j
Название книги | Вечный запах флоксов /м/ |
Автор | Метлицкая |
Год публикации | 2022 |
Издательство | Эксмо |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | мДрагоценная коллекция историй |
ISBN | 978-5-04-170984-6 |
EAN13 | 9785041709846 |
Артикул | P_9785041709846 |
Количество страниц | 352 |
Тип переплета | мяг. |
Формат | - |
Вес, г | 1040 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
КОЛЛЕКЦИЯ ИСТОРИЙЧИТАЙТЕДРУГИЕ КНИГИ СЕРИИСАРА ДЖИО. ФИАЛКИ В МАРТЕСАРА ДЖИО. ЛУННАЯ ТРОПАСАРА ДЖИО. НАЗАД К ТЕБЕСАРА ДЖИО. УТРЕННЕЕ СИЯНИЕМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. ЦВЕТЫ И ПТИЦЫМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. ПОСЛЕ ИЗМЕНЫМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. ТО, ЧТО ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. ГОРЬКИЙ ШОКОЛАДМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ ВЕРЫ ТАПКИНОЙМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. НЕЗАДАННЫЕ ВОПРОСЫМАРИЯ МЕТЛИЦКАЯ. ВРЕМЯ ДЛЯ СЧАСТЬЯКЭРРИ ЛОНСДЕЙЛ. ЛАЗУРЬ НА ЕГО ПАЛЬЦАХКЭРРИ ЛОНСДЕЙЛ. РАЗБИВАЯ ВОЛНЫМАША ТРАУБ. ОСТОРОЖНО - ДЕТИ! ИНСТРУКЦИЯ ПО ПРИМЕНЕНИЮСОФИ КИНСЕЛЛА.УДИВИ МЕНЯМАРИЯМЕТЛИЦКАЯВЕЧНЫЙ ЗАПАХ ФЛОКСОВМОСКВА2022УДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44М54Художественное оформление Валерии КолышевойМетлицкая, Мария.М54 Вечный запах флоксов / Мария Метлицкая. — Москва : Эксмо, 2022. — 352 с.I8В^ 978-5-04-170984-6Что такое счастье? Лишь немногим дано понять, что его надо не ждать, а искать в самых простых вещах: в солнечных лучах, которые тебя будят по утрам, в звучании любимых мелодий, в смехе ребенка. Мир на самом деле состоит из счастливых мужчин и женщин, которые каждый вечер встречаются за ужином у себя на кухне, разговаривают и пьют чай, строят планы и смотрят телевизор, проверяют уроки у детей и решают кроссворды. Они знают, что их ждут и что они нужны. Это и есть счастье.УДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44I$В^ 978-5-04-170984-6© Метлицкая М., 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательство «Эксмо», 2022Соленое Черное .пореМария смотрела на дочь, едва скрывая презрение и брезгливость. От этого ей было даже слегка неловко, но... Ничего поделать с собой она не могла. Бестолковая дочь вызывала именно такие чувства. А еще — жалость и разочарование.Люська же сидела у окна замерев, почти не дыша, выДнями, ночами — как уж сложится. А складывалось по-разному. Этот — а иначе Мария его не называла — мог явиться и поздно вечером, и далеко за полночь. А мог и «утречком», как говорил он сам. То есть часов в семь, особенно по выходным, когда все приличные трудящиеся люди имеют право на заслуженный сон. Загадывать было сложно.Этот — по паспорту Анатолий Васильевич Ружкин — был хозяином своей жизни. Да ладно бы своей... Он был хозяином и ее жизни, Люськиной, — жалкой, животной, убогой, — вот в чем беда!Люська жила от прихода до прихода Анатолия Ружки- на. А в промежутках как будто спала. Вот и сейчас, услыВ дверь никто не позвонил. Люська снова опустиМария встала со стула, громко крякнула и шарахнула чашкой об стол.Люська вздрогнула, глянула на мать и тут же отвела отсутствующий, почти неживой взгляд.Мария тяжело подошла к окну и задернула занавески. Люська метнулась и занавески отдернула.Мария встала над дочерью, уперев руки в бока, — крупная, почти огромная, — она возвышалась над тоТихо, почти умоляюще дочь произнесла:— Мама! Пожалуйста, не надо!Мария громко вздохнула, со стуком передвинула стул и, болезненно скривившись, махнула рукой.— Ну валяй, бестолковая! Ты ж у нас на помойке найдена!Люська тоненько завыла, и Мария, тяжело перебирая полными больными ногами, вышла из кухни прочь.Ничего не поделаешь, только последнего здоровья лиИ кто бы подумать мог! Вот чудеса. Не прошибешь и не сдвинешь. Вот она, кровь Харитиди!Только бы не для этого случая... Вот в чем беда.Мария вошла в комнатку и тяжело опустилась на стул. Ходить тяжело, дышать тяжело, жить тяжело. Все тяжеА тут рогом уперлась, и хоть бы что. Ни страдания маМария ходила к гадалке — живет такая ведьмака в соседнем поселке. Чистая баба-яга. Злая, резкая, зыркчаю. Мария отказалась — чай пьют с друзьями и с сосеВедьма прищурилась и рассмеялась неожиданно моло— Вот это беда? Глупая ты! — А потом грустно доКак укорила — время вроде бесценное отнимаешь.Не понять ей — бездетная. Не понять, что, когда твое дитя пропадает — для матери это горе! И неважно, от чего пропадает это самое дитя!