j
Название книги | Солнечный удар /м/ |
Автор | Бунин |
Год публикации | 2023 |
Издательство | АСТ |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | мЭксклюзивная классика |
ISBN | 978-5-17-117357-9 |
EAN13 | 9785171173579 |
Артикул | P_9785171173579 |
Количество страниц | 320 |
Тип переплета | мяг. |
Формат | - |
Вес, г | 960 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Книга из серии 'мЭксклюзивная классика' 'Человеческая душа во всем ее многообразии — самая значимая тема для Бунина. Не важно, идет ли в его произведениях речь о муках творчества или о скуке повседневности, о настоящей любви, пронзительной и непреодолимой, или о страсти, оглушительной, будто солнечный удар, не важно, являются ли его героями мужчины или женщины, — каждая из повестей и рассказов Бунина остается ярким, замечательным портретом души в некий миг ее существования.'
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
И.А. БУНИНСОЛНЕЧНЫЙ УДАРИЗДАТЕЛЬСТВО ACT МОСКВАУДК 821.161.1-32ББК 84(2Рос=Рус)6-44Б91Серия «Эксклюзив: Русская классика»Серийное оформление А. Фереза, Е. ФерезКомпьютерный дизайн А. ЧаругинойБунин, Иван Аёексеевич.Б91 Солнечный удар : [сборник] / Иван АлексееISBN 978-5-17-117357-9Человеческая душа во всем ее многообразии — самая знаУДК 821.161.1-32ББК 84(2Рос=Рус)6-44ISBN 978-5-17-117357-9© И. А. Бунин, наследники, 2018© ООО «Издательство АСТ», 2021БраньЛаврентий. Я судержал и мог судержать старое потомство. Я этой земли шесть наделов держал, когда господа костылями били, а теперь тебе отдай?Сухоногий. Да ты ее у меня отнял! Меня оголо- дил! Я ее, землю-то, кровью облил!Лаврентий. Ты мне ее продал.Сухоногий. Ты ее отнял! Купил!Лаврентий. Ты продал, а я купил. А теперь ты, значит, хозяин стал? Я за нее деньги отдал. Как же мне землей не интересоваться? Я через нее серый стал, брат ослеп, а отец в гроб пошел. Вот как его наживают, капитал-то.Сухоногий. Да-а, так! Ты у меня две десятины держал, одну за деньги, а другую за процент один.Лаврентий.Дачто я ее у тебя — силком брал? Ты сам сдавал. Нужда сдавала. Нужда просила.Сухоногий. Конечно, нужда! А ты ее забыл! Ты греб!Лаврентий. Греб! Ты поди погляди, сколько у меСухоногий.Аты-то кто ж? Не мужик, что ли? Не такой же хам?Лаврентий. Я хозяин. Я слово свое судержу. Это ваш брат, нищеброды, хамы. Пускай теперь на осинкепередо мной удавится, трынки не дам. Зачем ему, сукину сыну, надо было дробач с гумна тащить?Сухоногий. А ты сам зачем тащил?Лаврентий.Янетащил, а за деньги брал. Я за свое добро требовал, а не воровать по гумнам ходил.Сухоногий. Все равно тащил! Первую заповедь забыл!Лаврентий. Ах, боже милосливый!Сухоногий. Да, всем тащил, обозы гонял, под процент давал, за всем попинался!Лаврентий. Я ночи не спал, свое хозяйство наСухоногий. Молчи! «Ночи не спал! Хозяйство наживал!» А зачем не спал? Зачем наживал? Дьяволу угожал? Что, перед смертью в лепешку закатаешь да соЛаврентий. Ты меня переживешь. Ты костяной. Тебя ни одна болезнь не берет.Сухоногий. Мне Господь мою кость за бедность дал, а у меня сына последнего забрали ваше народное правительство, глаза их закатись!Лаврентий. Действительно, это новое правительСухоногий. А таких-то убогих много!Лаврентий. Немного, не говори. По порядку стаСухоногий.А!Вот то-то и есть! Они его в солдаты взяли, а по его развитию, по его почтенности ему какое место занимать? Он у любого барина в сельской конторе может писарем быть! Им бы и всем-то, солдатам, надо ружья покидать да домой!Лаврентий. Ружья нельзя кидать, беспорядок будет.Сухоногий. А за кого им теперь воевать? Наша держава все равно пропала!Лаврентий. Это верно, пропала. Без пастуха и стаСухоногий.А!Вот то-то и есть! Кому они присяЛаврентий. На Ваньку надежда плохая. У него в голове мухи кипят.Сухоногий. Мы присягали на верность службы, а дворяне на верность подданства, а теперь где они? С Ванькой сидят, хвостом ему виляют! Ну, разорился, ну, именье свое прожил, а все-таки честь свою держи, алебарду не опускай! Тебя господа костылями не могли бить, ты по своим летам в крепости не жил, а я жил, знаю. Тебя, такого-то, будь ты хоть бурмистром, нельзя было не бить, ты слов не слушал, ты господина всегда норовил обокрасть, а меня господа пальцем не трогали! Ты крот подземный, у тебя когти скребучие!