нее хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой признался ей, что он так напуган еще пять лет назад, что не может даже и теперь совсем успопредложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей. Он прибавил в пояснение, что эта сумма всё равно назначена уже ей в его завещании; одним словом, что тут вовсе не возОтвет Настасьи Филипповны изумил обоих друзей.Не только не было заметно в ней хотя бы малейшего порить в твердость его привязанности; но он очень молод, если даже и искренен; тут решение трудно. Ей, впрочем, нравитПод конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая всё это (что, впрочем, было так естественно), что геясняться и оправдываться, так что даже Тоцкий начинал иногда верить в возможность успеха. Тем временем Настания, что он, как слабый человек, решительно вновь ободТут с первого взгляда всё казалось чистейшею дичью. Трудно было поверить, что будто бы Иван Федорович, на старости своих почтенных лет, при своем превосходном уме и положительном знании жизни и пр., и пр., соблазнился сам Настасьей Филипповной, — но так будто бы, до такой будто бы степени, что этот каприз почти походил на страсть. На что он надеялся в этом случае — трудно себе и предстаное, сегодняшний вечер хотелось выиграть без неприятноVГенеральша была ревнива к своему происхождению. КаВ крайних случаях генеральша обыкновенно чрезвы— Принять? Вы говорите, его принять, теперь, сей— О, на этот счет можно без всякой церемонии, если только тебе, мой друг, угодно его видеть, — спешил разъяс— Вы меня удивляете, — продолжала по-прежнему ге— О, они не повторяются так часто, и притом он почти какребенок, впрочем образованный. Я было вас, тезбатез, — обратился он опять к дочерям, — хотел попросить проэкза— Про-эк-за-ме-но-вать? — протянула генеральша и в глубочайшем изумлении стала опять перекатывать глаза с дочерей на мужа и обратно.— Ах, друг мой, не придавай такого смыслу... впрочем, ведь как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и ввести к нам, потому что это почти доброе дело.— Ввести к нам? Из Швейцарии?!— Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может быть, даже родственник, а во-вторых, не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько ин— Разумеется, татап, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть хочет, почему не накормить, если он не знает куда деваться? — сказала старшая, Александра.— И вдобавок дитя совершенное, с ним можно еще в жмурки играть.— В жмурки играть? Каким образом?— Ах, татап, перестаньте представляться, пожалуйСредняя, Аделаида, смешливая, не выдержала и рас— Позовите его, рара, татап позволяет, — решила Аг— Но с тем чтобы непременно завязать ему салфетку на шее, когда он сядет за стол, — решила генеральша, — по— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасны— Известно, куда вы спешите, — важно проговорила ге— Спешу, спешу, мой друг, опоздал! Да дайте ему вашиальбомы, тезбатез, пусть он вам там напишет; какой он каллиграф, так на редкость! Талант; там он так у меня рас— Пафнутий? Игумен? Да постойте, постойте, куда вы и какой там Пафнутий? — с настойчивою досадой и чуть не в тревоге прокричала генеральша убегавшему супругу.— Да, да, друг мой, это такой в старину был игумен... а я к графу, ждет, давно, и, главное, сам назначил... Князь, до свидания!Генерал быстрыми шагами удалился.— Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Елизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на князя. — Что бишь! — начала она, брезгливо и досадли— Матап, — начала было Александра, а Аглая даже топнула ножкой.— Не мешайте мне, Александра Ивановна, — отчекани— Игумен Пафнутий, — отвечал князь внимательно и серьезно.— Пафнутий? Это интересно; ну, что же он?Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя глаз с князя, а когда князь отвечал, она кивала голо— Игумен Пафнутий, четырнадцатого столетия, — начал князь, — он правил пустынью на Волге, в нынешней нашей Костромской губернии. Известен был святою жизнью, ез— Аглая, — сказала генеральша, — запомни: Пафнутий,или лучше запиши, а то я всегда забываю. Впрочем, я дума— Осталась, кажется, в кабинете у генерала, на столе.— Сейчас же послать и принести.— Да я вам лучше другой раз напишу, если вам угодно.