Название книги | Униженные и оскорбленные /м/ |
Автор | Достоевский |
Год публикации | 2022 |
Издательство | Эксмо |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | мPocket book |
ISBN | 978-5-04-117078-3 |
EAN13 | 9785041170783 |
Артикул | P_9785041170783 |
Количество страниц | 480 |
Тип переплета | мяг. |
Формат | - |
Вес, г | 1360 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Книга из серии 'мPocket book'
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
роске Ьоокроске ЬоокФедор ДОСТОЕВСКИЙУниженные и оскорбленныеМосква2022УДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)1-44Д70В оформлении обложки использована репродукция картины «Приезд институтки к слепому отцу» (1870 г.) художника В.Г. Перова (1833—1882)Достоевский, Федор Михайлович.Д70 Униженные и оскорбленные / Федор ДостоевI8В^ 978-5-04-117078-3«У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувЭрнест ХемингуэйУДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)1-44I8В^ 978-5-04-117078-3© Оформление.ООО «ИздательствоЭксмо», 2022ЧАСТЬ ПЕРВАЯГлава IПрошлого года, двадцать второго марта, вечером, со мной случилось престранное происшествие. Весь этот день я ходил по городу и искал себе кварЕще с утра я чувствовал себя нездоровым, а к закату солнца мне стало даже и очень нехорошо: начиналось что-то вроде лихорадки. К тому же яцелый день был на ногах и устал. К вечеру, перед самыми сумерками, проходил я по Вознесенскому проспекту. Я люблю мартовское солнце в ПетерНо солнечный луч потух; мороз крепчал и начиЯ не мистик; в предчувствия и гаданья почти не верю; однако со мною, как, может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, доСтарик своим медленным, слабым шагом, пере«И зачем он таскается к Миллеру, и что ему там делать? — думал я, стоя по другую сторону улицы и непреодолимо к нему приглядываясь. Какая-то доЭтой несчастной собаке, кажется, тоже было лет восемьдесят; да, это непременно должно было быть. Во-первых, с виду она была так стара, как не бывакасался полы его платья, как будто к ней приклеенСтары-то мы, стары, Господи, как мы стары!Помню, мне еще пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из каВ кондитерской старик аттестовал себя претри на одном месте, угрюмо укладывалась у ног его, втыкала свою морду между его сапогами, глубоко вздыхала и, вытянувшись во всю свою длину на поПосетители этой кондитерской большею частию немцы. Они собираются сюда со всего Вознесенскона, трещал августин, наигрываемый на дребезжаВойдя в кондитерскую, я увидел, что старик уже сидит у окна, а собака лежит, как и прежде, растяда еще какой-нибудь виц или шарфзин знаменитого немецкого остроумца Сафира; после чего с удвоенЯ дремал с полчаса и очнулся от сильного озно1 и попивая свой пунш, он вдруг, подняв голову, заметил над собой неподвижный взгляд старика. Это его озадачило. Адам Иваныч был человек очень обидчивый и ще1 «Деревенский брадобрей» (нем.).катного гостя, пробормотал себе что-то под нос и молча закрылся газетой. Однако не вытерпел и ми— Зачем вы на меня так внимательно смотриНо противник его продолжал молчать, как будто не понимал и даже не слыхал вопроса. Адам Ива— Я вас спросит, зачом ви на мне так прилежно взирайт? — прокричал он с удвоенною яростию. — Я ко двору известен, а ви неизвестен ко двору! — прибавил он, вскочив со стула.Но старик даже и не пошевелился. Между нем— Каспадин Шульц вас просил прилежно не взирайт на него, — проговорил он как можно громСтарик машинально взглянул на Миллера, и вдруг в лице его, доселе неподвижном, обнаружиже переменила свой взгляд на дело. Было ясно, что старик не только не мог кого-нибудь обидеть, но сам каждую минуту понимал, что его могут отовсюду выгнать как нищего.Миллер был человек добрый и сострадательный.— Нет, нет, — заговорил он, ободрительно треп1 гер Шульц очень просил вас прилежно не взирайт на него. Он у двора известен.Но бедняк и тут не понял; он засуетился еще больше прежнего, нагнулся поднять свой платок, старый, дырявый синий платок, выпавший из шля— Азорка, Азорка! — прошамкал он дрожащим, старческим голосом, — Азорка!Азорка не пошевельнулся.