Но — деньги-то плачены! — карты раскинула, кофе черный заварила, выпить заставила. Долго изучала дно чашки, а потом, вздохнув, объявила:— Никакого приворота тут нет. Да и кто его сделает, если не я? А ко мне «по данному вопросу никто не заМария устало махнула рукой.— Да при чем тут я? Не обо мне речь! Моя жизнь прошла! А тут — дитя! Единственное! Рожденное поздно, я уже и не ждала! Нет больше горя для матери, чем вид горемыки-ребенка!Ведьма посерьезнела и строго спросила:— Горемыка, ты говоришь? А вот это, милая, не тебе решать!Разозленная Мария, не попрощавшись, пошла к двери.Гадалка крикнула вслед:— Деньги свои забери! Не было у меня с тобой раМария, не обернувшись, махнула рукой.— Да подавись ты! Будешь еще мне указывать!— Советовать! — поправила ведьма. — Не лезь в это дело. Ничего у тебя не выйдет, — тихо добавила она. И твердо повторила: — Ничего! «Любовь» это все называется. Поняла?Мария вышла во двор. «Ну а вот это мы еще посмоТолько громко хлопнув калиткой и спустившись по улице вниз, она остановилась отдышаться. Чертов вес, чертово наследство. Чертовы гены.Чертова жизнь! Мать рожает дитя на счастье! А виНету чернее горя. Нет.* * *Если подумать, вся жизнь Марии была сплошным исМать ее, красавица Татьяна, утонула, когда девочке исполнился год. Родилась на море, прожила всю свою короткую жизнь на море и — утонула. Местные тонули нечасто — только если по пьяни. А молодая женщина была трезва как стекло. Говорили, мол, сердце больное. Какое больное в восемнадцать лет? Отец, Харлампий, обожавший жену, к дочке не подходил лет до трех, отдавее на воспитание своей старшей сестре, Марииной тетке Христине.Тетка была задерганной, нервной — своих трое по лавкам, а тут еще и чужая девочка. Ну, не совсем чуИ невесту уже брату сосватали — из Краснодара приШалава безродная. Нищая. Правда, красавица — ниТолько все это утешение слабое. И простыня в крови после первой брачной ночи — как положено у честных людей — тоже.Чужая. Чужее не бывает. Хлопотливые сестры Ха- ритиди весь день у плиты, у корыта и при детях. А эта? Ни косые взгляды, ни замечания старших ее не беспокоят. Сядет под черешней на лавочке и — читать. Книжки замусоленные — из библиотеки. Про любовь, не иначе. А этот дурак с работы придет и поесть забывает — сядет возле нее и по ручке гладит.А сестры и невестки судачат, перешептываются. А в душе завидуют! Никому из них не выпало такой любви и такого счастья. Ни одной! Вот и злобствуют — черные, как галки. Волосы жесткие, словно проволока. Носатые. И волосам ее шелковым завидуют — текут по спине как река, переливаются. А Харлампий эти волосы гладит и рукой перебирает. Огромной своей черной ручищей, взглянешь — и то страшно.Не приняла родня молодую жену Харлампия. Ни краДомик Зойке достался от родителей, сбежавших поОднажды Зойка исчезла — говорили, ушла с прохоРастила Таньку полуслепая бабка. Да как растила — и смех и грех. Сидела девчонка в кустах и ковырялась в головке подсолнуха, вытаскивая сыроватые сладкие сеДразнить ее не дразнили — уже тогда, в детстве, ТаньВ доме напротив, в большой, крепкой, как и сам дом, семье Харитиди чернявые и шумные, но дружные дочесушки, а то угостят пахлавой, приторно-медовой сладоЗойка благодарила скупо: «А это еще зачем?»Губы поджимала, но брала, чуть скривив в смущении и словно в презрении красивый, сочно накрашенный рот.А бабка благодарила слезно и торопливо, мелко креА двенадцатилетняя Танька на бабку цыкнула:— Наши! Потому что православные. — И с усмешБабка внучке не поверила, но в спор не вступила — только заворчала и махнула рукой.Харлампий Харитиди влюбился в соседку лет в десять. Или по крайней мере стал на нее заглядываться. Это заТак и сказала сыну спустя пару лет, когда шалый сын мотался под соседским забором и перекидывал туда заА уж когда он объявил о женитьбе... Вот тут разраКричали все — большая семья, южный крикливый народ. Грозились выгнать из дому, грозились отринуть от родни. Грозились, грозились... Потом уговаривали. Брастали по-родственному бутылочку. Хлопали «бестолочь» огромными ручищами по мускулистой спине — и снова уговаривали забыть эту «девку».Случилась и драка — так, короткая и незлобная. И снова возникла бутылочка. Напоили Харлампия, а толРодня уложила пьяного олуха и дружно расселась за огромным обеденным столом на крытой летней кухне. Все вперемежку — родители, сестры, братья и прочая, уже давно «родная кровь». Посовещались — шумным шепотом, боясь разбудить «женишка», да где там! Спал счастливый и несчастный Харлампий крепким сном, из пушки не разбудишь.