— Конечно, татап, — сказала Александра, — а теперь лучше бы завтракать; мы есть хотим.— И то, — решила генеральша. — Пойдемте, князь; вы очень хотите кушать?— Да, теперь захотел очень и очень вам благодарен.— Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе не такой... чудак, каким вас изволили отрекомен— Прежде, когда я лет семи был, кажется, подвязывали, а теперь я обыкновенно к себе на колени салфетку кладу, когда ем.— Так и надо. А припадки?— Припадки? — удивился немного князь, — припадки теперь у меня довольно редко бывают. Впрочем, не знаю; говорят, здешний климат мне будет вреден.— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаКнязь поблагодарил и, кушая с большим аппетитом, стал снова передавать всё то, о чем ему уже неоднократно приховорить о своей родословной, при всем желании, так что она встала из-за стола в возбужденном состоянии духа.— Пойдемте все в нашу сборную, — сказала она, — и ко— Матап, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копиро— Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, — заметила Аглая.— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказы— Впечатление было сильное... — начал было князь.— Вот-вот, — подхватила нетерпеливая Лизавета Про— Дайте же ему по крайней мере, татап, говорить, — остановила ее Александра. — Этот князь, может быть, боль— Наверно так, я давно это вижу, — ответила Аглая. — И подло с его стороны роль разыгрывать. Что он, выиграть, что ли, этим хочет?— Первое впечатление было очень сильное, — повторил князь. — Когда меня везли из России, чрез разные немецкие города, я только молча смотрел и, помню, даже ни о чем не расспрашивал. Это было после ряда сильных и мучи— Осел? Это странно, — заметила генеральша. — А впро— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что пре— Всё это очень странно, но об осле можно и пропустить; перейдемте на другую тему. Чего ты всё смеешься, Аглая? И ты, Аделаида? Князь прекрасно рассказал об осле. Он сам его видел, а ты что видела? Ты не была за границей?— Я осла видела, шатан, — сказала Аделаида.— А я и слышала, — подхватила Аглая. Все три опять за— Это очень дурно с вашей стороны, — заметила гене— Почему же? — смеялся князь. — И я бы не упустил наих месте случай. А я все-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек.— А вы добрый, князь? Я из любопытства спрашиВсе опять засмеялись.— Опять этот проклятый осел подвернулся; я о нем и не думала! — вскрикнула генеральша. — Поверьте мне, пожа— Намека? О, верю, без сомнения!И князь смеялся не переставая.— Это очень хорошо, что вы смеетесь. Я вижу, что вы до— Иногда недобрый, — отвечал князь.— А я добрая, — неожиданно вставила генеральша, — и, если хотите, я всегда добрая, и это мой единственный недос— Я опять-таки не понимаю, как это можно так прямо рассказывать, — заметила опять Аделаида, — я бы никак не нашлась.— А князь найдется, потому что князь чрезвычайно умен и умнее тебя по крайней мере в десять раз, а может, и в две— Да и об осле было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и как всё понравилось чрез один внешний толчок. Мне все— Не правда ли? Не правда ли? — вскинулась генераль— Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я чувствовал, как оно хорошо, но мне ужасно было тяжело при этом, — сказал князь.— Почему? — спросила Александра.— Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смот— Ну нет, я бы очень хотела посмотреть, — сказала АдеВосток и Юг давно описан...Найдите мне, князь, сюжет для картины.— Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать.— Взглянуть не умею.— Да что вы загадки-то говорите? Ничего не пони— Вот это лучше будет, — прибавила Аделаида. — Князь ведь за границей выучился глядеть.— Не знаю; я там только здоровье поправил; не знаю, научился ли я глядеть. Я, впрочем, почти всё время был очень счастлив.— Счастлив! Вы умеете быть счастливым? — вскричала Аглая. — Так как же вы говорите, что не научились гля— Научите, пожалуйста, — смеялась Аделаида.— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я всё почти время за границей прожил в этой швейцарской деся спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А по— Так что вам уж никуда и не хотелось, никуда вас не позывало? — спросила Александра.