j
Название книги | Все рассказы |
Автор | Веллер |
Год публикации | 2022 |
Издательство | АСТ |
Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
Серия книги | Лучшее Михаила Веллера |
ISBN | 978-5-17-148215-2 |
EAN13 | 9785171482152 |
Артикул | P_9785171482152 |
Количество страниц | 896 |
Тип переплета | цел. |
Формат | - |
Вес, г | 2400 |
Посмотрите, пожалуйста, возможно, уже вышло следующее издание этой книги и оно здесь представлено:
Книга из серии 'Лучшее Михаила Веллера'
'Эта книга - полное собрание рассказов Михаила Веллера: всего сто семь
рассказов, написанных во всех формах, жанрах и стилях в течение
пятидесяти лет; они многократно переиздавались в разных авторских
сборниках. Все тексты приведены в первоначальной авторской редакции.'
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
МихаилВЕЛЛЕРМихаилВЕЛЛЕРВСЕРАССКАЗЫИздательство ACT МОСКВАУДК 821.161.1ББК 84 (2Рос=Рус)6В27Серия «Лучшее Михаила Веллера»Оформление обложки Александра Кудрявцева, студия «FOLD & SPINE»Веллер, Михаил.В27 Все рассказы / Михаил Веллер. — Москва : Издательство АСТ, 2022. — 896 с. — (Лучшее Михаила Веллера).ISBN 978-5-17-148215-2Эта книга — полное собрание рассказов Михаила Веллера: всего сто семь рассказов, написанных во всех формах, жанрах и стилях в течение пятидесяти лет; они многократно переиздавались в разных авторских сборниках. Все текУДК 821.161.1ББК 84 (2Рос=Рус)6© М. Веллер, 2022© ООО «Издательство АСТ», 2022ХОЧУ БЫТЬ ДВОРНИКОМКОНЬ НА ОДИН ПЕРЕГОНСОПУТСТВУЮЩИЕ УСЛОВИЯЕго должны были расстрелять на рассвете.На рассвете — это крупное везение. Еще есть время.Он лежал ничком в совершенной темноте. Вероятно, ногами к двери — швырнули.Спина была изодрана в мясо и присыпана рыбацкой солью. Боль вывела его из забытья. Боль была союзником.Связанные сзади руки немели.Он перекатился на спину, и боль перерубила сознание. Он смолчал и пришел в себя. Он просто забыл: нога. Левая нога попала под коня. Под ним убило коня.Он уперся правой пяткой в земляной пол и проелозил плечаПосле десятого раза он стал переворачиваться на живот. Сердце грохало в глотке.Извивался, царапая коленом, правой стороной груди, голоЧасовой — вздохнул, выматерился, зачиркал металлом по кре- мушку, добывая прикурить, близко, но снаружи, где дверь, в стороОн определил стену сарая. Переместил себя вдоль нее. На праНашел.Гвоздь торчал на полвершка. Он долго пристраивался к нему стянутыми запястьями. При всяком движении черная трещина в соНе чувствуя руками, на звук, он дергал веревкой о кончик гвозЗакрапал в крышу, наладился дождь. Удача; очень большая удача.Пряди поддевались чаще толстые. Он отпускал напрягшиеся нити, стараясь определить одну, и рвал ее......Очнувшись, он продолжал. И последняя прядка лопнула, но это был лишь один виток, и веревка не ослабла.Теперь он приспособился, пошло быстрее. Ему удавалось рас.Он не мог сказать прошедшего времени, когда освободил руки. Он кусал взбухшие кисти, слизывая кровь с зубов, и руки ожили.Под стену натекала вода. Он напился из лужицы. Часть воды оставил, провертев пальцем в дне лужи несколько ямок поближе к стене.На четвереньках, подтягивая ногу, он обшарил сарай. Ни железЖелезный костыль сидел в столбе мертво. Сжав челюсти, он раскачивал его, выкрашивая зубы.