j
Название книги | Обитель |
Автор | Прилепин |
Год публикации | 2021 |
Издательство | АСТ |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | Прилепин |
ISBN | 978-5-17-084483-8 |
EAN13 | 9785170844838 |
Артикул | P_9785170844838 |
Количество страниц | 752 |
Тип переплета | мат. |
Формат | - |
Вес, г | 2040 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Книга из серии 'Прилепин'
'Соловки, конец двадцатых годов. Последний акт драмы Серебряного века.
Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего – и целая жизнь, уместившаяся в одну осень.
Величественная природа – и клубок человеческих судеб, где невозможно отличить палачей от жертв.
Трагическая история одной любви – и история всей страны с ее болью, кровью, ненавистью, отраженная в Соловецком острове, как в зеркале.
Мощный метафизический текст о степени личной свободы и о степени физических возможностей человека.
Это – новый роман Захара Прилепина.
Это – \"Обитель\".'
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
^ПрилепинОБИЗАХАР ПРИЛЕПИНТЕЛЬРОМАНРЕДАКЦИЯ ЕЛЕШ ШУБИНОЙИздательство ACTМосква2021УДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44П76Прилепин, Захар.П76АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2021. - 752 с.ISBN 978-5-17-120149-4 (Кинобестселлеры)ISBN 978-5-17-084483-8 (Захар Прилепин: проза)Соловки, конец двадцатых годов. Последний акт драмы Серебряного века.Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыВеличественная природа — и клубок человеческих судеб, где невозможно отТрагическая история одной любви — и история всей страны с ее болью, кроМощный метафизический текст о степени личной свободы и о степени физиЭто — главный роман Захара Прилепина.Это — «Обитель».УДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44ISBN 978-5-17-120149-4 (Кинобестселлеры)ISBN 978-5-17-084483-8 (Захар Прилепин: проза)© Захар Прилепин© ООО «Издательство АСТ»|оглавление|от автора | 7 |книга первая| 13 |книга вторая| 407 |послесловие | 696 | приложение | дневник галины кучеренко | 705 |некоторые примечания | 730 |эпилог | 744 |Говорили, что в молодости прадед был шумливый и злой. В наших краях есть хорошее слово, опреДо самой старости у него имелась странность: если мимо нашего дома шла отбившаяся от стада корова с колокольцем на шее, прадед иной раз мог забытьлюбое дело и резво отправиться на улицу, схватив второпях что попало — свой кривой посох из рябиновой палки, сапог, старый чугунок. С порога, ужасно ругаясь, бросал вослед корове вещь, оказавшуюся в его кривых пальцах. Мог и пробежаться за на“Бешеный чёрт!” — говорила про него бабушка. Она пров первом слове и гулкое “о” во втором завораживали.“А” было похоже на бесноватый, почти треугольный, будто бы вздёрнутый вверх прадедов глаз, которым он в раздражеи кричит на него, прогоняя. Или, с кашлем, выплёвывает каждый раз по одному чёрту, забравшемуся внутрь.По слогам, вослед за бабушкой, повторяя “бе-ша-ный чорт!” — я вслушивался в свой шёпот: в знакомых словахвдруг образовались сквозняки из прошлого, где прадед был совсем другой: юный, дурной и бешеный.Бабушка вспоминала: когда она, выйдя замуж за деда, пришла в дом, прадед страшно колотил “маманю” — её свеЧтоб ударить жену, прадеду приходилось вставать на лавЗвали его Захар Петрович.“Чей это парень?” — “А Захара Петрова”.Прадед был бородат. Борода его была словно бы чеченская, чуть курчавая, не вся ещё седая — хотя редкие волосы на гоПух снимал кто-нибудь из нас, безбоязненных детей — ни бабушка, ни дед, ни мой отец головы прадеда не касались ниРостом он был невысок, в четырнадцать я уже перерос его, хотя, конечно же, к тому времени Захар Петров ссутулился, сильно хромал и понемногу врастал в землю — ему было то ли восемьдесят восемь, то ли восемьдесят девять: в паспорте был записан один год, родился он в другом, то ли раньше даБабушка рассказывала, что прадед стал добрее, когда ему перевалило за шестьдесят, — но только к детям. Души не чаял во внуках, кормил их, тешил, мыл — по деревенским меркам всё это было диковато. Спали они все по очереди с ним на печке, под его огромным кудрявым пахучим тулупом.Мы наезжали в родовой дом погостить — и лет, кажется, в шесть мне тоже несколько раз выпадало это счастье: ядрёный, шерстяной, дремучий тулуп — я помню его дух и поныне.Сам тулуп был как древнее предание — искренне вериА я нашёл и съел вперемешку с махоркой.Когда прадед умер, тулуп выбросили — чего бы я тут ни плёл, а был он старьё старьём и пах ужасно.