{{common_error}}
Нами выполнено {{total_orders}} заказов! Ваш – следующий!
СКИДКИ! При заказе книг на сумму от 1500 руб. – скидка 50% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK,
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
Судьба человека /м/. (Шолохов)Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-04-112690-2
| Название книги | Судьба человека /м/ |
| Автор | Шолохов |
| Год публикации | 2023 |
| Издательство | Эксмо |
| Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
| Серия книги | мPocket book |
| ISBN | 978-5-04-112690-2 |
| EAN13 | 9785041126902 |
| Артикул | P_9785041126902 |
| Количество страниц | 352 |
| Тип переплета | мяг. |
| Формат | - |
| Вес, г | 1040 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Аннотация к книге "Судьба человека /м/"
автор Шолохов
Книга из серии 'мPocket book'
Читать онлайн выдержки из книги "Судьба человека /м/"
(Автор Шолохов)
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
До книги"Судьба человека /м/"
Вы также смотрели...
Другие книги серии "мPocket book"
Другие книги раздела "Историческая и приключенческая литература"
Читать онлайн выдержки из книги "Судьба человека /м/" (Автор Шолохов)
роске Ьоокроск( ЬоокМихаил ШОЛОХОВСудьба человекаМосква2023УДК 821.161.1-82ББК 84(2Рос=Рус)6я44Ш78В оформлении обложки использован кадр из фильма «Судьба человека», реж. С. Бондарчук.© Киноконцерн «Мосфильм», 1959 год.Шолохов, Михаил Александрович.Ш78 Судьба человека : рассказы, статьи / Михаил Шолохов. — Москва : Эксмо, 2023. — 352 с.I8В^ 978-5-04-112690-2На пределе правды, откровенно и честно о подлинном будничПронзительные повествования были незабываемо экранизиА документальная правда о войне — в очерках Михаила ШоУДК 821.161.1-82ББК 84(2Рос=Рус)6я44© Шолохов М.А., наследники, 2023© Киноконцерн «Мосфильм»(Кадр из фильма)© Издание на русском языке, оформление.I8В^ 978-5-04-112690-2НАУКА НЕНАВИСТИНа войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу. Я видел огромный участок леса, срезанСмерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядаМы проходили через поляну. Шедший впереди меня связной-красноармеец слегка коснулся рукой ствола березы, спросил с искренним и ласковым удив— Как же ты тут уцелела, милая?..Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скоНа провесне немецкий снаряд попал в ствол стаРваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви ис* * *Высокий, немного сутулый, с приподнятыми, как у коршуна, широкими плечами, лейтенант Герасимов сидел у входа в блиндаж и обстоятельно рассказыХудое лицо лейтенанта было спокойно, почти бесНо вдруг он умолк, и лицо его мгновенно преобразиКрасноармеец шел медленно. Мерно раскачиваШагавший впереди немец — пожилой, со впалыми щеками, густо заросшими каштановой щетиной, — по— Ты что, на прогулке с ними? Прибавить шагу! Веди быстрей, говорят тебе!..Он, видимо, хотел еще что-то крикнуть, но задох— Ничего не поделаешь — нервы. Он в плену у нем* * *Ночью немецкая тяжелая артиллерия вела тревота боеприпасы, желтой зарницей вспыхивало пламя и громово звучал разрыв.В промежутках между выстрелами, когда в лесу устанавливалась тишина, слышно было, как тонко пели комары и несмело перекликались в соседнем боМы лежали под кустом орешника, и лейтенант Ге— До войны работал я механиком на одном из заОтец, тот, конечно, покрепче, но без наказа и тут не обошлось: «Смотри, — говорит, — Виктор, фамилия Герасимовых — это не простая фамилия. Ты — по«Будет сделано, отец».