Костылем он стал рыхлить землю с той стороны, под стеной, где натекала вода. Он рыхлил увлажняющуюся землю костылем и выгребал руками. Руку уже можно было высунуть по плечо, когда в деревне закричали петухи. Ему оставался час до рассвета. С доЧасовой — не шагал под дождь, но без сна, дымок махорки чуВ темноте, сдирая запекшиеся струпья со спины, он вылез в мокрый бурьян. Умеряя движения, каждую травинку перед собой проверяя беззвучно, пополз направо к реке.С глинистой кручи головой вперед, тормозя скольжение вытяЛодок не было.Ни одной.Он двигался на четвереньках вдоль воды. Дождь перестал, и лиОбломок бревна он заметил сажени за три. Подкатил его, спуЛежа на калабахе грудью, обхватив ее левой рукой, оттолкнулся от дна, тихо-тихо загребая правой к середине.Ниже по течению верстах в полутора на том берегу был лес.И поэтому так называемые трудности мне непонятны.И знакомые называют меня идеалистом, наивным оптимистом и юнцом, не знающим жизни.Человек этот, боец 6-го эскадрона 72-го красного кавполка, был мой прадед.Фотографию его, дореволюционную овальную сепию, я спер из теткиного альбома и держу у себя на столе. Те, кто видят ее вперКОНЬ НА ОДИН ПЕРЕГОНВсех документов у него было справка об освобождении.— Карточная игра, парень, — предупредили, куря на корточках у крыльца.Сиверин не отозвался. «Передерну».«Скотоимпорт» непридирчив. Неделю в общежитии тянули пу— Чтоб все вернулись, мальчики!..Через два дня, отбив зады, свернули у погранпункта с Чуйского тракта и прикатили в Юстыд.Житье в Юстыде — скучное житье. Стругают ножны для ножей, плетут бичи кто разжился сыромятиной. Карты — на сигареты и сгуЖдали скот; подбирались в бригады. Сиверина чуждались (угПосле завтрака, вытащив из палатки кочму, он дремал на при— Отдыхай. Отдыхай. Ты вот чо: в обед монголы коней пригоСиверин глаз не открыл. Иван сморщился, лысину потер: «Не брать тебя, дьявола... Да людей нет».— В табуне все ничо кони давно взяты, — затолковал. — На первом пункте менять придется. А на чо? — там еще хужей оставлены, все первые связки забрали. Так что будем брать сегодня прямо с хошана. Они, конечно, за зиму от седла отвыкли; ничо... Зато выНа складе долго перекидывали седла. Пробовали уздечки. Зав- пунктом разводил руками.Свалили в кучу у палаток.— Чо, коней сегодня берете?..— Третьяк у монголов брать будет. Хитрый. Лучших отберет.Пригнали заполдень. Кони разнорослые, разномастные. Двое монголов с костистыми барабанного дубления лицами, кратко выМужики, покуривая, расселись по изгороди. Третьяк с Колькой Милосердовым полезли в хошан. Пытались веревкой, держа за кон— В рукав давай! — велел Третьяк.От узкого прохода кони шарахались. Третьяк и Милосердов сто— Уф!.. Так.Притянув веревками шеи, взнуздали, поостерегаясь. Наложили седла; застегнули подпруги.— Выводи.Первый, крутобокий пеган, пошел послушно у Кольки Мило- сердова. Дался погладить, схрупал сухарь. Колька, ухарски щурясь, чинарь в зубах, вдел стремя — пеган прянул — уже в седле Колька натянул повод, конь метнулся было и встал, раз-другой передернув кожей.Пустил шагом. Дал рысь.— Нормальная рысь, — решили сообща.Галоп. Покрутил на месте.— Есть один!..Второй, коренастый гнедок, Кольку сбросил раз, — и сам ждал поодаль.— Жизнь-то страховал хоть, Колька?— Шустрый, язви его!..Поймали быстро. Камчой вытянули — понимает за что.— Порядок. Это он так... сам с испугу, отвык.Со скотоимпортским табуном подоспел Юрка-конюх.— К этим давай. Легче брать будет.Яшка, высокий вороной жеребец, в жжении ярой крови ходил боком, отгораживая своих.— Знакомятся!..Рыжий сухой монгол доставал кобылиц, кружась обнюхивая и фыркая. Яшка прижал уши и двинулся грудью. Рыжий увернул — Яшка заступил путь.