— Сначала, с самого начала, да, позывало, и я впадал в большое беспокойство. Всё думал, как я буду жить; свою судьбу хотел испытать, особенно в иные минуты бывал бес— Последнюю похвальную мысль я еще в моей «Хресто— Это всё философия, — заметила Аделаида, — вы фи— Вы, может, и правы, — улыбнулся князь, — я дейст— И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновниона плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за ко— Насчет жизни в тюрьме можно еще и не согласитьвении, так что он еще распоряжения разные сделал: расКнязь вдруг замолчал; все ждали, что он будет продол— Вы кончили? — спросила Аглая.— Что? кончил, — сказал князь, выходя из минутной за— Да для чего же вы про это рассказали?— Так... мне припомнилось... я к разговору...— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Всё это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал... ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатст— О нет, он мне сам говорил, — я его уже про это спра— Ну, стало быть, вот вам и опыт, стало быть, и нельзя жить, взаправду «отсчитывая счетом». Почему-нибудь да нельзя же.— Да, почему-нибудь да нельзя же, — повторил князь, — мне самому это казалось... А все-таки как-то не верится...— То есть вы думаете, что умнее всех проживете? — ска— Да, мне и это иногда думалось.— И думается?— И... думается, — отвечал князь, по-прежнему с тихою и даже робкою улыбкой смотря на Аглаю; но тотчас же рас— Скромно! — сказала Аглая, почти раздражаясь.— А какие, однако же, вы храбрые, вот вы смеетесь, а меОн пытливо и серьезно еще раз обвел глазами своих слу— Вы не сердитесь на меня за что-нибудь? — спросил он вдруг, как бы в замешательстве, но, однако же, прямо смот— За что? — вскричали все три девицы в удивлении.— Да вот, что я всё как будто учу...Все засмеялись.— Если сердитесь, то не сердитесь, — сказал он, — я ведь сам знаю, что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни. Я, может быть, иногда очень странно говорю...И он решительно сконфузился.— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняеказнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одина— За что ты всё злишься, не понимаю, — подхватила ге— Ничего, татап. А жаль, князь, что вы смертной казни не видели, я бы вас об одном спросила.— Я видел смертную казнь, — отвечал князь.— Видели? — вскричала Аглая. — Я бы должна была до— А разве в вашей деревне казнят? — спросила Аделаида.— Я в Лионе видел, я туда с Шнейдером ездил, он меня брал. Как приехал, так и попал.— Что же, вам очень понравилось? Много назидательно— Мне это вовсе не понравилось, и я после того немного болен был, но признаюсь, что смотрел как прикованный, глаз оторвать не мог.— Я бы тоже глаз оторвать не могла, — сказала Аглая.— Там очень не любят, когда женщины ходят смотреть, даже в газетах потом пишут об этих женщинах.— Значит, коль находят, что это не женское дело, так тем самым хотят сказать (а стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, ду— Расскажите про смертную казнь, — перебила Аделаида.— Мне бы очень не хотелось теперь... — смешался и как бы нахмурился князь.— Вам точно жалко нам рассказывать, — кольнула Аглая.— Нет, я потому, что я уже про эту самую смертную казнь давеча рассказывал.— Кому рассказывали?— Вашему камердинеру, когда дожидался...— Какому камердинеру? — раздалось со всех сторон.— А вот что в передней сидит, такой с проседью, красноватое лицо; я в передней сидел, чтобы к Ивану Федоровичу войти.— Это странно, — заметила генеральша.— Князь — демократ, — отрезала Аглая, — ну, если Алексею рассказывали, нам уж не можете отказать.— Я непременно хочу слышать, — повторила Аделаида.— Давеча действительно, — обратился к ней князь, не— Как лицо? Одно лицо? — спросила Аделаида. — Стран— Не знаю, почему же? — с жаром настаивал князь. — Я в Базеле недавно одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать... Я когда-нибудь расскажу... очень меня поразила.— О базельской картине вы непременно расскажете по— Это ровно за минуту до смерти, — с полною готовно- стию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимотился, — видит свет: «Что такое?» — «В десятом часу смертленький такой крест, серебряный, четырехконечный, — часто подставлял, поминутно. И как только крест касался губ, он глаза открывал, и опять на несколько секунд как бы оживлялся, и ноги шли. Крест он с жадностию целовал, спешил целовать, точно спешил не забыть захватить что-то про запас, на всякий случай, но вряд ли в эту минуту что- нибудь религиозное сознавал. И так было до самой доски... Странно, что редко в эти самые последние секунды в обмоКнязь замолк и поглядел на всех.