j
Название книги | Смерть Вазир-Мухтара |
Автор | Тынянов |
Год публикации | 2021 |
Издательство | АСТ |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | Библиотека проекта Бориса Акунина ИРГ |
ISBN | 978-5-17-139037-2 |
EAN13 | 9785171390372 |
Артикул | P_9785171390372 |
Количество страниц | 448 |
Тип переплета | цел. |
Формат | - |
Вес, г | 1280 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Книга из серии 'Библиотека проекта Бориса Акунина ИРГ' '"Смерть Вазир-Мухтара" – самый известный роман выдающегося российского писателя Ю.Н. Тынянова — по праву считается одним из лучших произведений исторической прозы XX века в русской литературе. В книге с достоверной точностью описывается последний год жизни великого писателя и дипломата Александра Сергеевича Грибоедова, создателя комедии "Горе от ума", полномочного представителя Российской империи в Персии, трагически погибшего в Тегеране в 1829 году.'
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
«ИСТОРИЯ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА»РЕДАКЦИОННО-ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «ЖАНРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА»ПРЕДСТАВЛЯЕТБИБЛИОТЕКА ПРОЕКТА БОРИСА АКУНИНА «ИСТОРИЯ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА»ВАЛЕНТИН ИВАНОВ Русь изначальная Русь ВеликаяПАВЕЛ ЗАГРЕБЕЛЬНЫЙ ЕвпраксияЯрослав МудрыйАНТОНИН ЛАДИНСКИЙ Голубь над ПонтомВЕРА ПАНОВА Сказание об ОльгеБОРИС ВАСИЛЬЕВ Вещий Олег Владимир Красное СолнышкоВАСИЛИЙ ЯН Чингисхан БатыйИСАЙ КАЛАШНИКОВ Жестокий векВАЛЕРИЙ ЯЗВИЦКИЙ Иван III — государь всея РусиАЛЕКСЕЙ ЮГОВ РатоборцыДМИТРИЙ БАЛАШОВ Куликово поле Степной закатА.К. ТОЛСТОЙ Князь Серебряный Драматические произведенияЛЕВ ЖДАНОВ Царь Иоанн Грозный Последний фаворитАЛЕКСЕЙ ЧАПЫГИН Гулящие людиВСЕВОЛОД СОЛОВЬЕВ Царь-девицаАНАТОЛИЙ БРУСНИКИН Девятный СпасАЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ Петр ПервыйЕКАТЕРИНА II ВЕЛИКАЯ МемуарыЛЕВ ТОЛСТОЙ Хаджи-МуратСОФИЯ ШУАЗЁЛЬ-ГУФЬЕ Исторические мемуары об импераА.П. ЕРМОЛОВЗаписки русского генерала.1812 годИ.Д. ЯКУШКИН Записки декабристаАДАМ ЧАРТОРЫЖСКИЙ МемуарыЮ.Н. ТЫНЯНОВКюхляСмерть Вазир-Мухтара«ИСТОРИЯ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА»ЮРИЙ ТЫНЯНОВ ♦ СМЕРТЬ ВАЗИР-МУХТАРА ♦Издательство ACT МоскваУДК 821.161.1-311.6ББК 84(2Рос=Рус)6-44Т93Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.Библиотека проекта Бориса Акунина «История Российского государства» издается с 2014 годаСерийное оформление — Андрей Ферез Дизайн переплета — Константин ПарсаданянТынянов, Ю.Н.Т93 Смерть Вазир-Мухтара : [роман] / Юрий НиколаISBN 978-5-17-139037-2Библиотека проекта «История Российского государства» — это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны от самых ее истоков.«Смерть Вазир-Мухтара» — самый известный роман замечательXX века в русской литературе. В книге с достоверной точностью описывается последний год жизни великого писателя и дипломата Александра Сергеевича ГриУДК 821.161.1-311.6ББК 84(2Рос=Рус)6-44ISBN 978-5-17-139037-2© B. Akunin, 2021© ООО «Издательство АСТ», 2021Взгляни на лик холодный сей, Взгляни: в нем жизни нет;Но как на нем былых страстей Еще заметен след!Так ярый ток, оледенев,Над бездною висит,Утратив прежний грозный рев, Храня движенья вид.Евгений Баратынскийа очень холодной площади в декабре месяце тысяча воЛица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной неТогда начали мерить числом и мерой, судить порхающих отцов; отцы были осуждены на казнь и бесславную жизнь.