— Делай, Яшка!— Счас вло-омит!..— Так чужого, не подпускай!..Надвинулись, тесня. Рыжий жал. Яшка взбил копытами, сверЯшка, моложе и злее, набрасывался. Слитные формы вели черЯшка вприкус затер гриву у холки. Рыжий вывернулся и лягнул сбоку, впечатал в брюхо. Яшка сбился, ловя упор. Рыжий скользнул вдоль, закусил репицу у корня.Юрка-конюх бичом щелкнул, достал. Без толку:— Изуродует Яшку, сука!.. — заматерился Юрка.Визжа от боли резко, Яшка вздернулся и тупнул передними в крестец. Рыжий ломко осел, прянул. Закрутились, вскидываясь и припадая передом, придыхая. Мотая и сталкиваясь мордами, заНа изгороди, заслоняясь от солнца, ссыпаясь в их приближеКровенея отверзнутой каймой глаз, сходились вдыбки, дробили и секли копытами. Уши Яшки мокли, измечены. В напряжении он стал уставать. С затяжкой шарахаясь из вязкой грязи, приседая на вздрагивающих ногах, хрипел с захлебом. Воротясь, кидал задом. Рыжий, щерясь злобно, хватал с боков.— Эге, робя! да он же холощеный! — заметил кто-то.— По памяти!.. — поржали. — И без толку — упорный, а!..— Нахрен он мне в табун, — не захотел Юрка. — Третьяк, бери?С изгороди усомнились:— На таком спину сломать — как два пальца.Колька Милосердов мигнул Ивану. Иван сморщился и потер лысину.— А вот Сиверин возьмет, — объявил Колька.Все обратились на Сиверина.— Или боязно? Тогда я возьму. Тебе кобыленку посмирнее подберем. Чтоб шагом шла и падать невысоко.Смешок готовный пропустили.«Ты поймай... я сяду».Отжать веревкой конь не давался. В рукав не шел. Пытались набрасывать петлю. Перекурив, послали за кем из стригалей-алПришел невысокий парнишка в капроновой шляпе с загнутыми полями. Перевязал петлю по-своему. Собрав веревку в кольца, не— Дает пацан. — оценили.— Так се конек, — сказал алтаец, закурил и ушел.Конь рвался. Суетясь и сопя, ругаясь, впятером затянули в ру— Вяжи чумбур, — Третьяк утер пот. — Вяжи два чумбура.Коротко перехватил повод:— Страхуй.Вывели вдвоем. Конь ударил задом и задергал. Иван повис на уздцах. Юрка и Колька со сторон тянули чумбуры.— Ждешь, Сиверин? — озлел Третьяк. — Берешь — бери! Не убьет.При коновязи конь стих. Сиверин курил рядом. Кругом пред— Ехай, Сиверин, ехай, — поощрил Третьяк.Навстречу руке конь оскалился. Привязанный, стерпел: Сиве- рин почесал, поскреб плечо сильно. Взялся за луку седла — конь прянул, Сиверин отскочил.Захлестнул за коновязь чумбур и, заведя кругом, прижал коня к бревну боком: «Держи», — сунул конец Юрке.Отвязав повод, влез на коновязь и с нее быстро сел, взявши правой заднюю луку. Конь забился, ударил дважды о коновязь — Сиверин поджал ноги, удержался.Вывели на чумбурах. Конь, шарахаясь и заступая задом, рванул, они побежали, удерживая концы. Сиверин перепилил поводом, натянул обеими руками кверху, щемя коню губу, он дал свечу, трях— Ничо... Пусть успокоится...Сиверин сел снова. Юрка с Колькой захватили чумбуры в метре от шеи. Упирались, не давая подняться на дыбы, Сиверин всей тя— Показывай класс. наездник, — прогудел Чударев, начальник связки, грузный сильный старик, супясь с улыбкой. Скотогоны заСиверин отряхнулся, прихрамывая. Поводил под уздцы.Успокоил ведь, вроде. Сухарь конь взял, схрупал. Допустил в седло. Прошел шагом.— Вот и в норме, — сказал Третьяк.Не чувствовал Сиверин, что в норме.Рысью. Поддал пятками в галоп — конь уши прижал, попятилТретьяк смотал и приторочил чумбур, второй Колька отвязал.