— Азорка, Азорка! — тоскливо повторял старик и пошевелил собаку палкой, но та оставалась в прежнем положении.Палка выпала из рук его. Он нагнулся, стал на оба колена и обеими руками приподнял морду Азорки. Бедный Азорка! Он был мертв. Он умер не1 Но (нем.).мы были тронуты... Наконец бедняк приподнялся. Он был очень бледен и дрожал, как в лихорадочном ознобе.— Можно шушель сделать, — заговорил состра— Да, я отлично сделает шушель, — скромно подхватил сам гер Кригер, выступая на первый план. Это был длинный, худощавый и добродетель— Федор Карлович Кригер имеет велики талент, чтоб сделать всяки превосходны шушель, — приба— Да, я имею велики талент, чтоб сделать всяки превосходны шушель, — снова подтвердил гер Кри— Нет, я вам заплатит за то, что ви сделайт шуСтарик слушал всё это, видимо не понимая и по- прежнему дрожа всем телом.— Погодитт! Выпейте одну рюмку карошиконьяк! — вскричал Миллер, видя, что загадочный гость порывается уйти.Подали коньяк. Старик машинально взял рюм— Швернот! вас-фюр-эйне-гешихте! — говориА я бросился вслед за стариком. В нескольких шагах от кондитерской, поворотя от нее направо, есть переулок, узкий и темный, обставленный ог— Послушайте, — сказал я, почти не зная, с чего и начать, — не горюйте об Азорке. Пойдемте, я вас отвезу домой. Успокойтесь. Я сейчас схожу за изСтарик не отвечал. Я не знал, на что решиться.Прохожих не было. Вдруг он начал хватать меня за руку.— Душно! — проговорил он хриплым, едва слышным голосом, — душно!— Пойдемте к вам домой! — вскричал я, приЯ не помню, что я еще говорил ему. Он было хо— На Васильевском острове, — хрипел стаОн замолчал.— Вы живете на Васильевском? Но вы не туда пошли; это будет налево, а не направо. Я вас сейчас довезу...Старик не двигался. Я взял его за руку; рука упала, как мертвая. Я взглянул ему в лицо, дотроЭто приключение стоило мне больших хлопот, в продолжение которых прошла сама собою моя линаподобие окон. Жил он ужасно бедно. Мебели бытворительного ответа. Дом большой: мало ли людей ходит в такой Ноев ковчег, всех не запомнишь. Дворник, служивший в этом доме лет пять и, вероЯ осмотрел опустевшую квартиру Смита, и мне она понравилась. Я оставил ее за собою. Главное, была большая комната, хоть и очень низкая, так что мне в первое время всё казалось, что я задену потоГлава IIВ то время, именно год назад, я еще сотрудничал по журналам, писал статейки и твердо верил, что мне удастся написать какую-нибудь большую, хоВспоминается мне невольно и беспрерывно весь этот тяжелый, последний год моей жизни. Хочу теНо, впрочем, я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж всё записывать, то наРодился я не здесь, а далеко отсюда, в — ской губернии. Должно полагать, что родители мои были хорошие люди, но оставили меня сиротой еще в детмелкопоместного помещика, который принял меня из жалости. Детей у него была одна только дочь, Налюбимая зеленая скамейка, уселись там и начали читать «Альфонса и Далинду» — волшебную поГлава IIIНиколай Сергеич Ихменев происходил из хороимение, село Васильевское, в котором считалось деловека говорить, что он гордый, спесивый, сухой эгоист, о чем в один голос кричали все соседи? Насделают. Ему же нужен был такой управляющий, которому он мог бы слепо и навсегда довериться, чтоб уж и не заезжать никогда в Васильевское, как и действительно он рассчитывал. Очарование, котоПрошло много лет. Имение князя процветало. Сношения между владетелем Васильевского и его управляющим совершались без малейших неприятмым упомянуть о некоторых особенных подробноГлава IVЯ упомянул уже прежде, что он был вдов. Женат был он еще в первой молодости и женился на деньв Москве, он решился, в ожидании лучшего, начать свою карьеру с провинции. Говорят, что еще в перездка князя в Васильевское и знакомство его с Их- меневыми. Наконец получив через посредство граКнязь, который до сих пор, как уже упомянул я, ограничивался в сношениях с Николаем Сергеичемодной сухой, деловой перепиской, писал к нему тесовершенный ребенок. Трудно было представить, за что его мог сослать отец, который, как говорили, очень любил его? Говорили, что молодой человек в Петербурге жил праздно и ветрено, служить не хоОн выжил уже почти год в изгнании, в известским, что когда князь на лето сам приехал в деревню (о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить отца позволить ему как можно дотигельная сплетня. Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семназапретил своей Анне Андреевне вступать в какие бы то ни было объяснения с соседями. Сама же НатаТем временем ссора шла всё дальше и дальше. Услужливые люди не дремали. Явились доносчики и свидетели, и князя успели наконец уверить, что долголетнее управление Николая Сергеича Вапереехать в Петербург, чтобы лично хлопотать о своем деле, а в губернии оставил за себя опытного поверенного. Кажется, князь скоро стал понимать, что он напрасно оскорбил Ихменева. Но оскорблеГлава VИтак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стачего сообразить не могла. Петербург ее пугал. Она вздыхала и трусила, плакала о прежнем житье-быВот в это-то время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман, тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и, как новичок, сначала не знал, куда его сунуть. У Ихменевых я об этом ничего не говорил; они же чуть со мной не поман. Еще задолго до появления его поднялся шум и гам в литературном мире. Б. обрадовался как ребенеобузданные надежды, в самые ослепительные мечты о моей будущности. Каждый день создавал он для меня новые карьеры и планы, и чего-чего не бы«Сочинитель, поэт! Как-то странно... Когда же поэты выходили в люди, в чины? Народ-то всё такой щелкопер, ненадежный!»Я заметил, что подобные сомнения и все эти ще— Знаю, братец, всё знаю, — возражал старик, может быть, слышавший первый раз в жизни все эти истории. — Гм! Послушай, Ваня, а ведь я все- таки рад, что твоя стряпня не стихами писана. Стиоб этом! А все-таки стишки, и ничего больше; так, эфемерное что-то... Я, впрочем, его и читал-то маЯ развернул книгу и приготовился читать. В тот вечер только что вышел мой роман из печати, и я, достав наконец экземпляр, прибежал к Ихменевым читать свое сочинение.Как я горевал и досадовал, что не мог им проПриметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно взглядывает на меня и на дочь... и вдруг испугалась: всё же я был не граф, не князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах и красивый со«Хвалят человека, — думала она обо мне, — а за что — неизвестно. Сочинитель, поэт... Да ведь что ж такое сочинитель?»Глава VIЯ прочел им мой роман в один присест. Мы нада еще и деньги за это дают», — написано было на лице ее. Наташа была вся внимание, с жадностию слушала, не сводила с меня глаз, всматривалась в мои губы, как я произношу каждое слово, и сама шевелила своими хорошенькими губками. И что ж? Прежде чем я дочел до половины, у всех моих слу— Гм! вот она какая восторженная, — проговоНо Анна Андреевна, несмотря на то что во время чтения сама была в некотором волнении и тронута, смотрела теперь так, как будто хотела выговорить:«Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» и т. д.Наташа воротилась скоро, веселая и счастливая, и, проходя мимо, потихоньку ущипнула меня. Ста— Ну, брат Ваня, хорошо, хорошо! Утешил! Так утешил, что я даже и не ожидал. Не высокое, не ве— И неужели вы столько денег получили, Иван Петрович? — заметила Анна Андреевна. — Гляжу на вас, и всё как-то не верится. Ах ты, Господи, вот ведь за что теперь деньги стали давать!— Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекабрат, сочиняй поскорее! Не засыпай на лаврах. Чего глядеть-то!И он говорил это с таким убежденным видом, с таким добродушием, что недоставало решимости ос— Или вот, например, табакерку дадут... Что ж? На милость ведь нет образца. Поощрить захотят. А кто знает, может, и ко двору попадешь, — приба— Ну, уж и ко двору! — сказала Анна Андреев— Еще немного, и вы произведете меня в генеСтарик тоже засмеялся. Он был чрезвычайно до— Ваше превосходительство, не хотите ли куОна захохотала, подбежала к отцу и крепко об— Добрый, добрый папаша!Старик расчувствовался.— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что лю— Нынче, папаша, говорят: писатель.