Посовещались, переругались и постановили — жеЗойка узнала о грядущем событии от присланных сваЗойка оживилась, махнула бокал и — принялась наСваты быстро свернулись, скупо и с явным недовери— Посмотрим!Теперь счастливый Харлампий прогуливал законную невесту по родной улице и набережной, где угощал люСыграли свадьбу, и молодые зажили. В доме Харити- ди им выделили большую светлую комнату окнами на юг. Харлампий просыпался по-рабочему — рано и, подперев лобастую голову огромной ладонью, со счастливой улыбА он целовал ее в тонкое белое плечо и резко выскаНадо было торопиться на работу. Стройка начиналась с раннего утра — строили новый санаторий, очередную советскую здравницу.На кухне терлись широкими задами женщины Харити- ди — готовили мужьям и братьям сытные завтраки. СтаГде это видано? Где видано, чтобы молодая спала и не шелохнулась? В каких приличных домах? Когда сноА счастливый муж жадно и торопливо проглатывал завтрак — жадно, потому что после ночи любви сильно проголодался. А торопливо, потому что надо было еще успеть заскочить в комнату и... Еще раз поцеловать моИскус обрушиться рядом на белые простыни был так велик, что становилось страшно — вот опоздает он на работу, и точно — совсем засмеют!И братья, и товарищи! Подденут: «Что, брат? Такая сахарная, что и не оторваться?»Он, конечно, не ответит, пропустит мимо ушей, только сильнее сожмет упрямый рот.Что они понимают? У них — все не так.Потому что так, как у него, Харлампия... И вообще, у них с Танькой... Нет ни у кого на свете! Вот это — наА Танька спала. И снились ей розовые облака и голуЕе не заботили косые взгляды родни. Казалось, ее воно — полный двор опытных женщин, на работу ее не отпускал муж. Так, почитает, сбегает к матери — благо совсем близко, напротив. Посидит у себя в саду под че— Не поддавайся, Танька! — смеялась она. — А то запрягут тебя, как вола ломового! Знаем мы этих!Кого «этих», Танька не уточняла. К вечеру мать начиТанька медленно поднималась и медленно шла к каВ мужнином доме не говорили — орали. Семья больэту землю на пригорке — тогда совсем сухую пустошь с одиноким кустом ореха у самой дороги. Привел туда молодую пузатую жену — рожать Елене было совсем скоро, — и заселились они в землянке. Там, в землянТа, полная, даже раздутая какой-то сердечной болез— Успеем! Не кошка ж! — причитала повитуха, приНе кошка, а два раза не поспели — одного Елена уже выдавила из своего обширного нутра, но подхватить успели. А вот девочку не спасли — лежала она у Елены в ногах, обернутая, словно спеленутая пуповиной, и всем было ясно, что дело тут — увы — уже непоправимое.Пятерых родила Елена — могла бы и больше. Крепмашней работы? И верить врачам перестал. Только моХозяйкой в доме стала старшая дочь Христина.Братья Харитиди — Анастас, Димитрос и Харлам- пий — были непьющие и работящие. Сестры, Христина и Лидия, сами искали братьям невест — серьезное дело привести в дом человека. Со всеми сладили, даже с каТанька приходила домой аккурат к приходу мужа. Ждала не на кухне, где вечером собиралась семья. ЖдаОн вбегал в комнату запыхавшись.— Гнались? — улыбалась счастливая Танька.Харлампий мотал кудрявой башкой и махал рукой — какая разница!И вправду, какая разница? Они так успевали соскуЧерез час, надышавшись друг другом, они выходили к столу. Ужин уже подходил к концу, и проворные хозяйГлядя на молодых, кто-то усмехался, а кто-то недоА тем все нипочем! Тарелку с горячим супом ставила перед братом Христина, сестра. Чай наливала жена брата Агния.Танька отламывала по кусочку хлеб и макала его в таА на огромной, словно танцплощадка, летней веранЧужих здесь не было — чужая женщина с белыми, леНа веранде народ постепенно рассасывался — сначаПотом уходили мужчины — завтра снова рабочий день. А женщины, усталые, замученные, вытирали моПоговорили, и ладно. Последняя щелкала выключатеЗнаем мы этих мужиков, им-то все нипочем! А сил-то совсем не осталось...Дай бог доплестись до кровати...Прошло два года, а Харлампий с Танькой ничуть не остыли. Все было по-прежнему. По-прежнему ТаньНе сама опоила, так ее мать, Зойка-пьянчуга. ЗахотеЗойка к Харитиди не заходила — гордая! А если и слуДа и чувствовала отношение — что говорить. И к сеИногда Христина или Лидия бросали в сердцах:— Кого ты вырастила, Зоя?Та зло прищуривала все еще красивые глаза и с не— И что? Вот вы, курицы, целый день хлопочете, цеСестры, набычившись, молча ожидали продолжения.И Зойка воодушевленно продолжала:— Вот именно! А Таньку мою дурачок ваш на руках носит. Пылинки сдувает. И никто ему, кроме нее, нерадиНаконец кто-нибудь отвечал:— Стыда на вас нет!