Лаврентий. Они и так все давно разбежались, солдаты-то эти твои. Все по деревням сидят, грабежу ждут.Сухоногий. Сидят! Конечно, сидят! Раньше держава была, а теперь что? Кому служить? А прежде кажный должен был в назначенный срок явиться, а не явился — умей выправиться, рапорт подай! Теперь все равно все прахом пойдет, все придется сначала начинать, по камушку строить!Лаврентий. Ах, боже милосливый! А строить-то кто будет?Сухоногий. Кто ж по-твоему? Ты? ан брешешь! Господь, а не ты! Господь!Лаврентий. Тебе такому-то Господь не даст. У техорошие угодники божии за вашу беспечность за вшивые вихры драли.Сухоногий. Не все драли, брешешь! Угодники разные есть! Они сами богатства гнушались!Лаврентий. Они для себя гнушались, а нам велели свое потомство кормить. Державу питать.Сухоногий. А я под твою Ванькину державу все равно ни за какие золотые дворцы не пойду!Лаврентий. Я не Ванька, я хозяин.Сухоногий. Ну, и лопни твое чрево с твоим хоЛето 1917ИсходIКнязь умер перед вечером двадцать девятого августа. Умер, как жил, — молчаливый, ото всех отчужденный.Солнце, золотясь перед закатом, не раз заходило в легкие смуглые тучки, островами раскинутые над дальНищие, бродившие по деревне, раньше всех узнали о смерти князя. Они появились возле разрушенных каВ доме хлопали двери. Наташа выскочила на парадиз растворенного дома слышно было, как стенные часы медлительно пробили шесть. А через минуту по двоКогда молодой Бестужев вошел к умершему, тот леСтавни раскрывались одна за другою. В окна, сквозь темные ветви старого хвойного палисадника, глянул данаполняло комнату. Солнце потухло, все поблекло. Хвоя палисадника сухо темнела на прозрачном, сверху зеле— Чего жалеть, — серьезно сказала Наташа, опять входя и отодвигая ящик комода, вынимая оттуда чистое белье, простыни и наволочку на подушку. — Умерли смирно, всем так дай Бог. А жалеть их некому, никого после себя не оставили, — прибавила она и опять вышла.Бестужев, присев на подоконник, все глядел в темСо двора, из сумрака слабо и необыкновенно приятно пахло дымом. Это успокаивало, говорило о земле, о пронамного старше меня». — «Вот дурак, — усмехнувшись, сказал князь, — да ведь мы росли вместе». — «Ну, росли не росли, а житья тебе теперь немного», — сказал старик, натуживаясь, и, приподняв и прижимая к груди тяжелую, полную рожью меру, поспешно, приседая, пошел в шу— Теперь уходите, барчук, — бесстрастно, но значиИ от этого ведра, от этих слов Бестужеву вдруг стало страшно. Он поднялся с подоконника и, не глядя на НаIIВ девятом часу в комнате, где умер князь, все пришло в порядок, было прибрано, кровати уже не было, тепи чадно дрожали на свечках прозрачные копья пламени, золотые, с ярко-синим основанием.В доме огонь был только в лакейской. Там, под ок— А как ни плохо живешь, все будет трудно с белым светом расставаться, — печально говорила Агафья, на— Известно, трудно, — сказал Григорий. — Кабы знал, и жил бы не так, все бы имущество истребил. А то боимся именье свое распустить, все думаешь, под ста— Наша жизнь как волна бежит, — сказал Семен. — Смерть, ее, сказано, надо встречать с радостью и тре— Исход, а не смерть, родной, — сухо и наставитель— С трепетом не с трепетом, а умирать никому не хо— Не души, батюшка, а дуси, — еще наставительнее сказала Евгения.Кончив последнюю чашку, Семен мотнул головой, откидывая со лба вспотевшие темно-серые волосы, встал, перекрестился, захватил Псалтырь и на цыпочках пошел через темный зал, через темную гостиную к покойнику.— Ступай, ступай, дорогой, — сказала ему вслед ЕвгеСменяя Тишку, Семен надел очки и, строго глядя чеДверь в прихожую возле черного крыльца была отТишка жадно курил в сенях, поджидая выхода девок. Они проскользнули мимо него, делая вид, что не заме— Ай ты угорел? Пусти! А то отцу скажу.Тишка выпустил ее. Она побежала к саду. Месяц, уже небольшой, белый, ясный, высоко стоял над темным са— Ночь-то какая, батюшки!