— Пусть-ка еще проедет, — сказал он и шлепнул веревкой по крупу.Конь с места понес. Они вылетели в ворота. Сиверин вцепился в повод и луку. Заклещился коленями и шенкелями, теряя стремена.Пот мешал глазам. Не мог отвлечься, чтоб слизнуть с губ. Тянул повод затекшей рукой. Храпя и екая, со свернутой мордой, конь не урежал мах. Юстыд скрылся.Сводило ноги. Седло сбивалось к холке. Сиверин надеялся, что не ослабнет подпруга.Конь тряс жестко. Он осадил разом, и Сиверина швырнуло чесоскочила, но рукой удержался, снова закинул и втянул, дрожа суВзбросив подряд, конь встал на месте. Он дышал со свистом. Он отдыхал.Сиверин сидел. Отпускало сдавленное горло. Сведенные мышПрохватил ветер. Горячий в поту, он остыл; полегчало. Дождь полетел полого. Конь переступил, отворачиваясь задом. Сиверину тоже так было лучше.Припустило сильно. Видимость сделалась мала за серой водой. Сиверин тихо толкнул в шаг — конь двинулся, послушал. Но поНе просвечивало, и определить время было трудно. Сиверин заОни ехали и останавливались под дождем. Сиверин пружинил на стременах — грелся.Низкое солнце вышло быстро. Вечерняя прозрачность напитаУспокоившийся было Сиверин озверел в отчаяньи. Сил могло не хватить. Он повернее уперся в стременах и откинулся, вжимая повод. Гора была впереди, и он не давал коню свернуть.Мотая закинутой головой, выбрасывая разом в толчках перед— Вставай, сука!.. — сказал коню Сиверин, перенося тяжесть влево, не вытаскивая ногу.Конь поднялся. Правое колено выше сапога, бедро и локоть у Сиверина были ссажены под лохмотья, но крови не было.— Тоже, самоубийца, — сказал коню Сиверин, вдруг неожиданКонь принял вмах, не умеряя, как жмутся кони на спуске, и Сиверин не отпускал стремена и не страховался за заднюю луку — ему было плевать; и была уверенность.И не заметил, как развязались тороки, и чумбур упал и потаКонь держал вскачь. Сиверин несся на привязи. Трава и песок сливались в струны. Камни выстреливали, кроя тело. «По кочкам разнесет.» Он понял звук — отрывками изнутри звериное подвыОн стал подтягиваться по чумбуру. Чужие мышцы отказывали. Власть над телом иссякла. Сознание отметило, что мотков на левой руке больше. Происходящее как бы. отходило.Разом — задохся в спазме. Это конь пересек ручей. Вода накрыКонь забился, вставая. Сиверин большим и указательным пальНе двигались. Сиверин пытался сосредоточиться, чтобы понять, где верх и где низ. Постоял, отдавая отчет в ощущениях и упорядоБоком, сохраняя хватку, повел коня на ровное место у берега. Переставлять ноги требовало рассудочного напряжения.Там отдохнул немного. Повернулся, не отпуская рук, так, что морда коня легла сзади на правое плечо, и медленно пошел, ища глазами.Остановился у глубоко вбитого старого кола. Опустился на коПотом оперся на четвереньки и его вырвало. Он сотрясался, прогибаясь толчками, со скрежущим звуком, желудок был пуст, и его рвало желчью.Он высморкался и встал, дрожа, ясный и пустой.Конь смотрел, спокойный.Вперившись в его глаза и колко холодея, Сиверин потащил ре— У-ург-ки-и-и-и! — визг вырезался вверх, вес исчез из тела, он рубил и сек, морду, глаза, ноздри, губы, уши, топал, дергался, приседал, слепо истребляя из себя непревозмогаемую жажду уни— Гад! — всхлип выдыхивал. — Гад! Гад! Гад! Гад! Га-ад!..Рука сделалась отдельной и не поднималась больше.Он не мог стоять. Он захлебывался.Конь плакал.Живая вода, заладившие слезы, текли с чернолитых глаз, остаСиверин сел и заревел по-детски....