И все подхватывали эти слова, и начинался негромкий шелест.— Нет! — соглашалась Зойка. — Объела вас моя Танька? Объегорила? Отобрала чего? Украла? Может, уважения не выказала?Сестры удрученно молчали. Ела Танька меньше воро— Не нравится — заберу к себе. Вместе с зятем! — пугала наглая Зойка и хлопала ладонью по столу.Сестры вздрагивали и беспомощно смотрели друг на друга. Еще не хватало! В эту разруху, пьянку и нищету! Не приведи господи!— Дуры вы, — с превосходством бросала Зойка, обернувшись на них у самой калитки, с удовольствием повторяла: — Дуры набитые! Там ведь... Любовь такая... Красивше, чем в иностранном кино!Женщины Харитиди вздрагивали от громкого стука калитки и, тяжело вздыхая, отчего-то сильно смущенные, быстро, словно боясь опоздать, принимались заканчивать свои бесконечные дела.Смотреть друг на друга не хотелось. Сплетничать тоНет, не так — за два года все изменилось! Еще жарче стали объятия, еще крепче. Пусть животная, ненасыттется минут через десять, или разглядывает огромную коНе отнесешь — засмеют! Ему-то наплевать, но что Таньке пылью дышать, матюги мужицкие слушать! Пусть остается дома — там и прохладно, и чисто. Попьет холодА он — он еще сильнее соскучится. И будет видеть, как соскучилась она.— Милая моя, милая! — шептал он, глядя на спящую жену.И нежность была такая, что начинало болеть его здоА однажды, разглядывая на рассвете тонкий Танькин профиль — нос, скула, припухшая губа, приставший к щеке волос, — подумал: «А ведь я так ее люблю, что даже вот сейчас не хочу! Просто нежность такая...»Не понял простой Харлампий такой расклад. Разве так бывает? Любить — это точно хотеть! А он ее не хочет. Потому что... да черт его знает почему! Сложно все у них как-то. Не так, как у обычных людей.От досады он чертыхнулся, осторожно выбрался из кровати и вышел на улицу покурить.Руки дрожали, и никак не загоралась отсыревшая спичка.Заклокотала назойливая горлица, и на заднем двоА Харлампий сел на скамейку под тутом, растер гоО том, что беременна, Танька сказала мужу среди ноХарлампий вскочил с кровати, подхватил жену на руки и долго, баюкая, как ребенка, носил кругами по комнате.Танька плакала и смеялась, а он что-то мычал, не пеПрозорливые и опытные женщины Харитиди заметили изменения сразу — Танька стала много и жадно есть.Однажды, стащив из огромного казана еще не остыв— Ну и как? Вкусно?Танька, покрасневшая, словно ее застали за воровПозади стояла Христина и с недоброй усмешкой разТа растерянно кивнула и опустила глаза.— Так и попробуй. Сама! Ты ж мужнина жена. И не разу ему борща не сварила! — недобро усмехнулась она.— У меня не получится, — не поднимая глаз, тихо ответила Танька. — Неловкая я. Неумеха. Да и вы тут такие... Хозяйки! Где уж мне...Христина неодобрительно покачала головой:— Проще всего. Проще всего так сказать. Не боги горшки обжигают! А ты бы попробовала. Постаралась. Мужа ведь любишь?Танька покорно кивнула.— А так не любят! — упрекнула Елена.Больше Танька на кухне не терлась — ходила в баИ тихо хрустела у себя в комнате.К четвертому месяцу она сильно раздалась, отекла и подурнела. Даже золотые волосы потемнели, словно пожухли — будто осенние листья.А муж ничего не замечал. Любовался ею, как в перРожать Таньку отвезли в Краснодар — было понятно, что есть проблемы. Оказалось, у «мамочки» нездоровое сердце. По дороге в больницу Танька все больше спала, привалившись к плечу мужа. В роддоме по лестнице подТакой он запомнил ее на всю жизнь — серая лестниНа последнем пролете она обернулась, и лицо ее исОн тоже попытался ответить улыбкой и тоже не спраВрач нервно крутил в руках шариковую ручку, отводил глаза и убеждал Харлампия (а скорее самого себя), что все будет «как надо». Да, сердце... не очень. Плод больХарлампий слушал молча, опустив голову, и на про— Ну... вы уж... постарайтесь.Ночевал он на скамейке в сквере напротив роддома. Был октябрь, ночь была прохладной и, как всегда, очень темной. Он поднял воротник старого пиджачка, натянул рукава и постарался свернуться клубком.— Завтра, — шептал он себе, — завтра все будет нормально. Завтра ей станет легче. Потому что завтра родится ребенок. Сын.Только родился не сын. Это была девочка, дочь. Огромного, надо сказать, для девицы размера — четыре пятьсот! И где вы такое видели?И Харлампий напился. С горя или с радости? Сам не понял. Орал под окном палаты. Громко орал.Врач отказывался верить родне, что он, Харлампий, мужик непьющий.