По пути на вокзал забежал в райком партии. Семов, — говорит мой секретарь, — перед дорогой посиПосидели мы с ним немного, помолчали, потом он встал, и вижу — очки у него будто бы отпотели... Вот, думаю, чудеса какие нынче происходят! А секретарь и говорит: «Все ясно и понятно, товарищ Герасимов. Помню я тебя еще вот таким, лопоухим, когда ты пиИ до того мне тепло стало от этой его душевноА тут еще жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене не весело; ну, и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, все хотела что-то важное сказать, а в голо«Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте». — «Что ты, — говорю ей, — Надя, что ты! Ни за что не простужусь. Там климат отличный и очень даже умеренный». И горько мне было расставаться, и веселее стало от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев. Ну, думаю, тронули нас, вероломные соседи, — теперь держитесь! Вколем мы вам по первое число!Герасимов помолчал несколько минут, прислуши— До войны на завод к нам поступали машины из Германии. При сборке, бывало, раз по пять ощупаю каждую деталь, осмотрю ее со всех сторон. Ничего не скажешь — умные руки эти машины делали. Книги немецких писателей читал и любил и как-то привык с уважением относиться к немецкому народу. Правда, иной раз обидно становилось за то, что такой трудоИ вот еду я на фронт и думаю: техника у немцев сильная, армия — тоже ничего себе. Черт возьми, с таким противником даже интересно подраться и наВ конце июля наша часть прибыла на фронт. В бой вступили двадцать седьмого рано утром. Сначала, в новинку-то, было страшновато малость. МинометаА один боец-кадровик смотрел-смотрел на эту тропосмотрели, что эти камрады делают там, за линией фронта, и как они с нашими ранеными и с мирным населением обращаются». Сказал, словно ушат холодВскоре перешли мы в наступление и тут действиОсобенно одна осталась у меня в памяти: ей было лет одиннадцать, она, как видно, шла в школу; немЭто было неподалеку от Ружина. А около Сквиры в овраге мы наткнулись на место казни, где мучили захваченных в плен красноармейцев. Приходилось вам бывать в мясных лавках? Ну, вот так примерно выглядело это место. На ветвях деревьев, росших по оврагу, висели окровавленные туловища, без рук, без ног, со снятой до половины кожей. Отдельной кучей было свалено на дне оврага восемь человек убитых. Там нельзя было понять, кому из замученных что принадлежит, лежала просто куча крупно нарубленна другую тарелки, — восемь красноармейских пиВы думаете, можно рассказать словами обо всем, что пришлось видеть? Нельзя! Нет таких слов. Это на— Можно здесь закурить? — спросил я его.— Можно. Курите в руку, — охрипшим голосом отИ, закурив, продолжал:— Вы понимаете, что мы озверели, насмотревшись на все, что творили фашисты, да иначе и не могло быть. Все мы поняли, что имеем дело не с людьми, а с какиВ моей роте почти все бойцы были сибиряки. ОдС жадностью затягиваясь папиросой, лейтенант Герасимов сказал уже несколько иным, смягченным тоном:— Хорошая земля на Украине, и природа там чу. Не думал я тогда, что придется побывать у фашив бою под Денисовкой, Полтавской области, я был раНемецкие танки прорвались на нашем левом фланге, следом за ними потекла пехота. Мы с боем выходили из окружения. В этот день моя рота понесНе помню, сколько я пролежал без сознания, но очнулся от топота чьих-то ног. Приподнял голову и увидел, что лежу не на том месте, где упал. Гимна«Вот и смерть», — подумал я. О чем я еще думал в этот момент? Если вам это для будущего романа, так напишите что-нибудь от себя, а я тогда ничего не успел подумать. Немцы были уже очень близко, и мне не захотелось умирать лежа. Просто я не хотел, не мог умереть лежа, понятно? Я собрал все силы и встал на колени, касаясь руками земли. Когда они подбеНет, я вовсе не хотел умирать и тем более — остаНа опушке рощи нас всех, попавших в плен, собраЛейтенант медленно прошел перед строем и отоНас построили в походную колонну и погнали на запад. По сторонам дороги шел довольно сильный конвой и ехало человек десять немецких мотоцикли— Нет, не могу. Прощайте, товарищи! — и сел среЕго пытались на ходу поднять, поставить на ноги, но он снова опускался на землю. Как во сне, помню его очень бледное молодое лицо, нахмуренные брови и