Успокоившись, утер слезы и сопли, приблизился к коню и ткнул лбом в теплую шею.— Раскисли мы, брат, а. — сказал он. Снял куртку, выжал, и стал приводить своего коня в порядок.Солнце уже опустилось за гору. Потянул ветерок. Сиверин в мокром начал зябнуть. Он отжал одежду и слил воду из сапога. Второго не было. Очень захотелось закурить.Сзади подъехал Колька Милосердов.— Ни хре-на ты его, — сказал он.Сиверин смотал чумбур и приторочил, и Милосердов увидел его лицо.— Ни хре-на он тебя, — сказал он.— Езжай. Я скоро, — Сиверин отвязал повод. — Закурить дай. Милосердов стянул телогрейку.— В кармане. Надень. — Помедлил. — Сапог потерял? — спро— Рядом. Подберу.Сиверин надел нагретую телогрейку на голое тело и застегнул до горла. Покурил, вдыхая одну затяжку на другую; потеплело; пе— Поехали, что ли, ирод хренов, — сказал он коню. Мокрые куртку и рубашку приторочил сзади, подсунув между седлом и потЕхали шагом. Сапог нашелся недалеко. Смеркалось быстро. Огоньки Юстыда показались из-за горы.— Послезавтра скот получим, — сказал Сиверин. — Потом споПод навесом в слабом свете ламп стригали работали на столах, стрекотали машинки, овцы толкались массой. Привязанные кони паслись внизу у ручья. В волейбол, полуразличая мяч, с площадки стучали.За воротами попался парнишка в шляпе, бросавший давеча аркан.— Эка он тебя... Объездил?— Есть. — Сиверин слез.— Дай-ка, — алтаец нагловато-хозяйски завладел конем. Умело пустил рысью, тут же вздыбил, развернул, толкнул в галоп, покру— Не, барахло конь, — пренебрежительно передал. — Рыси нет. Трясет сильно. Шаг короткий, — скалился улыбчиво — а не шутил.— Дойду на нем, — отрезал Сиверин.— Конечно, не думай, — смягчился алтаец. — Свежий так-то конь. Тебе быстро не надо. Гнать надо, пасти, чо.От коновязи Сиверин понес седло на плече, бренча стременами и пряжками подпруг, к палатке.— Жив? — спросил Третьяк. — Ухайдокал он тебя. Но сделал, молодец.Сиверин заострил полено под кол и с топором пошел обратно.— На тушенку его, точно, — засмеялись из темноты.— Са-ам до мясокомбината дойдет, — сказал второй голос.У ручья конь заторопился и стал пить, звучно екая, отфыркивая и переводя дух. Сиверин опустился на колени рядом, со стороны течения, и тоже долго пил. От студеной воды глотка немела и выПрикинув место получше, он вбил топором кол, привязал чум- бур и снял с коня уздечку. Конь отошел на шаг и жадно захрумкал траву.Постояв, куря и глядя, Сиверин помочился, и конь тоже пустил струю.— Мы с тобой договоримся, паря. — улыбнулся невольно.Заставил себя сдвинуться, в ручье осторожно обмыл мылом неКонь пасся, и Сиверин отправился на кухню.Повар Володя с Толиком-Ковбоем и веттехником шлепали в карты. Они оборотились и зацокали, качая головами.— Кушать хочешь?— Жидкого бы. — Не хотелось есть.Выхлебал миску теплого супа. Володя отрезал хлеба — из своих, видать, запасов, так-то сухари давали.— Ты хоть страховался? — спросил веттехник.— Э. Никто не страхуется, — сказал Толик-Ковбой.У палатки Третьяк и Колька Милосердов на костерке из щепок и кизяков варили чифир в кружке, прикрутив проволочную ручку. Когда вода вскипела, Колька высыпал сверху пачку чаю, помешалщепочкой, чтоб напиталось и осело, и, держа брезентовой рабочей рукавицей, пристроил над огнем. Гуща поднялась, выгибаясь, пузы— На-ка, хватани, — протянул Третьяк.Сиверин закурил, подув отхлебнул и передал Кольке.Стригали уже кончили работу, там было темно. Еще несколько костерков горели среди палаток.