Случайный путешественник-француз, пораженный устройством русского механизма, писал о нем: «империя каталогов», и добавлял: «блестящих».Отцы пригнулись, дети зашевелились, отцы стали боятьИ были пустоты.За пустотами мало кто разглядел, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких, отцов, что кровь века переДети были моложе отцов всего на два, на три года. РуДуло два ветра: на восток и на запад, и оба несли с собою: соль и смерть отцам и деньги — детям.Чем была политика для отцов?«Что такое тайное общество? Мы ходили в Париже к девчонкам, здесь пойдем на Медведя», — так говорил деОн не был легкомыслен, он дразнил потом Николая из Сибири письмами и проектами, написанными издевательБунт и женщины были сладострастием стихов и даже слов обыденного разговора. Отсюда же шла и смерть, от бунта и женщин.Людей, умиравших раньше своего века, смерть застигала внезапно, как любовь, как дождь.«Он схватил за руку испуганного доктора и просил настоятельно помощи, громко требуя и крича на него: „Да понимаешь ли, мой друг, что я жить хочу, жить хо- чу!“».Так умирал Ермолов, законсервированный Николаем в банку полководец двадцатых годов.И врач, сдавленный его рукой, упал в обморок.Они узнавали друг друга потом в толпе тридцатых годов, люди двадцатых, — у них был такой «масонский знак», взгляд такой и в особенности усмешка, которой другие не понимали. Усмешка была почти детская.Кругом они слышали другие слова, они всеми силами бились над таким словом, как «камер-юнкер» или «аренда», и тоже их не понимали. Они жизнью расплачивались иноЛюдям двадцатых годов досталась тяжелая смерть, поУ них было в тридцатых годах верное чутье, когда чеЧто дружба? Что любовь?Дружбу они обронили где-то в предыдущем десятилетии, и от нее осталась только привычка писать письма да ходатайствовать за виноватых друзей — кстати, тогда виноНад женщинами в двадцатых годах шутили и вовсе не делали тайн из любви. Иногда только дрались или умирали с таким видом, как будто говорили: «Завтра побывать у Истоминой». Был такой термин у эпохи: «сердца раны». Кстати, он вовсе не препятствовал бракам по расчету.В тридцатых годах поэты стали писать глупым красавищиков».Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молоКак страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь!Они чувствовали на себе опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут.Время бродило.Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения.Было в двадцатых годах винное брожение — Пушкин.Грибоедов был уксусным брожением.А там — с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары.Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра — отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони.Вот — уже в наши дни поэты забыли даже о духах и проВ этот день я отодвинул рукой запах духов и отбросов. Старый азиатский уксус лежит в моих венах, и кровь проЧеловек небольшого роста, желтый и чопорный, заниОн лежит неподвижно, глаза его блестят со сна.Он протянул руку за очками, к столику.Он не думает, не говорит.Еще ничего не решено.ГЛАВА ПЕРВАЯШаруль бело из кана ла садык.[Величайшее несчастье, когда нет истинного друга. Стих арабского поэта иль-Мутанаббия (915-965).Источник указан академиком И.Ю. Крачковским.]Грибоедов. Письмо к Булгарину1Он вытянулся на руках, подался корпусом вперед; от этого нос и губы у него вытянулись гусем.Странное дело! На юношеской постели, как бы помимо его воли, вернулись разные привычки. Именно по утрам он так потягивался, прислушивался к отчему дому: встала ли маменька? язвит ли уже папеньку? По ошибке влетела доЧего он хлопотал с этой своей палкой?