Из роддома Танька вышла бледная и еще более тощины. И оказались правы — маленькая, совсем девиМария оказалась точной копией отца, а значит, и всех Харитиди. Девочку мацали, тискали, целовали и не спу— Наша! — с гордостью признала семья. Ничего от той — ничего!Впрочем, Таньку они почти простили — верующие люди, ни у кого не было в сердце злобы. А если что и быМатерью Танька оказалась тоже неловкой — пелеХарлампий, придя с работы, брал дочку на руки и не выпускал — вместе купали, вместе кормили. Мужики неЗойка зашла один раз — тихая, опухшая от пьян— Ваша! От нас — ничего! Ничего от материной краХаритиди махнули рукой — что с нее взять?«Зимняя» кухня была тесной и темной, готовить на ней не любили, и до самых холодов, надев теплые боты, душегрейки и обмотавшись платками, замерзшими красНо прошли и зима, и весна, и снова настало лето. МаДевочка слушала тихо, почти замерев, с открытым ртом.А в начале июня Танька утонула. Пошла на море одНашли ее на третий день, когда Харлампий, почти теНа похоронах он застыл и не отвечал на вопросы. Глаза его казались безумными, словно стеклянными. Не видел, не слышал — словно умер вместе с любимой. А когда гроб с бедной Танькой стали опускать в каменистую землю — кладбище было у подножия горы, — он, качаясь, медленно побрел к выходу, не попрощавшись с женой.Сдвинулся — решили все. Просто сдвинулся с горя.Он пролежал почти месяц — не пил, не ел. Смотрел в одну точку и все время молчал. Заходили братья, пытаХарлампий молчал. А через месяц встал и побрел на кладбище. Там провел сутки. А когда вернулся, молча поМария была девочкой пугливой и тихой, словно поЗоя, Танькина мать, пила беспробудно. Надев черный платок, шаталась по улицам и делилась с прохожими «горьким горюшком». Люди старались обходить ее стоПодперла калитку булыжником и испарилась.Харлампий сидел за столом, курил и смотрел в одну точСестра, растерявшись, заметалась по двору. А он уроДевочку подхватила жена Павлоса. И поднесла к Хар- лампию.— Твой папа, смотри, Мария! — сказала она и проТот резко поднялся, отпихнул невестку и пошел в дом.Девочка, спокойная от природы, вдруг разразилась таТолько спустя три года Харлампий подхватил дочь на руки — Мария споткнулась о кривой корень тута, упала и заголосила.Он беспомощно оглянулся и, увидев, что поблизости никого нет, подлетел к малышке и взял ее на руки.Девочка тут же замолкла и с удивлением уставилась на спасителя. А потом вдруг улыбнулась и легонько стукХристина видела в окно, как брат прижал дочку к себе и стал носить по двору, шепча ей что-то на ухо.Мария молчала, крепко прижавшись к отцу.Детство Марии было счастливым — наверное, так. Нянек — куча, детворы — полный двор. То один дядька подхватит на руки и подбросит до потолка, то другой, то какая-нибудь из теток сунет в рот леденец или пряник и в который раз поправит распушившуюся толстую косу.То, что Харлампий — ее отец, она усвоила быстро. А вот Христина? Или Агния? Или Лидия? Кто же мать? Было непонятно и странно. Лет в пять Мария поняла, что Христина, смотрящая за ней больше всех, отцу не жена. Но спит почему-то Мария в комнате у Христины.Просветили, конечно же, дети, объяснив ей, что они — брат и сестра. А вот про мать Марии все молчали...А она, будучи скрытным и молчаливым ребенком, спросить не решалась.Однажды пришла в дом странная женщина — сгорЗою кормили на кухне, окружили плотным кольцом, и женщины Харитиди о чем-то тихо шептались со странПотом «черная» женщина подошла к ней и подняла ее подбородок. Марии было больно — рука женщины была крепкой и цепкой. Она мотнула головой, пытаясь вырваться.Тут женщина ослабила хватку, погладила Марию по голове и чуть дрогнула сухими губами:— Иди, девочка! Иди, маленькая!Мария, готовая к бегству, сделала шаг назад и тут ус— Совсем на мою не похожа! Словно и не было ее никогда, Таньки моей!Спустя много лет Мария узнала, что это была ее бабБольше бабку Зою Мария не видела.Отца пытались женить. Он отмахивался и даже слуСтарая Елена совсем слегла, когда Мария пошла в треМария помнила, что отец куда-то уехал почти на неА через неделю женщины Харитиди принялись готоМария поняла — будут гости. И вправду появились гости. Точнее — гостья, которая шла рядом с отцом, несГостья была никому не знакома — за спиной Харлам- пия шла молодая женщина хрупкого вида с большими черными и очень испуганными глазами.Мария запомнила, что ботинки у женщины были странные, мальчуковые, темно-коричневые, с сильно поНавстречу брату и женщине вышла Христина, после смерти бабушки негласно считавшаяся главной из жен— Добро пожаловать, — взволнованно сказала она и обняла женщину в стертых ботинках.