— По всему Уймону сейчас костерки наши... — пустился в за— А сверху б глянуть, — запредставлял Милосердов. — Вот спутник от нас видно, когда запускают, с него видать можно, ко- нешно. Ночь, понял, темно — и только костры наши цепочкой до Бийска, — он головой даже закрутил от впечатления. — Это сколь— Да косари от Тюнгура и дальше, — прибавил Третьяк. — Да колхозный, цыгане пасут.Чифир уменьшил притупленность чувств. Следы дня давали знать себя все сильнее; Сиверин старался не шевелиться. Колька заварил вторяк. Он без надобности поправил на шее монету в пять монго, где всадник с арканом скакал за солнцем.— Коня ничо ты сделал, — подпустил он сдержанное мужски- лестное уважение.— Эх, мучений-то сколько. — сказал Третьяк. — Ну, теперь он тебя признал.— Монгол, — рассудил Милосердов. — Ты его по Уймону не жалей. Нам — дойти только. А там все одно — на мясокомбинат.— Что — на мясокомбинат? — не понял Сиверин.— На тушенку, — с каким-то весельем предвкусил Третьяк.— Чего это?— Так монгол же, — объяснил Милосердов. — Они нам что по— Своим ходом, — добавил Третьяк.— Так что отыграется ему твоя шкура, — посмеялись.— Так он чо, не в табун пойдет? — все пытался уразуметь Си- верин.— Нет конечно. В табуне скотоимпортские. А это — монгол, по фактуре принят. Да чо те, — все равно только дойти. На-ка, хватани!..Сиверин ощутил, как он устал. «Раскатись оно все...»— Устал ты сегодня, — ласково сказал Третьяк. — Пошли отЛежа рядом на кочме под одеялом, закурили перед сном. В за— А-ахх. — поворочался Третьяк. — Ты не жалей.— Да я такого зверя в рот и уши, — сказал Милосердов. — Мо— Может, — согласился Третьяк. — Клеймо только.— Кто смотрит? Переклеймит. Да он с Яшкой грызться бу— Это точно. Яшка у него табун держит.Все отходило, тасовалось. «сам убью.» — поплыло неотчетлиЧУЖИЕ БЕДЫБлизился полдень, и редкие прохожие спасались в тени. Море блестело за крышами дальних домов, а здесь, в городе, набирали жар белые камни улиц.Базарное утро кончалось. Оглушенные курортницы слонялись в чаду шашлыков среди яблок и рыбы.Резал баян.Безногий баянист в тельнике набирал неловкую дань у ворот.Один оглядел калеку, пожал плечами. Выходя с горстью тык— Вот. — растрогался баянист. — Спасибо, браток!..Человек стоял, чуждый жаре, сухощавый, в светлом с иголочки костюме и ярком галстуке.— Из моряков сам?— Нет. Сделай «Ванинский порт»..Он вернулся с коньяком. Подстелив газетку, сел рядом. Инва— Прими-ка.Выпил с чувством, глаза прикрыв: «Эх, дороги!..» — рванул.Человек слушал: «Амурские волны», «В лесу прифронтовом».— Сделай еще что-нибудь. «Таганку» можешь?Отмерили еще.Рукопожатие заклещили:— Виктор.— Гена. «Виктор»... победитель, значит... — пояснил. — Топчи землю крепче, победитель! — принял.— В точку, — налил себе ровно:— Чтоб руки не подвели, верно?— Руки-то служат покуда, — баянист сплюнул, закурил. — Ты сам-то командировочный, или отдыхаешь здесь?— Командировочный.— А специальность какая?— Специальность? Научный сотрудник. Биолог.— Из Москвы?— Из Харькова, — улыбнулся легко.Звякнул в кепку гривенник.— А вот скажи мне, Виктор, такую вещь: ты с большим образо— Да захотелось.Гена пересыпал мелочь в мешочек, оставив в кепке несколько монет.— И много выходит?— До червонца и больше.— Куда тебе — пьешь?— Мне для дела. — наставительно.— Какого дела?.. — плеснул остаток.Коньяк был крепок, да крепко жгло солнце, человек молчалив без жалости, и Гена скоро поведал свою историю, где была деревня на севере, красавица жена, новороссийский десант и много тяжких раздумий.