И он воровато прикрыл ресницы, слегка шмыгнул носом под одеялом.Конечно, тотчас же опомнился.Протянул желтую руку к столику, пристроил на нос очки.Он спал прекрасно: ему хорошо спалось только на новом месте. Отчий дом оказался сегодня новым местом, он преАлексей Федорович Грибоедов, дядя с палкой, умер пять лет назад. Его и зарыли здесь, на Москве.Войти он, стало быть, не мог.Скончался в свое время и папенька.Но все же раздавались отчие звуки.Часы перекликались из комнаты в комнату, как петухи, через деревянные стены. У maman в будуаре маятник всегЗатем шваркающий звук, и кто-то плевал.Значение звука он долго не мог определить.Потом затаенный смех (несомненно, женский), шваркаАлександр вообще проявлял в доме за этот последний приезд необыкновенную наглость: он налетел, как персидТак, он вздумал, что «Александр Сергеевич не могут, чтобы ему чистить платье в людской», ночевал наверху — и вот теперь тискал девушку.Все же Александр Сергеевич улыбнулся, потому что люМаменька опять трюхнула колокольцем, оберегала его покой от Сашки, а сама ведь тем будила его, несносно.Тогда, как бы из озорства, из желания передразнить неВошел крадучись, извиваясь змеем, шаркая туфлями, Александр. Походка его напоминала походку дервиша в «Страстях Алиевых». На вытянутых руках он нес платье, как жертву божеству, кок его уже был смазан квасом и заТак они и молчали обыкновенно, любуясь друг другом.— Подай кофе.— Каву-с? Мигом, — щеголяя персидским словом, Саш(«Тоже, кафечи. Нашел дурак, перед кем хвастать».)— Карету от извозчика заказал?— Ждет-с.Александр, кланяясь носом на каждом шагу, пошел вон.Как затравленный, унылый зверь, Грибоедов смотрел на свое черное платье.У самого борта сюртука он заметил пылинку, снял ее и покраснел. Он не хотел думать о том, что вскоре здесь засияет алмазная звезда, и между тем даже со всею живоКофе.Быстро он оделся, с отчаянностью решился, прошел к маменькину будуару и стукнул как деревянным пальцем в деревянную дверь.— Entrez? [Войдите?]Изумление было фальшиво, повышение было взято в вопросе на терцию выше, чем следовало бы, голос maman был сладостным dolce в его нынешний приезд, медовым dolce. [нежным].Склонив покорные длинные ресницы, он прошел сразу же через много запахов: пахли патки с одеколонью, серные частицы, можжевеловые порошки.Маменька сидела со взбитыми на висках жидкими пат- ками, не седыми, а бесцветными.Она в лорнет, прищурясь, смотрела на Александра. Взгляд был слегка плотояден. Чин статского советника был обещан Александру.— Как вы спали, мой сын? Ваш Сашка второе утро всех будит.Второе утро он хотел удрать из дому. На этот раз он решился, и, по-видимому, предстояло объясниться. Удирал он в Петербург, собственно, даже не удирал — он вез Тур- кменчайский мир в Петербург и мог только проездом остаНастасья Федоровна прожилась.Была ли она мотовкой? Она была жадна. Все же деньги плыли сквозь пальцы, сыпались песком — и опять начинаНастасья Федоровна была умна, хозяйка, мать — куда девались деньги? Самый воздух грибоедовского дома как бы ел их. Уже мужики были высосаны до последней крайАлександр прекрасно понимал значение голоса и лорнеlegato [плавно] было приглашением поговоВсе это, разумеется, должно было кончиться скандаломи сорваться; и мать, и сын, зная это, оттягивали.Мать не знала, чего хочет сын. Он мог остаться на МоТак решали за его спиной, как за маленького; хуже всеПерсия была выгодна в первую голову деньгами, и чи— Ты сегодня дома обедаешь?