— Это, конечно, непохоже на квиетизм, — проговорила про себя Александра.— Ну, теперь расскажите, как вы были влюблены, — сказала Аделаида.Князь с удивлением посмотрел на нее.— Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вамирассказ о базельской картине, но теперь я хочу слышать о том, как вы были влюблены; не отпирайтесь, вы были. К то— Вы, как кончите рассказывать, тотчас же и застыди— Как это, наконец, глупо, — отрезала генеральша, с не— Не умно, — подтвердила Александра.— Не верьте ей, князь, — обратилась к нему генераль— И я их лица знаю, — сказал князь, особенно ударяя на свои слова.— Это как? — спросила Аделаида с любопытством.— Что вы знаете про наши лица? — залюбопытствовали и две другие.Но князь молчал и был серьезен; все ждали его ответа.— Я вам после скажу, — сказал он тихо и серьезно.— Вы решительно хотите заинтересовать нас, — вскри— Ну, хорошо, — заторопилась опять Аделаида, — но ес— Я не был влюблен, — отвечал князь так же тихо и серьезно, — я был счастлив иначе.— Как же, чем же?— Хорошо, я вам расскажу, — проговорил князь как бы в глубоком раздумье.VI— Вот вы все теперь, — начал князь, — смотрите на меня с таким любопытством, что, не удовлетвори я его, вы на меревни, вся ватага, которая в школе училась. Я не то чтоб учил их; о нет, там для этого был школьный учитель, Жюль Тибо; я, пожалуй, и учил их, но я больше так был с ними, и все мои четыре года так и прошли. Мне ничего другого не надобно было. Я им всё говорил, ничего от них не утаивал. Их отцы и родственники на меня рассердились все, потому что дети наконец без меня обойтись не могли и всё вокруг меня толпились, а школьный учитель даже стал мне накори. А я всего один раз поцеловал ее... Нет, не смейтесь, — поспешил остановить князь усмешку своих слушательсидела, кивала головой и одобряла. Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила. Ей нужно было часто ставить свои больные ноНаконец ее отрепья стали уж совсем лохмотьями, так что стыдно было показаться в деревне; ходила же она с самого возвращения босая. Вот тут-то, особенно дети, всею ватавзглянуть, потому что она отмечена перстом Божиим; вот она босая и в лохмотьях, — пример тем, которые теряют добродетель! Кто же она? Это дочь ее!», и всё в этом роде. И представьте, эта низость почти всем им понравилась, но... тут вышла особенная история; тут вступились дети, потому что в это время дети были все уже на моей стороне и стали любить Мари. Это вот как вышло. Мне захотелось что-ниперестали браниться и стали отходить молча. Мало-помалу мы стали разговаривать, я от них ничего не таил; я им всё рассказал. Они очень любопытно слушали и скоро стали жалеть Мари. Иные, встречаясь с нею, стали ласково с нею здороваться; там в обычае, встречая друг друга, — знакомые или нет, — кланяться и говорить: «Здравствуйте». Вообрауоиз ахше, Мапе!»1 — и потом стремглав бежать назад. Мари чуть с ума не сошла от такого внезапного счастия; ей это да1 «Я вас люблю, Мари!» (франц.)редавать ей, что я ее люблю и очень много о ней им говорю. Они ей рассказали, что это я им всё пересказал и что они теИногда дети приходили со мной. В таком случае они обык1. А та, только завидит или заслышит их, вся оживлялась и тотчас же, не слушая старух, силилась приподняться на локоть, кивала им голо2. Она очень скоро умерла. Я думал, она гораздо дольше проживет. Накануне ее смерти, пред закатом солнца, я к ней заходил; кажется, она меня узнала, и я в последний раз пожал ее руку; как ис1 «Здравствуй, наша славная Мари» (франц.).2 «Мы тебя любим, Мари» (франц.).лись все разом, чтобы самим нести. Так как они не могли снести, то помогали, все бежали за гробом и все плакали. С тех пор могилка Мари постоянно почиталась детьми: они убирают ее каждый год цветами, обсадили кругом розами. Но с этих похорон и началось на меня главное гонение всей деревни из-за детей. Главные зачинщики были пастор и школьный учитель. Детям решительно запретили даже встречаться со мной, а Шнейдер обязался даже смотреть за этим. Но мы все-таки виделись, издалека объяснялись зназы (потому что многие уже успевали подраться, распла1 «Леон уезжает, Леон уезжает навсегда!» (франц.)