мокрые от слез глаза... Колонна прошла. Он осталподъехал к нему вплотную, не слезая с седла, вынул из кобуры пистолет, приставил к уху сержанта и выИ вот уже вижу речку, разрушенный мост и грузоА колонна уже прошла, и я слышал, как шуршат колеса подъезжающего ко мне мотоцикла. И все-таТолько отошли от речки, как по пути нам встретиВ этот вечер и ночью я не пытался бежать, так как понял, что уйти не смогу, потому что очень ослабел от потери крови, да и охраняли нас строго, и всякая попытка к бегству наверняка закончилась бы неудаДвор какой-то МТС был густо огорожен колючей проволокой. Внутри плечом к плечу стояли пленные. Нас сдали охране лагеря, и те прикладами винтовок загнали нас за огорожу. Сказать, что этот лагерь был адом, — значит, ничего не сказать. Уборной не быДня через два пошли сильные дожди. Грязь в лаНа шестые сутки я почувствовал, что у меня еще сильнее заболело плечо и рана на голове. Началось нагноение. Потом появился дурной запах. Рядом с лася к врачу, который, как сказали мне, был при ранеТогда я не понял насмешки и, обрадованный, поВоенврач третьего ранга встретил меня у входа. Это был уже конченый человек. Худой до изнеможения, измученный, он был уже полусумасшедшим от всего, что ему пришлось пережить. Раненые лежали на на«Видели? — спросил у меня врач. — Чем же я могу вам помочь? У меня нет ни одного бинта, ничего нет! Идите отсюда, ради бога, идите! А бинты ваши сорвите и присыпьте раны золой. Вот здесь у двери — свежая зола».Я так и сделал. Унтер встретил меня у входа, шиВы спрашиваете, как я выжил?До войны, когда я еще не был механиком, а работал грузчиком на Каме, я на разгрузке носил по два куля соли, в каждом — по центнеру. Силенка была, не жаловался, к тому же вообще организм у меня здоровый, но главное — это то, что не хотел я умирать, воля к соИз этого лагеря, который являлся как бы распреСтерегли нас разжиревшие от грабежей солдаты. Все они по характеру были сделаны на одну колод«Сейчас раздача пищи. Раздача будет происходить с левой стороны».Ефрейтор уходит. У левой стороны огорожи толИ вдруг на противоположной стороне быстро поголодом, шарахается туда, около кусков измазанной в грязи конины идет свалка...Охранники хохочут во все горло, а затем резко звучит длинная пулеметная очередь. Крики и стоны. Пленные отбегают к левой стороне огорожи, а на зем«При раздаче пищи произошли возмутительные беспорядки. Если это повторится, я прикажу вас, русских свиней, расстреливать беспощадно! Убрать убитых и раненых!» Гитлеровские солдаты, толпяМы молча вытаскиваем из лагеря убитых, хороТак шли дни, словно в тяжком сне. С каждым днем я слабел все более. Теперь меня мог бы свалить на земПришла зима. Мы разгребали снег, спали на мерзлой земле. Все меньше становилось нас в лагере.Наконец было объявлено, что через несколько дней нас отправят на работу. Все ожили. У каждого проснуВ эту ночь было тихо, но морозно. Перед рассветом мы услышали орудийный гул. Все вокруг меня заше— Товарищи, наши наступают!И тут произошло что-то невообразимое: весь лагерь поднялся на ноги, как по команде! Встали даже те, которые не поднимались по нескольку дней. Вокруг слышался горячий шепот и подавленные рыдания... Кто-то плакал рядом со мной по-женски, навзрыд. Я тоже. я тоже. — прерывающимся голосом быстро проговорил лейтенант Герасимов и умолк на минуту, но затем, овладев собой, продолжал уже спокойнее: — У меня тоже катились по щекам слезы и замерзали на ветру. Кто-то слабым голосом запел «Интернацио* * *Мне не удалось в ту ночь дослушать рассказ лейтедля военнопленных, он привык сидеть вот так, скре— Вы спрашиваете, как мне удалось бежать? СейВпрочем, одного унтер застрелил за то, что он на хоВ деревне, через которую мы проходили, женщиУкрепления строились в лесу. Немцы значительно усилили охрану, выдали нам лопаты. Нет, не строить им укрепления, а разрушать я хотел!