— Нет, maman, я приглашен.Он не был приглашен, но не мог себя принудить обедать дома. Обеды были, признаться, дурные.Настасья Федоровна шаловливо посмотрела в лорнет.— Опять кулисы и опять актрисы? — Его мать, говоря— У меня дела, матушка. Вы всё меня двадцатилетним считаете.— В Петербург, вижу, не так уж торопишься.— Напротив, завтра же утром и выезжаю.Она любовалась им в лорнет.— Где же твой Лев и твое Солнце? Александр осторож— Лев и Солнце, маменька, уже давно покоятся у роОна отвела лорнет.— Уже?Заложенный орден давал ей превосходство. Разговор был неминуем.— Сборы твои не слишком скоры? — Она суетливо взби— Нет. Я, собственно, не имею права долее одного дня медлить. Я и так задержался. Дело нешуточное.— Я не об этих сборах говорю, я говорю о том, что ты собираешься делать.Он пожал плечами, взглянул себе под ноги:— Я, право, не подумал еще. — И поднял на нее совсем чужое, не Сашино лицо: немолодое, с облезшими по вискам волосами и пронзительным взглядом. — Это зависит от одОна забилась испуганно прозрачными завитушками на лбу и снизила совершенно голос, как сообщница:— Какого проекта, мой сын?— .о котором, maman, рано говорить.Казалось бы, победил. А вот и нет, начиналась патетика, которая была горше всего.— Alexandre, я вас умоляю, — она сложила ладони, — понула платочком красные глаза и высморкалась. — И Jean, — сказала она совершенно спокойно о Паскевиче, — мне писал: в Персию. В Персию, да и только. — Последние слова она произнесла убежденно. — Впрочем, я не знаю: может быть, ты, Саша, рассудил даже заняться здесь журналами?Очень мирно, но, боже, что за legato! И Jean, и Персия, и все решительная дичь: не хочет он в Персию, и не поедет он в Персию.— Я сказал Ивану Федоровичу, что прошу представить меня только к денежному награждению. Я всё предвидел, маменька. — Опять посмотрел на нее дипломатом, статским советником, восточным царьком. — Я же, собственно, расПеред самым порогом спасения Настасья Федоровнаостановила его, прищурясь:— Ты возьмешь каретку?Он был готов ездить решительно на всем: на дрожках гитарой, на щеголеватом купеческом калибре, но только не в семейственной каретке.— За мною прислал карету Степан Никитич. — Он солгал.— А-а.И он спасся к парадным сеням, через первую гостидивана, и две горки а-ля помпадур.Глупей и новей нельзя было ничего и представить, новые приобретения разорявшейся Настасьи Федоровны.И карсель на одном столе, чистой бронзы.Он постоял в углу у двери, перед столбом, который вилкверху крючком и этим крючком держал висящий фонарь с расписными стеклами.Всё было неудавшаяся Азия, разорение и обман.Не хватало, чтобы стены и потолок были оклеены разЭто был его дом, его Heim [домашний очаг], его детство. И как он всё это любил.Он устремился в сени, накинул плащ, выбежал из дому, упал в карету.2Озираясь с некоторым любопытством, он получил впеОдни и те же русские мужики шли по мостовой — взад и вперед.Щеголь пронесся на дрожках от Новинской площади, и сряду такой же в противоположную сторону. Впрочем, он понял, в чем здесь дело: оба щеголя были в эриванках.Не успели еще взять Эривани, как московские патриоты выражали уже свою суетность, напялив на головы эти круНет, для Москвы, любезного отечества, не стоило дратьПересек Тверскую, поехал по Садовой. Подозрительно грязны и узки были переулки, вливавшиеся в главные улиОн поймал себя на азиатских сравнениях, это была лень ума.Все эти безостановочные дни, что он в какой-то лихо