Человек посоображал.— Бабе, значит, отсылаешь?— Жене, Витек, жене.Витек посвистал.— Хочешь слово? — дуй к ней.— Неправильно. Обрубок. Я ж, Витек, первый парень был: ра— Ну так!..— Со стороны... а в доме калека — обуза скорая. Ждать-то — иначе в представлении. Да более двадцати прошло — что ждать.Он установил баян: «Эх, дороги.»— А может, думает, сошелся я с кем. Так тогда не посылал бы. Хоть и из разных городов с людьми — чует поди. А что я могу.Человек следил движение чаек над бухтой.— Покой души за деньги имеешь?.. — спросил он.— Не имею, — сказал безногий. — И обиды моей тебе не до— Обида. — Человек пожал плечами, выпив. — Не люблю просто, когда бздят.— Бздят, — прошептал безногий.В молчании и зное, в охмелении, глаза его навелись в свою даль.— Вот ты скажи, Витек, ты ж образованный, — заговорил себе тихо и быстро, — отчего ж запутанно все так. Ах, браток, как запу- танно-то оно все! Получается вот: верность там, любовь, навязыбы! — а ведь упирался бы еще, и благодарен был бы до гроба — а и куражился... И что за черт такой сидит — представишь, что деОн высморкался, вина выглотал, закурил.— Такую услугу я тебе могу оказать, — помолчав, сказал чело— Ты чё?— Буду скоро в тех краях.Гена поморгал:— Да тебе что ж за охота?..На пустеющих прилавках собирали непроданное и пересчитыва— Говори — хочешь?— Ты всерьез что ли?..— Сделаю я тебе. Точку поставлю — и определенность. Будет покой тебе, и ей будет.— Покой. Одна в жизни точка, — поделился Гена из своих исТот угол рта скривил.* * *Из мягкого вагона он сошел на перрон северного городка в поПозавтракал в кафе на пустыре центральной площади.— Не поеду, — отрезал таксист.— Пять.— На перевал не вытяну.— Семь.— И обратно пустым.— Червонец.Разъезженная «Волга», верно, еле тянула подъем. Сосны на сопС перевала открылся серый в блестках залив. Песчаные островШофер опустил козырек от солнца.— Красиво, — сказал Виктор.Шофер жевал папиросу.Остановились в деревне у мостика. Соломинки неслись в ручье. Коза косила ясным глазом. Велосипед косо катил под стриженым мальчишкой.Виктор остановил его за руль.— Прасол, где живет Анна Емельяновна?— Вон, в третьем доме, — насупясь, мальчишка дергал велоси— Проводи-ка.— Она, наверно, на ферме.— Посмотрим.— Меня мамка послала, дяденька, — угрюмо сказал мальчишка.Виктор наградил его полтинником.В калитку мальчишка треснул ногой.— Тетя Аня-а! Тетя Аня! Спрашивают вас тут...Женщина вышла, вытирая руки в передник.— Здравствуйте, Анна Емельяновна.— Здравствуйте.— Меня зовут Гурча, Виктор Сергеевич.— Вы проходите, проходите, — заторопилась она.В комнате («Простите, прибиралась я.») сели.Юнолицый Гена с заглаженным чубом был ответственно-суров на фотографии над кроватью с тремя подушками горкой.Виктор Сергеевич выставил на скатерть бутылку вина.Напряженно читая его взгляд, она стала механическими движе— Много лет все думал приехать к вам...— А. — она сглотнула. — Устали, поди, с дороги.— Вы сядьте.Она подчинилась в отчаянии.Он налил стопки, посмотрел ей в глаза, на фотографию, вздох— Гена, — сказала женщина и упала головой на стол.Она прихлебывала воду и аккуратно промокнула тряпочкой мокрое пятно на скатерти. Виктор Сергеевич загасил папиросу, встал со стопкой:— Светлая его память.Спокойная слеза затихла на ее подбородке и упала.Он помолчал, кашлянул для разговора.— Вы расскажите, — произнесла Анна Емельяновна, тоскуя и томясь.