— А не сочинитель? Не знал я. Ну, положим, хоть и писатель; а я вот что хотел сказать: камерге— Да ты не загордись тогда, Иван Петрович, — прибавила, смеясь, Анна Андреевна.— Да уж поскорей ему звезду, папаша, а то что в самом деле, атташе да атташе!И она опять ущипнула меня за руку.— А эта всё надо мной подсмеивается! — вскри— Ах, Боже мой! Да какому же ему быть, па— Ну нет, я не то. А только все-таки, Ваня, у теОпять соврал что-нибудь? Ишь, шалунья, так и заЧудное было время! Все свободные часы, все ве— Ведь вот хорошо удача, Иван Петрович, — го— А вот что я скажу тебе, Ваня, — решил сталоды, и моя Анна Андреевна права. Подождем. Ты, положим, талант, даже замечательный талант... ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо треНа этом и остановились. А через год вот что было.Да, это было почти ровно через год! В ясный сентябрьский день, перед вечером, вошел я к моим старикам больной, с замиранием в душе и упал на стул чуть не в обмороке, так что даже они перепугацом я осунулся, похудел, пожелтел, — а все-таки да— Что, Иван Петрович, не хотите ли чаю? (саИ как теперь вижу: говорит она мне, а в глазах ее видна и другая забота, та же самая забота, от коИхменевых, и мысленно презирал все его нелепые подозрения. Но старик не знал, достанет ли у него сил вынести новые оскорбления. Молодой князь на— Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж не был ли болен? Что долго не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя на— Я был нездоров, — ответил я.— Гм! нездоров! — повторил он пять минут спустя. — То-то нездоров! Говорил я тогда, предосДа, не в духе был старик. Не было б у него своей раны на сердце, не заговорил бы он со мною о го— Как здоровье Натальи Николаевны? Она до— Дома, батюшка, дома, — отвечала она, как будто затрудняясь моим вопросом. — Сейчас сама выйдет на вас поглядеть. Шутка ли! Три недели не видались! Да чтой-то она у нас какая-то стала таИ она робко посмотрела на мужа.— А что? Ничего с ней, — отозвался Николай Сергеич неохотно и отрывисто, — здорова. Так, в лета входит девица, перестала младенцем быть, вот и всё. Кто их разберет, эти девичьи печали да ка— Ну, уж и капризы! — подхватила Анна АндСтарик смолчал и забарабанил пальцами по сто— Ну, а что, как там у вас? — начал он снова. — Что Б., всё еще критику пишет?— Да, пишет, — отвечал я.— Эх, Ваня, Ваня! — заключил он, махнув руДверь отворилась, и вошла Наташа.Глава VIIОна несла в руках свою шляпку и, войдя, полоТри недели как мы не видались. Я глядел на нее с недоумением и страхом. Как переменилась она в три недели! Сердце мое защемило тоской, когда я разглядел эти впалые бледные щеки, губы, запекНо Боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роном? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.Раздался густой звук колокола, призывавшего к вечерне. Она вздрогнула, старушка перекрестилась.— Ты к вечерне собиралась, Наташа, а вот уж и благовестят, — сказала она. — Сходи, Наташенька, сходи, помолись, благо близко! Да и прошлась бы заодно. Что взаперти-то сидеть? Смотри, какая ты бледная; ровно сглазили.— Я... может быть... не пойду сегодня, — прого— Лучше бы пойти, Наташа; ведь ты же хотела давеча и шляпку вот принесла. Помолись, Ната— Ну да; сходи; а к тому ж и пройдешься, — прибавил старик, тоже с беспокойством всматриваМне показалось, что горькая усмешка про— Прощайте! — чуть слышно проговорила она.— И, ангел мой, что прощаться, далекий ли путь! На тебя хоть ветер подует; смотри, какая тыбледненькая. Ах! да ведь я и забыла (всё-то я забыИ старушка вынула из рабочего ящика натель— Носи на здоровье! — прибавила она, надевая крест и крестя дочь, — когда-то я тебя каждую ночь так крестила на сон грядущий, молитву читала, а ты за мной причитывала. А теперь ты не та стала, и не дает тебе Господь спокойного духа. Ах, Наташа, НаНаташа молча поцеловала ее руку и ступила шаг к дверям; но вдруг быстро воротилась назад и подошла к отцу. Грудь ее глубоко волновалась.