В этот же день перед вечером я решился: вылез из ямы, которую мы рыли, взял лопату в левую руку, подошел к охраннику... До этого я приметил, что остальные немцы находятся у рва и, кроме этого, ка— У меня сломалась лопата. вот посмотрите, — бормотал я, приближаясь к солдату. На какой-то миг мелькнула у меня мысль, что если не хватит сил и я не свалю его с первого удара, — я погиб. Часовой, видиВ руках у меня автомат и три обоймы. Бегу! И тут- то оказалось, что бегать я не могу. Нет сил, и баста! Остановился, перевел дух и снова еле-еле потрусил рысцой. За оврагом лес был гуще, и я стремился туда. Уже не помню, сколько раз падал, вставал, снова паПриближались сумерки. Но если бы немцы сумели напасть на мой след и приблизиться — только последНочевал в лесу. Какая-то деревня была от меня в полукилометре, но я побоялся идти туда, опасаясь нарваться на немцев.На другой день меня подобрали партизаны. Недемать участие в их операциях, отношение ко мне сразу изменилось. Еще там открыл я счет убитым мною фаВ январе партизаны провели меня через линию фронта. Около месяца пролежал в госпитале. Удали* * *Прощались мы у входа в землянку. Задумчиво гля— ... И воевать научились по-настоящему, и неА я впервые заметил, что у этого тридцати1942СУДЬБА ЧЕЛОВЕКАЕвгении Григорьевне Левицкой, члену КПСС с 1903 годаПервая послевоенная весна была на Верхнем Дону на редкость дружная и напористая. В конце марта из Приазовья подули теплые ветры, и уже через двое суток начисто оголились пески левобережья Дона, в степи вспухли набитые снегом лога и балки, взломав лед, бешено взыграли степные речки, и дороги стали почти совсем непроездны.В эту недобрую пору бездорожья мне пришлось ехать в станицу Букановскую. И расстояние небольТам, где было особенно трудно лошадям, мы слеНебольшая, местами пересыхающая летом речушшей ольхами пойме разлилась на целый километр. Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех человек. Мы отпусти— Если это проклятое корыто не развалится на воХутор раскинулся далеко в стороне, и возле приНеподалеку, на прибрежном песке, лежал поваБыл полдень. Солнце светило горячо, как в мае. Я надеялся, что папиросы скоро высохнут. Солнце свеВскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту — лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне. Высо— Здорово, браток!— Здравствуй. — Я пожал протянутую мне больМужчина наклонился к мальчику, сказал:— Поздоровайся с дядей, сынок. Он, видать, такой же шофер, как и твой папанька. Только мы с тобой на грузовой ездили, а он вот эту маленькую машину гоняет.Глядя мне прямо в глаза светлыми, как небушко, глазами, чуть-чуть улыбаясь, мальчик смело протянул мне розовую холодную ручонку. Я легонько потряс ее, спросил:— Что же это у тебя, старик, рука такая холодная? На дворе теплынь, а ты замерзаешь?С трогательной детской доверчивостью малыш прижался к моим коленям, удивленно приподнял бе— Какой же я старик, дядя? Я вовсе мальчик, и я вовсе не замерзаю, а руки холодные — снежки катал потому что.Сняв со спины тощий вещевой мешок, устало при— Беда мне с этим пассажиром! Через него и я подбился. Широко шагнешь — он уже на рысь переМне было неудобно разуверять его в том, что я не шофер, и я ответил:— Приходится ждать.— С той стороны подъедут?— Да.— Не знаешь, скоро ли подойдет лодка?— Часа через два.— Порядком. Ну что ж, пока отдохнем, спешить мне некуда. А я иду мимо, гляжу: свой брат-шофер загорает. Дай, думаю, зайду, перекурим вместе. ОдОн достал из кармана защитных летних штанов свернутый в трубку малиновый шелковый потертый кисет, развернул его, и я успел прочитать вышитую на уголке надпись: «Дорогому бойцу от ученицы 6-го класса Лебедянской средней школы».Мы закурили крепчайшего самосада и долго мол— Ты что же, всю войну за баранкой?— Почти всю.— На фронте?— Да.— Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть гоОн положил на колени большие темные руки, сгорВыломав из плетня сухую искривленную хворос— Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: «За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?» Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке. Нету и не дождусь! — И вдруг спохватился: ласково подталкивая сынишку, сказал: — Пойди, милок, поЕще когда мы в молчании курили, я, украдкой рассматривая отца и сынишку, с удивлением отметил про себя одно, странное на мой взгляд, обстоятельство. Мальчик был одет просто, но добротно: и в том, как сидела на нем подбитая легкой, поношенной цигейнебрежно и грубо заштопан, латка на выношенных защитных штанах не пришита как следует, а скорее наживлена широкими, мужскими стежками; на нем были почти новые солдатские ботинки, но плотные шерстяные носки изъедены молью, их не коснулась женская рука... Еще тогда я подумал: «Или вдовец, или живет не в ладах с женой».Но вот он, проводив глазами сынишку, глухо по— Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сам я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девять- сотого года рождения. В Гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренПридешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок теи у меня покой на душе. А ты знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрепанПриходилось кое-когда после получки и выпивать с товарищами. Кое-когда бывало и так, что идешь доУтром она меня часа за два до работы на ноги поВскорости дети у нас пошли. Сначала сынишка родился, через года2 еще две девочки. Тут я от то-варищей откололся. Всю получку домой несу, семья стала числом порядочная, не до выпивки. В выходной кружку пива выпью и на этом ставлю точку.В двадцать девятом году завлекли меня машины. Изучил автодело, сел за баранку, на грузовой. Потом втянулся и уже не захотел возвращаться на завод. За рулем показалось мне веселее. Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли. Прошли как будто во сне. Да что десять лет! Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил! Прошлое — вот как та дальняя степь в дымке. Утром я шел по ней, все было ясно кругом, а отшагал двадцать километров, и вот уже затянула степь дымка, и отсюда уже не отличишь лес от бурьяРаботал я эти десять лет и день и ночь. Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей. И дети радовали: все трое учились на «отлично», а старшенький, АнатоЗа десять лет скопили мы немного деньжонок и пеА тут вот она, война. На второй день повестка из военкомата, а на третий — пожалуйте в эшелон. Провожали меня все четверо моих: Ирина, Анатопосверкивали слезинки. Анатолий только плечами передергивал, как от холода, ему к тому времени уже семнадцатый год шел, а Ирина моя... Такой я ее за все семнадцать лет нашей совместной жизни ни разу не видал. Ночью у меня на плече и на груди рубаха от ее слез не просыхала, и утром такая же история. Пришли на вокзал, а я на нее от жалости глядеть не могу: губы от слез распухли, волосы из-под платка выбились, и глаза мутные, несмысленные, как у троТут у самого от жалости к ней сердце на части разОн на полуслове резко оборвал рассказ, и в настузинки не увидел в его словно бы мертвых, потухших глазах. Он сидел, понуро склонив голову, только боль— Не надо, друг, не вспоминай! — тихо проговорил я, но он, наверное, не слышал моих слов и, каким-то огромным усилием воли поборов волнение, вдруг ска— До самой смерти, до последнего моего часа, поОн снова и надолго замолчал. Пытался свернуть папиросу, но газетная бумага рвалась, табак сыпался на колени. Наконец он все же кое-как сделал кручен- ку, несколько раз жадно затянулся и, покашливая, продолжал:— Оторвался я от Ирины, взял ее лицо в ладони, целую, а у нее губы как лед. С детишками попрощалФормировали нас под Белой Церковью, на Укравоюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберемся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что еще