я уже отправлялся на дорогу, все, всею гурьбой, провожали меня до станции. Станция железной дороги была примерно от нашей деревни в версте. Они удерживались, чтобы не плакать, но многие не могли и плакали в голос, особенно деговорю? Ведь вы знаете, за кого я детей почитаю? И не поVIIКогда князь замолчал, все на него смотрели весело, даже и Аглая, но особенно Лизавета Прокофьевна.— Вот и проэкзаменовали! — вскричала она. — Что, ми— Не торопитесь, татап, — вскричала Аглая, — князь говорит, что он во всех своих признаниях особую мысль имел и неспроста говорил.— Да, да, — смеялись другие.— Не труните, милые, еще он, может быть, похитрее всех вас трех вместе. Увидите. Но только что ж вы, князь, про Аглаю ничего не сказали? Аглая ждет, и я жду.— Я ничего не могу сейчас сказать; я скажу потом.— Почему? Кажется, заметна?— О да, заметна; вы чрезвычайная красавица, Аглая Ивановна. Вы так хороши, что на вас боишься смотреть.— И только? А свойства? — настаивала генеральша.— Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красо— Это значит, что вы Аглае загадали загадку, — сказала Аделаида, — разгадай-ка, Аглая. А хороша она, князь, хо— Чрезвычайно! — с жаром ответил князь, с увлечениемвзглянув на Аглаю, — почти как Настасья Филипповна, хоВсе переглянулись в удивлении.— Как кто-о-о? — протянула генеральша, — как Наста— Давеча Гаврила Ардалионович Ивану Федоровичу портрет показывал.— Как, Ивану Федоровичу портрет принес?— Показать. Настасья Филипповна подарила сегодня Гавриле Ардалионовичу свой портрет, а тот принес пока— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит ра— Хорош, да уж простоват слишком, — сказала Аделаи— Да, уж что-то слишком, — подтвердила АлександИ та и другая как будто не выговаривали всю свою мысль.— Он, впрочем, хорошо с нашими лицами вывернул— Не остри, пожалуйста! — вскричала генеральша. — Не он польстил, а я польщена.— Ты думаешь, он вывертывался? — спросила Аделаида.— Мне кажется, он не так простоват.— Ну, пошла! — рассердилась генеральша. — А по-мо«Конечно, скверно, что я про портрет проговорился, — соображал князь про себя, проходя в кабинет и чувствуя некоторое угрызение. — Но... может быть, я и хорошо сдеГаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и был погружен в свои бумаги. Должно быть, он действительно не даром брал жалованье из акционерного общества. Он страшно смутился, когда князь спросил портрет и расска— Э-э-эх! И зачем вам было болтать! — вскричал он в злобной досаде. — Не знаете вы ничего... Идиот! — пробор— Виноват, я совершенно не думавши; к слову приГаня попросил рассказать подробнее; князь рассказал. Ганя вновь насмешливо посмотрел на него.— Далась же вам Настасья Филипповна... — пробормоОн был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете.— Послушайте, князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромОн смутился и не договорил; он на что-то решался и как бы боролся сам с собой. Князь ожидал молча. Ганя еще раз испытующим, пристальным взглядом оглядел его.— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь... по одному совершенно странному обстоятельству... и смешно— Мне это не совсем приятно, — отвечал князь.— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит... Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться... С кем же мне послать?.. Это очень важно... Ужасно для меня важно...Ганя ужасно робел, что князь не согласится, и с трусли— Пожалуй, я передам.— Но только так, чтобы никто не заметил, — умолял об— Я никому не покажу, — сказал князь.— Записка не запечатана, но... — проговорился было слишком суетившийся Ганя и остановился в смущении.— О, я не прочту, — совершенно просто отвечал князь, взял портрет и пошел из кабинета.Ганя, оставшись один, схватил себя за голову.— Одно ее слово, и я... и я, право, может быть, порву!Он уже не мог снова сесть за бумаги от волнения и ожиКнязь шел задумавшись, его неприятно поразило поруЕму как бы хотелось разгадать что-то скрывавшееся в этом лице и поразившее его давеча. Давешнее впечатление почти не оставляло его, и теперь он спешил как бы что-то вновь проверить. Это необыкновенное по своей красоте и еще по чему-то лицо сильнее еще поразило его теперь. Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуНо только что он вступил в столовую (еще через одну комнату от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была одна.— Гаврила Ардалионович просил меня вам передать, — сказал князь, подавая ей записку.Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно пото, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета — каким обГенеральша несколько времени, молча и с некоторым от— Да, хороша, — проговорила она наконец, — очень да— Да... такую... — отвечал князь с некоторым усилием.— То есть именно такую?— Именно такую.— За что?— В этом лице... страдания много... — проговорил князь как бы невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая.— Вы, впрочем, может быть, бредите, — решила генеАлександра взяла его, к ней подошла Аделаида, обе ста— Этакая сила! — вскричала вдруг Аделаида, жадно всматриваясь в портрет из-за плеча сестры.— Где? Какая сила? — резко спросила Лизавета Про— Такая красота — сила, — горячо сказала Аделаида, — с этакою красотой можно мир перевернуть!Она задумчиво отошла к своему мольберту. Аглая взгляГенеральша позвонила.— Позвать сюда Гаврилу Ардалионовича, он в кабине— Матап! — значительно воскликнула Александра.— Я хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстроотрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее от— Матап, что вы это? — опять поспешила остановить ее Александра.— Чего тебе, милая дочка? Тебе самой разве нравятся? А что князь слушает, так мы друзья. Я с ним по крайней ме— Чем же вы уж так несчастны, татап? — не утерпела Аделаида, которая одна, кажется, из всей компании не ут— Во-первых, от ученых дочек, — отрезала генераль— В брак?.. Как?.. В какой брак?.. — бормотал ошелом— Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любите такое выражение?— Н-нет... я... н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевпристально, спокойно глядела на него, не отрывая глаз, и наблюдала его смущение.— Нет? Вы сказали «нет»? — настойчиво допрашивала неумолимая Лизавета Прокофьевна. — Довольно, я буду помнить, что вы сегодня, в среду утром, на мой вопрос ска— Кажется, среда, татап, — ответила Аделаида.— Никогда дней не знают. Которое число?— Двадцать седьмое, — ответил Ганя.— Двадцать седьмое? Это хорошо по некоторому расчету. Прощайте, у вас, кажется, много занятий, а мне пора одеГенеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный, взял со стола портрет и с искривленною улыбкой обратился к князю:— Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили наме— Постойте, князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, — вы мне еще в альбом напишете. Папа скаИ она вышла.— До свидания, князь, и я ухожу, — сказала Аделаида.Она крепко пожала руку князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она не посмотрела.— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая глазами, — бесстыдный вы болту— Уверяю вас, что вы ошибаетесь, — спокойно и вежли— Вы слышали давеча, как Иван Федорович говорил, что сегодня вечером всё решится у Настасьи Филипповны, вы это и передали! Лжете вы! Откуда они могли узнать? Ктоже, черт возьми, мог им передать, кроме вас? Разве старуха не намекала мне?— Вам лучше знать, кто передал, если вам только кажет— Передали записку? Ответ? — с горячечным нетерпе— Вот, князь, — сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего, что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут.Разговаривая с князем, она как бы и не замечала, что Га— Одно слово, одно только слово от вас — и я спасен.Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на не— Что же мне написать? — спросил князь.— А я вам сейчас продиктую, — сказала Аглая, повораКнязь подал ей альбом.— Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесКнязь пошел за нею; но, войдя в столовую, Аглая остано— Прочтите это, — сказала она, подавая ему записку Гани.Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю.— Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поЗаписка была, очевидно, написана наскоро:«Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаПришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отГ. И.»