— Папенька! Перекрестите и вы... свою дочь, — проговорила она задыхающимся голосом и опустиМы все стояли в смущении от неожиданного, слишком торжественного ее поступка. Несколько мгновений отец смотрел на нее, совсем потеряв— Наташенька, деточка моя, дочка моя, милочСкажи мне всё, Наташа, откройся мне во всем, стаОн не договорил, поднял ее и крепко обнял. Она судорожно прижалась к его груди и скрыла на его плече свою голову.— Ничего, ничего, это так... я нездорова... — твердила она, задыхаясь от внутренних, подавлен— Да благословит же тебя Бог, как я благослов— И мое, и мое благословение над тобою! — прибавила старушка, заливаясь слезами.— Прощайте! — прошептала Наташа.У дверей она остановилась, еще раз взглянула на них, хотела было еще что-то сказать, но не могла и быстро вышла из комнаты. Я бросился вслед за нею, предчувствуя недоброе.Глава VIIIОна шла молча, скоро, потупив голову и не смотря на меня. Но, пройдя улицу и ступив на на— Душно! — прошептала она, — сердце тес— Воротись, Наташа! — вскричал я в испуге.— Неужели ж ты не видишь, Ваня, что я вышласовсем, ушла от них и никогда не возвращусь наСердце упало во мне. Всё это я предчувствовал, еще идя к ним; всё это уже представлялось мне, как в тумане, еще, может быть, задолго до этого дня; но теперь слова ее поразили меня как громом.Мы печально шли по набережной. Я не мог го— Ты винишь меня, Ваня? — сказала она нако— Нет, но... но я не верю; этого быть не мо— Нет, Ваня, это уж есть! Я ушла от них и не знаю, что с ними будет... не знаю, что будет и со мною!— Ты к нему, Наташа? Да?— Да! — отвечала она.— Но это невозможно! — вскричал я в исступле— Знаю; но что же мне делать, не моя воля, — сказала она, и в словах ее слышалось столько отчая— Воротись, воротись, пока не поздно, — умоцом? Обдумала ль ты это? Ведь его отец враг твоему; ведь князь оскорбил твоего отца, заподозрил его в грабеже денег; ведь он его вором назвал. Ведь они тягаются... Да что! Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа... (о Боже, да ведь ты всё это знаОна молчала; наконец взглянула на меня как будто с упреком, и столько пронзительной боли,столько страдания было в ее взгляде, что я понял, какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чего стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, позд— Да ведь ты же сама говорила сейчас Анне АнОна только горько улыбнулась в ответ. И к чему я это спросил? Ведь я мог понять, что всё уже было решено невозвратно. Но я тоже был вне себя.— Неужели ж ты так его полюбила? — вскричал я, с замиранием сердца смотря на нее и почти сам не понимая, что спрашиваю.— Что мне отвечать тебе, Ваня? Ты видишь! Он велел мне прийти, и я здесь, жду его, — проговорила она с той же горькой улыбкой.— Но послушай, послушай только, — начал я опять умолять ее, хватаясь за соломинку, — всё это еще можно поправить, еще можно обделать другим образом, совершенно другим каким-нибудь обраво, и любить вы будете друг друга сколько захоти— Полно, Ваня, оставь, — прервала она, крепко сжав мою руку и улыбнувшись сквозь слезы. — ДоОна заплакала.— Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одтая... Ох, Ваня! Какое горькое, какое тяжелое вреОна залилась слезами. Да, тяжело ей было!— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продол— До романов ли, до меня ли теперь, Наташа! Да и что мои дела! Ничего; так себе, да и Бог с ними! А вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб ты шла к нему?— Нет, не он один, больше я. Он, правда, гово— Да разве князь, — прервал я ее с удивлени— Знает, всё знает.— Да ему кто сказал?— Алеша же всё и рассказал, недавно. Он мне сам говорил, что всё это рассказал отцу.— Господи! Что ж это у вас происходит! Сам же всё и рассказал, да еще в такое время?..— Не вини его, Ваня, — перебила Наташа, — не смейся над ним! Его судить нельзя, как всех других. Будь справедлив. Ведь он не таков, как вот мы с то— Ах, Наташа, да, может быть, это всё неправда, только слухи одни. Ну, где ему, такому еще мальчи— Соображения какие-то у отца особенные, го— А почему ж ты знаешь, что невеста его так хо— Да ведь он мне сам говорил.— Как! Сам же и сказал тебе, что может другую любить, а от тебя потребовал теперь такой жертвы?