Мария увидела, что вещи — чемодан и плюшевый узел — отец занес в свою комнату.И сердце ее почему-то дрогнуло.— Дядька жену привез, — зашептали старшие дети, а Мария, услышав, бросилась вон со двора, обескуражив уже вовсю шумно галдевшую семью, рассаживающуюся за обильно накрытым праздничным столом.Нашел ее Харлампий только под вечер. И где? В броВпервые Мария, отогнув хилую, почти сгнившую штаНа любимом Танькином месте.Он схватил девочку на руки, прижал к себе со всей силой.Уткнувшись в густые дочкины волосы, громко, в гоИ недетским басом ему завторила испуганная и сонная дочь.Жену ему нашли — списались с дальней родней — в глухой деревне под Кировом. Эта совсем молодая женПосле глухой деревни и отчаянной бедности, после холодных и долгих зим, после мачехи, трех ее детей, избытого почти с кровью — с кровавыми мозолями, — ей наверняка показалось, что она попала на небеса.Женщины Харитиди приняли ее хорошо, с открытыми, готовыми к любви сердцами. Комната — светлая, с проСладкие фрукты падали на голову, помидоры краснели и наливались от щедрого солнца на заднем дворе на огоСестры и золовки мужа дарили ей свои платья и обувь, а старшая, Христина, вдела ей в уши золотые сеПро девочку, дочь мужа, она не думала, как не думала о ней ее мачеха. Сыта, здорова, тетки хлопочут — что ей еще? Свою любовь она предлагать и не пыталась — не от злого сердца, а от скупости души, полагая, что Мария в ней не нуждается. Словом, девочка, молчаливая, тихая, с застывВ расчет входил муж, Харлампий. Нет, грубым он не был! Но... И ласки она от него не увидела... Ни разу в жизни.Впрочем, что она знала про ласки? Так проживал жизнь и ее отец, и его братья. Так жили ее собственные женатые братья. Так жили и женщины Харитиди: честнои скупо радовались каждому дню — бесхитростно, не выПотому что так надо. Потому что надо рожать. Потому что женщины.А про ласки они и не ведали.Потому что про Таньку и Харлампия давно позабыли. Про то, как еще может быть в женской жизни.Муж с ней почти не разговаривал: как дела? Что на ужин? Что на базаре?Она отвечала — коротко, сдержанно. Протирала клеСадилась напротив и смотрела, как он ест. Молчали. Потом он кивал и уходил на «мужскую» половину — другой стол террасы — смотреть футбол или играть с братьями в шашки.А после, переведя дух, направлялся к себе. Она бокоОн уже лежал на кровати, глядя в потолок. Она быОн чуть отодвигался к стене и отчего-то вздыхал.Она тоже лежала на спине и почему-то замирала в волнении.Спустя пару минут он, громко крякнув и тяжело вздохОна чувствовала, как холодеют ее руки. Он чуть подОна вся сжималась — от непонятного страха и боли где-то внизу живота — и пыталась податься к нему. Он привставал, словно отдаляясь, и, быстро закончив свое мужское дело, молча отваливался на спину.Засыпал он в ту же минуту — прямо на спине, слоА она тихо, беззвучно плакала, коря себя за эти фоДа, кстати, узнать ей так и не довелось — женщиной она была честной.А про догадки свои скоро забыла — не до того! А моЧерез год после их скромной свадьбы она родила сына.И уж тут — ну, естественно, — совсем стало ни до чего.Мальчик был болезненным и беспокойным, с рук не сходил.А у женщин в семье и своих деток хватало — рожали женщины Харитиди много и часто, спасибо, Господи!И муж, Харлампий, был не помощник — сядет со своей лупоглазой дочкой-толстухой и шепчется о чем-то. Словно и нет у него сына, а лишь одна дочь.Зиновию, Зину, как называли жену отца, Мария не полюбила. Да и с какой стати? Матерью ей по-прежнему была тетка, успокоившаяся наконец, что вторая жена брата любимую девочку у нее не отберет.Отца Мария любила отчаянно — по вечерам висела на заборе и высматривала его с работы. К маленькому брату была равнодушна — в братьях и сестрах недостатВ комнату отца и его жены не заходила с тех пор, как однажды увидела разобранную постель — почему-то стеснялась.К пятнадцати годам Мария превратилась в полную и выОднажды услышала, что ее собираются сватать — тетки обсуждали какого-то краснодарского жениха из «богатой» семьи и искоса поглядывали на племянницу.А спустя пару дней Лидия повела ее в центральный универмаг и старательно выбирала ей новое платье и ноМария решила, что это — на выпускной. А тетка не— И на выпускной пригодится, и еще куда-нибудь.— Куда еще? — уточнила Мария.Тетка погладила ее по голове.— Замуж, девочка. Замуж пора.И очень грустно вздохнула.А вечером пришли двое немолодых мужчин и долго сиОтец был очень печален и молчалив, больше обычного.