— Этот человек уверяет, — резко сказала Аглая, когда князь кончил читать, — что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию этою самою запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки и как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он разорвал всё, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всяте и отдайте ему записку назад, сейчас же, как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше.— А что сказать ему в ответ?— Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало быть, хотите жить в его доме?— Мне давеча сам Иван Федорович отрекомендовал, — сказал князь.— Так берегитесь его, я вас предупреждаю; он теперь вам не простит, что вы ему возвратите назад записку.Аглая слегка пожала руку князю и вышла. Лицо ее было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кив— Я сейчас, только мой узелок возьму, — сказал князь Гане, — и мы выйдем.Ганя топнул ногой от нетерпения. Лицо его даже почер— Ответ? Ответ? — накинулся на него Ганя. — Что она вам сказала? Вы передали письмо?Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.— Как? Моя записка! — вскричал он. — Он и не переда— Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось пе— Когда? Когда?— Только что я кончил писать в альбоме и когда она пригласила меня с собой. (Вы слышали?) Мы вошли в сто— Про-че-е-сть? — закричал Ганя чуть не во всё горИ он снова стал в оцепенении среди тротуара, но до того изумленный, что даже разинул рот.— Да, читал, сейчас.— И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?— Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приГаня с минуту молчал и с мучительными усилиями что- то соображал, но вдруг воскликнул:— Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!— Я говорю правду, — отвечал князь прежним, совер— Но, несчастный, по крайней мере она вам сказала же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила же?— Да, конечно.— Да говорите же, говорите, о, черт!..И Ганя два раза топнул правою ногой, обутою в калошу, о тротуар.— Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловиНеизмеримая злоба овладела Ганей, и бешенство его прорвалось без всякого удержу.— А! Так вот как! — скрежетал он, — так мои записки в окно швырять! А! Она в торги не вступает, — так я вступОн кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов. Князя он не церемонился нима— Да каким же образом, — вдруг обратился он к княКо всем мучениям его недоставало зависти. Она вдруг укусила его в самое сердце.— Этого уж я вам не сумею объяснить, — ответил князь.Ганя злобно посмотрел на него:— Это уж не доверенность ли свою подарить вам позвала она вас в столовую? Ведь она вам что-то подарить собира— Иначе я и не понимаю, как именно так.— Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (всё в нем в эту минуту было как-то разбросанно и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не мог), — послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомни— О, очень могу, — отвечал князь, — с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швей— Ну, к черту Швейцарию!— Потом о смертной казни...— О смертной казни?— Да; по одному поводу... потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой...— Ну, к черту бедную поселянку! Дальше! — рвался в нетерпении Ганя.— Потом как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня...— Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнения! Дальше!— Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна поч— Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?— Повторяю же вам, что нет.— Да откуда же, черт... Ба! Не показала ли Аглая запис— В этом я могу вас вполне гарантировать, что не пока— Да, может быть, вы сами не заметили чего-нибудь... О!идиот пр-ро-клятый, — воскликнул он уже совершенно вне себя, — и рассказать ничего не умеет!Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-по— Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, — сказал вдруг князь, — что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно изГаня ужасно смутился и даже покраснел от стыда.— Извините, князь, — горячо вскричал он, вдруг пере— О, мне и не нужно таких больших извинений, — по«Нет, его теперь так отпустить невозможно, — думал про себя Ганя, злобно посматривая дорогой на князя, — этот плут выпытал из меня всё, а потом вдруг снял маску... Это что-то значит. А вот мы увидим! Всё разрешится, всё, всё! Сегодня же!»