Девяностолетие Захара Петрова мы праздновали на всяПрадед сидел, на первый неумный взгляд преисполненный значения, а на самом деле весёлый и чуть лукавый: как я вас обманул — дожил до девяноста и заставил всех собраться.Выпивал он, как и все наши, наравне с молодыми до саПока прадед выходил, все оставшиеся за столом молчали и не шевелились.“Как генералиссимус идёт...” — сказал, помню, мой крёстТо, что прадед три года сидел в лагере на Соловках, я узнал ещё ребёнком. Для меня это было почти то же самое, как если бы он ходил за зипунами в Персию при Алексее Тишайшем или добирался с бритым Святославом до Тмутаракани.Об этом особенно не распространялись, но, с другой стоДолгое время я думал, что Мстислав Бурцев и Кучерава — однополчане прадеда, и только потом догадался, что это всё лагерники.Когда мне в руки попали соловецкие фотографии, удивиОни воспринимались мной почти как близкая, хоть и неДумая об этом сейчас, я понимаю, как короток путь до истории — она рядом. Я прикасался к прадеду, прадед воочию видел святых и бесов.Эйхманиса он всегда называл “Фёдор Иванович”, было слышно, что к нему прадед относится с чувством трудного уважения. Я иногда пытаюсь представить, как убили этого красивого и неглупого человека — основателя концлагерей в Советской России.Лично мне прадед ничего про соловецкую жизнь не расПомню, мать, немного бахвалясь перед стариками, провеПрадед быстро, в двух-трёх фразах, хриплым и обширным своЕщё были истории про баланы в октябрьской ледяной воСвоего чёрного беспородного щенка я тоже назвал Блэк.Щенок, играясь, задушил одного летнего цыплака, потом другого и перья раскидал на крыльце, следом третьего... в обРуки прадеда до девяноста лет обладали если не силой, то цепкостью. Лубяная соловецкая закалка тащила его здоровье через весь век. Лица прадеда я не помню, только разве что бороду и в ней рот наискосок, жующий что-то, — зато руки, едва закрою глаза, сразу вижу: с кривыми иссиня-чёрными пальцами, в курчавом грязном волосе. Прадеда и посадили за то, что он зверски избил уполномоченного. Потом его ещё раз чудом не посадили, когда он собственноручно перебил домашнюю скотину, которую собирались обобществлять.Когда я смотрю, особенно в нетрезвом виде, на свои руки, то с некоторым страхом обнаруживаю, как с каждым годом из них прорастают скрученные, с седыми латунными ногтяШтаны прадед называл шкерами, бритву — мойкой, карТак, как он, больше никто не разговаривал ни в семье, ни во всей деревне.Какие-то истории прадеда дед передавал по-своему, отец мой — в новом пересказе, крёстный — на третий лад. БабушОднако ж общая картина понемногу начала складываться.Про Галю и Артёма рассказал отец, когда мне было лет пятнадцать, — тогда как раз наступила эпоха разоблачений и покаянного юродства. Отец к слову и вкратце набросал этот сюжет, необычайно меня поразивший уже тогда.Бабушка тоже знала эту историю.Я всё никак не могу представить, как и когда прадед поПозднее, сводя в одну картину все рассказы и сверяя это с тем, как было на самом деле, согласно обнаруженным в арС другой стороны, что есть истина, как не то, что помнится.Истина — то, что помнится.Прадед умер, когда я был на Кавказе — свободный, весёСледом понемногу ушла в землю почти вся наша огромная семья, только внуки и правнуки остались — одни, без взросПриходится делать вид, что взрослые теперь мы, хотя я ниРазве что у меня вырос сын четырнадцати лет.Так случилось, что, пока все мои старики умирали, я всё время находился где-то далеко — и ни разу не попадал на поИногда я думаю, что мои родные живы — иначе куда они все подевались?Несколько раз мне снилось, как я возвращаюсь в свою деНичего не нахожу.КНИГА ПЕРВАЯIl fait froid aujourd’hui.— Froid et humide.— Quel sale temps, une veritable fievre.— Une veritablepeste...1— Монахи тут, помните, как говорили: “В труде спа— сказал Василий Петрович, на мгновение переведя довольные, часто мигающие глаза с Фёдора Ивано— C’est dans l’effort que se trouve notre salut?2 — переспросил Эйхманис.— C’est bien cela!3 — с удовольствием ответил Василий Пенесколько ягод из корзины, которую держал в руках.— Ну, значит, и мы правы, — сказал Эйхманис, улыбаясь и поочерёдно глядя на Василия Петровича, на Артёма и на свою спутницу, не отвечавшую, впрочем, на его взгляд. — Не знаю, что там со спасением, а в труде монахи знали толк.Артём и Василий Петрович в отсыревшей и грязной одеж— на гнедом норовистом жеребце, она — на пегом, немолодом, будто глуховатом.1 — Сегодня холодно.— Холодно и сыро.— Это не погода, а лихорадка.— Не погода, а чума (фр.).2 — В труде спасаемся? (фр.)3 — Именно так! (фр.)