Тетки молчали и старались не смотреть Марии в глаза. Только Зина, жена отца, усмехнулась:— Замуж тебя отдают! Ты что, дурочка? Не понимаешь?Мария вспыхнула и бросилась прочь из дома. Поздно вечером, когда она, измученная от усталости и неизвест— Правда, папа? — спросила она.Он молча кивнул.— Не пойду! — мотнула головой Мария. — Ни за что не пойду!— А что тут плохого? — удивился отец. — Надо же... замуж...— Не пойду, — упрямо повторила Мария и, отодвиПосле выпускного Мария собрала вещи и объявила родне:— Все. Уезжаю. В Краснодар, в медучилище. А по— Да как же? — растерянно спросил кто-то из дя— А меня вы спросили? — сверкнула очами МаС отцом простилась холодно — было понятно, что оба в обиде. А вот жена отца радости от отъезда Марии и не скрывала — простилась с ней нарочито тепло и душевно.В Краснодаре Марии дали койку в общежитии и стиУчилась она на «отлично», и в группе ее считали зуСоседки по общаге сильно красили ресницы, густо поА Мария радовалась одиночеству — впервые в жизни она могла побыть дома одна. Заваривала литровую банку крепкого чая, забиралась с ногами на кровать — и читаОднажды приехал отец — привез огромную корзину еды и фруктов, долго сидел на стуле напротив кровати Марии и, тяжело вздыхая, тревожно оглядывал внезапно повзрослевшую дочь.Мария проводила отца до автобусной станции, и они крепко обнялись, простив друг другу все и сразу.Мария училась легко и с удовольствием, мечтая, коНа каникулы ездила в родительский дом, где на нее шумно набрасывалось огромное семейство Харитиди. Но оставалась она там ненадолго — торопилась обратно. Нужно было зарабатывать деньги — брать у отца она не хотела. Конечно, дядья и тетки совали ей в карманы пяРаспределилась она в небольшой поселок на моДоктора обожали все — от самых капризных больных до усталых и всего повидавших больничных нянечек. Жил он в доме в двух шагах от больницы, побеспокоить ДокОн даже спал в первой, проходной, комнате на узком и жестком диване, чтобы прибежавший за ним коллега не побеспокоил членов его семьи.А семья была огромна — две сестры, старые девы, старушка-мать, жена Доктора, маленькая и сухонькая Вера Васильевна, которую за глаза все называли ВеруДоктор и Веруня были так похожи между собой, что вполне можно было принять их за брата с сестрой. Три доВсе они были как из одного инкубатора — белобрыДоктор, Виталий Андреевич, «дамочек» своих, как он называл их шутя, обожал.В саду стояла большая беседка, где всегда пыхтел самовар. Слышался звук стаканов и ложечек, короткие споры — и снова взрывы веселого смеха.Мария, проходя мимо дома Доктора, с жадностью заДоктор шел по улицам поселка, приветственно кивая головой налево и направо — все знали его и всех зналон. Ну, или почти всех — всем ведь когда-нибудь слуМарию Доктор выучил на операционную сестру. ТанМария доктора боготворила. После операции он горяПочему-то она жалела его... Какая глупость — он жил в большой и дружной семье, где все его уважали и слово его считалось законом. Его обожали все без исключения. Так почему же?А просто увидела она как-то, как сидел он у себя в каИ она поняла — устал. Очень устал ее Доктор. Ее куА побывав однажды у него, окончательно утвердилась в своих догадках. Там было шумно, суетливо и бестолково. И «дамочки» Доктора были суетливыми и бестолковыми.Нескладехами, вот кем они были. Мария вспоминала наОднажды она заметила, что обшлага его рубашки, манжеты и воротник сильно потрепаны — как говоритВеруня, Вера Васильевна, покачивалась в гамаДокторица Лариса, совсем молодая, чуть старше Ма— Мелкое семейство, — так называла она его родЭто, естественно, было брошено в адрес и незадачлиВера Васильевна не работает. Почему? На этот восчиталось, что Веруня растит детей. А на деле... После рождения младшей, Тонечки, муж объявил, что карьера Веруни закончена: три дочери — это не шутка!Это и впрямь было серьезно — девочки оказались боэлектрика.Веруня беспомощно хлопала прозрачными, в светлых ресницах глазами и разводила тонкими ручками.— Виталечка, — детским голоском певуче выводила она, — кран снова бессовестно потек, лампочка в беИ на глазах у нее закипали слезы отчаяния.Виталечка успокаивал ее и принимался «решать воЭто и дети, и свекровь, и золовки.— У Веруни ангельский характер, — восхищался он, — ни одного скандала и ни одной распри! За всю наЭто была чистая правда — скандалов в доме не бытала приживалками при невестке и любимом брате. Не то чтобы Веруня на этом настаивала... Но! Границы обоБеженцев приняли тут же — тогда еще в крошечной квартирке, выданной местной властью многодетному отцу.