можно было писать? Тошное время было, не до писаТолько не пришлось мне и года повоевать... Два раза за это время был ранен, но оба раза по легости: один раз — в мякоть руки, другой — в ногу; первый раз — пулей с самолета, другой — осколком снаряда. Дырявил немец мне машину и сверху и с боков, но мне, браток, везло на первых порах. Везло-везло, да и довезло до самой ручки. Попал я в плен под Лозо- веньками в мае сорок второго года при таком неловснарядами по самую завязку, и сам я на погрузке раКомандир нашей автороты спрашивает: «ПроскоЯ и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом остостряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помКогда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, — сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх коНечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами соОх, браток, нелегкое это дело — понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что2 означает эта штука.Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки греДумал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков — вот они, шагают метрах в стах от меон по мне короткую очередь, а куда будет бить? В гоМолодой парень, собой ладный такой, чернявый, а губы тонкие, в нитку, и глаза с прищуром. «Этот убьет и не задумается», — соображаю про себя. Так оно и есть: вскинул он автомат — я ему прямо в глаНо чернявый присмотрелся на мои сапоги, а они у меня с виду были добрые, показывает рукой: «Сы- май». Сел я на землю, снял сапоги, подаю ему. Он их из рук у меня прямо-таки выхватил. Размотал я портянки, протягиваю ему, а сам гляжу на него снизу вверх. Но он заорал, заругался по-своему и опять за автомат хватается. Остальные ржут. С тем по-мирному и отошли. Только этот чернявый, пока дошел до дороЧто ж, браток, деваться мне было некуда. Вышел я на дорогу, выругался страшным кучерявым, вороворя худого слова, наотмашь хлыстнул меня ручкой автомата по голове. Упади я, — и он пришил бы меня к земле очередью, но наши подхватили меня на лету, затолкали в средину и с полчаса вели под руки. А когКак только солнце село, немцы усилили конвой, на грузовой подкинули еще человек двадцать автоНочью полил такой сильный дождь, что мы все промокли насквозь. Тут купол снесло тяжелым снаОн твердо так говорит: «Сымай гимнастерку и нижОпомнился я и спрашиваю: «Ты что же делаешь, фашист несчастный? У меня рука вдребезги разбитая, а ты ее так рванул». Слышу, он засмеялся потихоньБеспокойная эта была ночь. До ветру не пускали, об этом старший конвоя предупредил, еще когда погомольца этого убил, и еще трех человек, а одного тяУбитых сложили мы в одно место, присели все, притихли и призадумались: начало-то не очень веЗамолчали они, а меня озноб колотит от такой подлючности. «Нет, — думаю, — не дам я тебе, сучьеги!» Чуть-чуть рассвело — вижу: рядом со мной лежит на спине мордатый парень, руки за голову закинул, а около него сидит в одной исподней рубашке, колеТронул я его рукою, спрашиваю шепотом: «Ты — взводный?» Он ничего не ответил, только головою кивнул. «Этот хочет тебя выдать?» — показываю я на лежачего парня. Он обратно головою кивнул. «Ну, — говорю, — держи ему ноги, чтобы не брыкался! Да поДо того мне стало нехорошо после этого, и страшКак и говорил этот Крыжнев, утром всех нас выРасстреляли этих бедолаг, а нас погнали дальше. Взводный, с каким мы предателя придушили, до саВидишь, какое дело, браток, еще с первого дня заВидать, не скоро они спохватились, мои охранНа заре побоялся я идти чистым полем, а до лекобель стал мне на грудь передними лапами и целится в глотку, но пока еще не трогает.