Они уже стояли у самого дома.VIIIГанечкина квартира находилась в третьем этаже, по весьма чистой, светлой и просторной лестнице, и состояла из шести или семи комнат и комнаток, самых, впрочем, обыкновенных, но во всяком случае не совсем по карману семейному чиновнику, получающему даже и две тысячи рублей жалованья. Но она предназначалась для содержаКвартиру разделял коридор, начинавшийся прямо из прихожей. По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекобез этого обойтись. Князю назначили среднюю из трех комНина Александровна была в гостиной не одна, с нею сиВарвара Ардалионовна была девица лет двадцати трех, среднего роста, довольно худощавая, с лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе. Она была очень похожа на мать, даже одета была почти так же, как мать, от полного нежелания наряжаться. Взгляд ее серых глаз подскромно, но изящно одетый, с приятными, но как-то слишНа обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик с веселым и доволь— Где же ваша поклажа? — спросил он, вводя князя в комнату.— У меня узелок; я в передней оставил.— Я вам сейчас принесу. У нас всей прислуги кухарка да Матрена, так что и я помогаю. Варя над всем надсматривает и сердится. Ганя говорит, вы сегодня из Швейцарии?— Да— А хорошо в Швейцарии?— Очень.— Горы?— Да.— Я вам сейчас ваши узлы притащу.Вошла Варвара Ардалионовна.— Вам Матрена сейчас белье постелет. У вас чемодан? — Нет, узелок. За ним ваш брат пошел, он в передней.— Никакого там узла нет, кроме этого узелочка; вы куда положили? — спросил Коля, возвращаясь опять в комнату.— Да кроме этого и нет никакого, — возвестил князь, принимая свой узелок.— А-а! А я думал, не утащил ли Фердыщенко.— Не ври пустяков, — строго сказала Варя, которая и с князем говорила весьма сухо и только что разве вежливо.— СЬеге ВаЬеИе, со мной можно обращаться и понеж— Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем, что потребуется, можете обращаться к Матрене, обе— Пойдемте, решительный характер!Выходя, они столкнулись с Ганей.— Отец дома? — спросил Ганя Колю и на утвердительКоля кивнул головой и вышел вслед за Варварой Арда- лионовной.— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими... де— Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем вы думаете, — сказал князь с некоторым раздражением на укоры Гани. Отношения между ними становились видимо хуже и хуже.— Ну, да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Одним словом, я вас прошу.— Еще и то заметьте, Гаврила Ардалионович, чем же я был давеча связан и почему я не мог упомянуть о портрете? Ведь вы меня не просили.— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя презриЗаглянул Птицын и кликнул Ганю, тот торопливо броТолько что князь умылся и успел сколько-нибудь исправить свой туалет, отворилась дверь снова и выглянула ноЭто был господин лет тридцати, немалого роста, плечиОн сначала отворил дверь ровно настолько, чтобы просу— Фердыщенко, — проговорил он, пристально и вопро— Так что же? — отвечал князь, почти рассмеявшись.— Жилец, — проговорил опять Фердыщенко, засматри— Хотите познакомиться?— Э-эх! — проговорил гость, взъерошив волосы и вздох— Немного.— Сколько именно?— Двадцать пять рублей.— Покажите-ка.Князь вынул двадцатипятирублевый билет из жилетного кармана и подал Фердыщенке. Тот развернул, поглядел, потом перевернул на другую сторону, затем взял на свет.— Довольно странно, — проговорил он как бы в раздуКнязь взял свой билет обратно. Фердыщенко встал со стула.— Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить.— Хорошо.— Вы платить здесь намерены?— Намерен.— А я не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо пер— Нет.— И не слышали?— Конечно, нет.— Ну, так увидите и услышите; да к тому же он даже у меня просит денег взаймы! Айз аи 1ее1еиг1. Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?— Отчего же нет?— Прощайте.И он пошел к дверям. Князь узнал потом, что этот госпоНовый господин был высокого роста, лет пятидесяти пя1 Предуведомление (франц.).
Возможна доставка книги в , а также в любой другой город страны Почтой России, СДЭК, ОЗОН-доставкой или транспортной компанией.