А спустя полгода, устав от очередей в уборную, было решено «расшириться», то есть купить большое жилье.Дом этот, уже тогда почти развалившийся и даже не скрывавший этого, беззастенчиво, не смущаясь, обнажал дырки в полу и прорехи в тонких стенах, но купили его быстро и сразу — деньги достала из носового платка мать Доктора — все, что удалось скопить за долгую жизнь.В этом кособоком, продуваемом и ветхом жилище быЕще был стол. Да, стол! Огромный, дубовый, на единУчасток — всего-то четыре сотки. А куда же им больЦветов, разумеется, никто не развел — все забыли об этом после пары неудачных опытов с розами и георгина«Рожала» только оставшаяся от старых хозяев клубВ доме все постоянно ломалось, отваливалось, падало, вырывалось и билось. И все же простор всех расслабил и примирил — всем по комнатке, всем по углу — вниСчиталось, что хозяйством занимаются сестры — под строгим надзором матери. Ерунда! Поварихи были они никудышные. Веруню от домашних дел отстранили, а сав больнице, девочки — из тех детей, у которых никогда нет аппетита, а женщины Доктора были субтильны, неЗато в доме весело, шумно и мирно. Разве не это заМатушка Доктора занималась рукоделием, и считаА глава семьи был совершенно счастлив! Все его женОн вообще считал себя человеком счастливым: дом — любимый дом, — полный любимыми и родными лицами, море, на которое он любил смотреть на закате, и, разумеМаленькая больничка — а больницей назвать ее быБоялся он только одного: не приведи господи, слепоты или тремора рук — вот тогда точно беда!Пару лет назад большой человек из районного центра пообещал ему «райский сад» в своей вотчине. В благоБонза покачал квадратной лысеющей башкой:— Чудак вы, доктор! Ей-богу — чудак! И кто бы от этого... Да еще добровольно!Доктор улыбнулся и развел руками. Бонза — тот, кстати, после той истории так и лечился у Доктора, — чуть что, высылал машину.Мария своего доктора обожала — он был для нее богом и небожителем. Однажды она остолбенела, увиМария была потрясена — он, кумир, небожитель, нюВозмущению ее не было предела. И вот именно тогда она стала подкармливать любимого Доктора, сменив на посту санитарку Стешу, приносившую из дома то котлету, то капустные пирожки. И именно тогда она возненавидела «мелкую» семейку. Возненавидела и запрезирала — гоЖизнь Марии протекала плавно и скучно, впрочем, скука ее вовсе не угнетала. Дом — работа. Хотя какой там дом! Дом был далеко, там, где осталась ее большая семья. А маленькая комнатка, которую Мария снимала, была не домом — так, скорее убежищем. Она приходиЕще мысли Марии занимала работа. Она без конца перебирала события прошедшего дня и недели, пережина к его судьбе. Жалела, скучала, когда не видела его слишком долго или видела слишком коротко. «Святой человек! — думала она. — Таких больше нет!» Засыпая, она радовалась, что завтра снова рабочий день, который начнется с обычной пятиминутки, и она опять увидит его, услышит его спокойный, размеренный и уверенный гоИногда она ходила в кино. Никогда — на танцы, стесОтец тяжело заболел, и Мария взяла неожиданный отпуск. Диагноз Харлампию поставить никто не мог, и отМария погладила его по голове и вышла во двор. За столом сидела притихшая и виноватая семья.— Почему раньше не сообщили? — сухо бросила Мария и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к калитке.На переговорном пункте она долго ждала заказанного звонка, а наконец дождавшись, стала громко, торопливо и сбивчиво объяснять собеседнику суть проблемы. Теле«Какая толстая, господи! — обиженно подумала одноМария зашла во двор и строго приказала молодым женщинам отмыть кухню до блеска. Пол, столы, плиты. Так же поступить с туалетом.— А вот комнату папы я уберу сама. Завтра приедет доктор. Лучший из докторов. И все будет хорошо! — увеДоктора она встретила на автобусной станции рано утром. Они шли по улицам ее родного городка, и никог— Справимся, Маша! Непременно справимся!Как не разорвалось тогда ее бедное сердце? Как выСлезы брызнули из глаз, и она растерялась, залилась густой краской, смутилась и моментально некрасиво и гуДоктор внимательно и долго осматривал больного, щупал живот, слушал легкие и сердце, задавал вопросы и непринужденно шутил, похлопывая Харлампия по хуПотом они вышли во двор и сели с Марией за стол. Он говорил тихо и уверенно:— Скорее всего, опухоль кишечника. Я почти увеТо, что пришло Доктору в голову, слава богу, срабоБонза, будучи к тому времени уже руководителем края, решил вопрос в полчаса.Стали готовить операционную в местной больнице, палату и перевозку пациента.