На двух мотоциклах подъехали немцы. Сначала саТяжело мне, браток, вспоминать, а еще тяжелее рассказывать о том, что довелось пережить в плену. Как вспомнишь нелюдские муки, какие пришлось вынести там, в Германии, как вспомнишь всех друКуда меня только не гоняли за два года плена! Половину Германии объехал за это время: и в СаксоБили за то, что ты — русский, за то, что на белый свет еще смотришь, за то, что на них, сволочей, раИ кормили везде, как есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба пополам с опилками и жидкая баВ начале сентября из лагеря под городом Кюстри- ном перебросили нас, сто сорок два человека советИ вот как-то вечером вернулись мы в барак с раСнял я с себя мокрое рванье, кинул на нары и гохватит». Только и сказал, но ведь нашелся же из своих какой-то подлец, донес коменданту лагеря про эти мои горькие слова.Комендантом лагеря, или, по-ихнему, лагерфю- рером, был у нас немец Мюллер. Невысокого роста, плотный, белобрысый и сам весь какой-то белый: и волосы на голове белые, и брови, и ресницы, даже глаза у него были белесые, навыкате. По-русски гоТак вот этот самый комендант на другой день поранника. «Кто Соколов Андрей?» Я отозвался. «Марш за нами, тебя сам герр лагерфюрер требует». ПонятВ комендантской — цветы на окнах, чистенько, как у нас в хорошем клубе. За столом — все лагерное начальство. Пять человек сидят, шнапс глушат и саПрямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистолетом играется, перекидывает его из руки в руОн встал и говорит: «Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься». — «Воля ваша», — говорю ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: «Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оруЯ было из его рук и стакан взял и закуску, но как только услыхал эти слова, — меня будто огнем обожПоставил я стакан на стол, закуску положил и гоНо он смотрит внимательно так и говорит: «Ты хоть закуси перед смертью». Я ему на это отвечаю: «Я после первого стакана не закусываю». Наливает он второй, подает мне. Выпил я и второй и опять же закуску не трогаю, на отвагу бью, думаю: «Хоть напьюсь перед тем, как во двор идти, с жизнью расставаться». Высозамечаю, как-то иначе на меня поглядывают, вроде помягче.Наливает мне комендант третий стакан, а у самого руки трясутся от смеха. Этот стакан я выпил врастяжПосле этого комендант стал серьезный с виду, поПрижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу и до того растерялся от такого неожиданВышел я из комендантской на твердых ногах, а во дворе меня развезло. Ввалился в барак и упал на це- ментовый пол без памяти. Разбудили меня наши еще в потемках: «Рассказывай!» Ну, я припомнил, что бысталось каждому хлеба по кусочку со спичечную коВскорости перебросили нас, человек триста самых крепких, на осушку болот, потом — в Рурскую обВозил я на «Оппель-Адмирале» немца-инженера в чине майора армии. Ох, и толстый же был фашист! Маленький, пузатый, что в ширину, что в длину одинаковый и в заду плечистый, как справная баба. Спереди у него над воротником мундира три подбоНедели две возил я своего майора из Потсдама в Берлин и обратно, а потом послали его в прифронтоПриехали мы в город Полоцк. На заре услыхал я в первый раз за два года, как громыхает наша артил«Ну, — думаю, — ждать больше нечего, пришел мой час! И надо не одному мне бежать, а прихватить с собою и моего толстяка, он нашим сгодится!»Нашел в развалинах двухкилограммовую гирьУтром двадцать девятого июня приказывает мой майор везти его за город, в направлении Тросницы. Там он руководил постройкой укреплений. Выехали. Майор на заднем сиденье спокойно дремлет, а у меня сердце из груди чуть не выскакивает. Ехал я быстро, но за городом сбавил газ, потом остановил машину,вылез, огляделся: далеко сзади две грузовых тянутся. Достал я гирьку, открыл дверцу пошире. Толстяк отНемецкий передний край проскакивал меж двух дзотов. Из блиндажа автоматчики выскочили, и я наТут немцы сзади бьют, а тут свои очертели, из автоМолодой парнишка, на гимнастерке у него защит
Возможна доставка книги в , а также в любой другой город страны Почтой России, СДЭК, ОЗОН-доставкой или транспортной компанией.