— Нет, Ваня, нет! Ты не знаешь его, ты мало сним был; его надо короче узнать и уж потом судить. Нет сердца на свете правдивее и чище его сердца! Что ж? Лучше, что ль, если б он лгал? А что он увЭтот стон с такою болью вырвался из ее серд- ца,что вся душа моя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой.Только слепая, безумная ревность в последней сте— Наташа, — сказал я, — одного только я не по— Да, люблю как сумасшедшая, — отвечала она, побледнев, как будто от боли. — Я тебя никогда так не любила, Ваня. Я ведь и сама знаю, что с ума сошла и не так люблю, как надо. Нехорошо я люблю его... Слушай, Ваня: я ведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что он даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от него — счастье? Я разве на радость иду к нему? Разве я не знаю впежется, пусть бы он и другую любил, только бы при мне это было, чтоб и я тут подле была... Экая ни«А отец, а мать?» — подумал я. Она как будто уж и забыла про них.— Так он и не женится на тебе, Наташа?— Обещал, всё обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихонь— Нет, это какой-то чад, Наташа, — сказал я. — Что ж, ты теперь прямо к нему?— Нет, он обещался сюда прийти, взять меня; мы условились...И она жадно посмотрела вдаль, но никого еще не было.— И его еще нет! И ты первая пришла! — вскри— Он, может быть, и совсем не придет, — проговоЯ не отвечал. Она крепко стиснула мне руку — и глаза ее засверкали.— Он у ней, — проговорила она чуть слышно. — Он надеялся, что я не приду сюда, чтоб поехать к ней, а потом сказать, что он прав, что он заранее уведомлял, а я сама не пришла. Я ему надоела, вот он и отстает... Ох, Боже! Сумасшедшая я! Да ведь он мне сам в последний раз сказал, что я ему надоела... Чего ж я жду!— Вот он! — закричал я, вдруг завидев его вдали на набережной.Наташа вздрогнула, вскрикнула, вгляделась в приближавшегося Алешу и вдруг, бросив мою руку, пустилась к нему. Он тоже ускорил шаги, и через миГлава IXЯ жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаЯ почувствовал, что мог ошибаться в заключетак же как и он, улыбнуться. Одевался он неизыи потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая. Но и в его глазах сияла любовь, и он с восторгом смотрел на нее. Она с торжеством взглянула на меня. Она забыла в это мгновение всё — и родителей, и прощанье, и подозрения... Она была счастлива.— Ваня! — вскричала она, — я виновата перед ним и не стою его! Я думала, что ты уже и не при— Не вините и меня. Как давно хотел я вас об— Да, да, Алеша, — подхватила Наташа, — он наш, он наш брат, он уже простил нас, и без него мы не будем счастливы. Я уже тебе говорила... Ох, жеснял. Знаешь ли, Ваня, что я бы, может быть, и не ре— И вы могли потребовать такой жертвы! — сказал я, с упреком смотря на него.— Не вините меня! — повторил он, — уверяю вас, что теперь все эти несчастья, хоть они и очень сильны, — только на одну минуту. Я в этом совер— Вы говорите: брак. Когда же вы обвенчае— Завтра или послезавтра; по крайней мере, поЯ с недоумением и тоскою смотрел на него. На— Но ваш отец? — спросил я, — твердо ли вы уверены, что он вас простит?— Непременно; что ж ему останется делать? То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой; и такой со мной стро— А если не простит? подумали ль вы об этом?— Непременно простит, только, может быть, не так скоро. Ну что ж? Я докажу ему, что и у меня есть характер. Он всё бранит меня, что у меня нет харакзнаю, что я легкомыслен и почти ни к чему не споЯ не мог не усмехнуться.— Вы смеетесь, — сказал он, улыбаясь вслед за мною. — Нет, послушайте, — прибавил он с непомогайте нам хоть вы, друг наш! вы один только друг у нас и остались. А ведь я что понимаю один- то! Простите, что я на вас так рассчитываю; я вас считаю слишком благородным человеком и гораздо лучше меня. Но я исправлюсь, будьте уверены, и буду достоин вас обоих.Тут он опять пожал мне руку, и в прекрасных глазах его просияло доброе, прекрасное чувство. Он так доверчиво протягивал мне руку, так верил, что я ему друг!— Она мне поможет исправиться, — продолжал он. — Вы, впрочем, не думайте чего-нибудь очень худого, не сокрушайтесь слишком об нас. У меня все-таки много надежд, а в материальном отноше