И очаровательно, с радостной нежностью, прозвучал в ночном тихом воздухе ее счастливый голос.IIIБестужев ходил из конца в конец по двору. Со двора, пустого, широкого, освещенного месяцем, он глядел то на огоньки в деревне за рекой, то на светлые окна люд— Крышку уж доделываю.Потом Бестужев постоял, облокотясь на раскрыАнюта тупо, восторженно и косноязычно говорила с печки:— Вот и помер, ваше сиятельство, в голова ничего не положил. Так и не дал мне ничего. Нету да нету, поИ она распахнула кофту и показала голую грудь:— Голая вся. Так-то, глупый! А я тебя в старые годы любила, я об тебе скучала, ты красивый был, веселый,ласковый, чистая барышня! Ты всю свою молодость об своей Людмилочке убивался, а она тебя, глупый, только терзала-мучила да с другим под венец стала, а я одна тебя верно любила, да про то только моя думка знала! Я убогая, урода, а душа-то у меня, может, ангельская- архангельская, я одна тебя любила, одна сижу радуюсь о твоей кончине смертной...И она радостно и дико засмеялась и заплакала.— Пойдем, Анюта, Псалтырь читать, — громко сказал печник тем тоном, каким говорят с детьми кому-нибудь на потеху. — Пойдешь, не боишься?— Дурак! Кабы ноги были целы, и пошла бы, ай плохо? — крикнула Анюта сквозь слезы. — Их грех, покойников-то, бояться. Они святые, пречистые.— Я и не боюсь, — развязно сказал печник, закуривая цигарку, загоревшуюся зеленым огнем. — Я с тобой хоть на цельную ночь в фамильный склеп ляжу.Анюта восторженно рыдала, утираясь кофтой.Не нарушая светлого и прекрасного царства ночи, а только делая его еще более прекрасным, пали на двор легкие тени от шедших на месяц белых тучек, и месяц, сияя, катился на них в глубине чистого неба, над блестев1918Зимний сонДнем, гуляя, Ивлев прошел по выгону мимо школы.На крыльце стояла учительница и пристально смоНа ней была синяя на белом барашке поддевка, подПотом он лежал у себя в кабинете на тахте.На дворе, при ярком солнце и высоких сияющих обВ окнах зала солнце горячо грело блестящие стекла.Холодно и скучно синело только в кабинете — окна его выходили на север.Зато за окнами был сад, освещенный солнцем в упор.И он лежал, облокотившись на истертую сафьянную подушку, и смотрел на дымящиеся сугробы и на редПо сугробам и зеленым елкам, торчавшим из сугро— Где же, однако, с учительницей встретиться? Разве поехать к Вуколовой избе.И тотчас же в саду, в снежной пыли показался боль— Ах, — подумал Ивлев с радостью, — непременно случилось что-нибудь ужасное!Это был Вукол, разорившийся богач, живший в одиИ Вукол стоял в прихожей, плакал и жаловался, что сын бьет его, с размаху кланялся горничным и просил чайку — хоть щепоточку.— Затем и лез по сугробам, по морозу, — говорил он. — Что поделаешь, привык, а сын не дает, грозит убить...И видно было, что его самого трогает — и гораздо более, чем побои и грубость сына, — то, что он когда-то каждый день пил чай и привык к нему.Он был страшен и жалок, по-медвежьи держал палку в посиневших руках.— Дайте ему, — сказал Ивлев, — и чаю, и сахару, и белого хлеба!Воротясь в поле, в свою ледяную избу, Вукол, польв кадке, наколол щепок, жарко запалил их, окунув снаКак вдруг вошел сын.Изба была вся голубая от дыму.Старик кончал двадцатую чашку.И сын так крепко стукнул его костылем в темя, что он мгновенно отдал Богу душу.Тогда Ивлев велел запрячь в бегунки молодую, гоБыл розовый морозный вечер, и он оделся особенно тепло и ладно, вышел, сел, и санки понесли его по выНа крыльцо тотчас вышла весь день поджидавшая его учительница.— Мы непременно должны посмотреть Вукола! — крикнула она.На ней была синяя на белом барашке поддевка, подОна смеялась, нагибая голову к муфте, закрываясь от острого ветра.Лошадь летела как на крыльях.Сзади, за степью, садилось солнце.Снежное поле, расстилавшееся впереди, зеленело.И встречный ветер, как огнем, жег щеки, брови.Ивлев оглянулся — не едет ли кто сзади. Поле было пусто и уже темнело в малиновом свете заката. И он об— Нет, — крикнула она, — мы должны сперва заехать.И через минуту они очутились возле темной избы, черневшей среди снегов.