Он заговорил с паузами, затягиваясь глубоко, приопуская веки.— .и когда зашел на катер второй раз пикировщик, — дошел он, — раненые, лежим рядом. И дали мы с ним тогда слово друг другу, — крепко выделил, — матросское фронтовое слово дали: жиРассказ его был краток.Женщина слушала с обескровленным неподвижным лицом.— Вы ешьте, — сказала она и вышла.Он выпил и закусил.Кот приблизился, потерся в ноги. Он поднял его за шкирку.— Вот так, — сказал он коту и подул на него.Женщина вернулась с сухими глазами.— Не верю я вам, — сказала она. — Неправда это все. Я ведь чувствую. Он специально прислал вас. Где он?Ах ты черт. Ай да баба! Знал Гена, кого выбрать.Виктор Сергеевич покачал головой.— Милая Анна Емельяновна. Правда. Я работаю в Коломне, представителем завода по эксплуатации электровозов, — мягко объ— Да зачем же, зачем!.. Лучше б вы не приезжали.Ветер отдувал занавеску.— Простите меня... — проговорила она наконец.— Ничего.— Нет, вы простите. Да и. я ведь вам всю жизнь обязана. Не отблагодарить. А сказали вы правду. Я знаю, правду. Да только. Ведь ждала. Двадцать два годочка все ждала. Жила этим. И теперь уж не перестану ждать, сколько осталось мне. Знаю, — а не могу не ждать.— .Мы за то воевали, чтоб жизнь была счастливая.— И деточек у нас не было.— У меня тоже нет детей.— Вы что же, не женаты?— Женат.Он не спеша шел с папироской по дороге, перекидывая с руки на руку легкий чемодан.— Удружил, — усмехался. — А хрен его знает. Два дня поревет, а там привыкнет — легче станет. Полная определенность. Крути не крути, раз все ясно — точка. Полбанки с тебя, Гена.Собирал малину с придорожных кустов. Спустился к заливу. Раздевшись, вошел в жгучую воду, отмахал туда-обратно. Ухая, расПопутная машина подкинула его до города.— Опять к нам? — улыбнулась официантка в кафе.— Моя славная, — подмигнул. — Два бифштекса, бутылку «три звездочки» и плитку шоколада.Когда принесла, шоколад пододвинул ей.— Спасибо, — мотнула она завитушками.— После работы свободна?— А быстрый вы.— Быстрый, — подтвердил он.Он сидел до закрытия, слушал музыку, еще заказывал: угощал соседей.— Анечка, будешь ждать меня двадцать два годочка? — в сгу— Пьете вы много.— Ничего, — сказал он. — Я умею.— Это вы все умеете.Из погасшего кафе они вышли под руку в половине первого.Их ждали.— Что, — весело оскалил Гурча золотые зубы, — поговорить надо?— Догадливый, — порадовался передний, столб.— Разойдемся миром, ребята, — сказал Гурча.— Конешно разойдемся. Морду тебе набью и разойдемся, ты не бойсь. А с тобой, Анька, разговор отдельно, шкура дешевая.— Те-те-те, — процокал Гурча и ударил правой. Столб согнулся и лег на землю.— С дороги!Трое насели разом в беспорядочном махании. Он отпрыгнул к витрине. Плюнул в лицо — лягнул в пах — один скорчился под ногами.— Калечить буду... — прорычал Гурча.Длинный вставал. Слева кряжистый нацелил мощный кулак — он уклонился — загремела обсыпаясь витрина — отскочил.— Все, падла. — длинный достал нож. Четвертый, придвигаГурча качнулся влево-вправо согнувшись, вскрикнув прыгнул вбок, пятерней ткнув ему в глаза.Милицейский свисток рассверлил слух и придвигался быстрый топот. Гурча побежал вдоль стены к черному проходу между домаНочью сидел в камере на нарах, осторожно трогал разбитый за«Так сгореть, — щурился, аж скулы сводило в презрении. — Подрывать отсюда, пока не расчухали. Запросы, идентификация, тра-та-та, мотай чалму: семь отсидки, да три за побег, да здесь доПОЖИВЕМ - УВИДИМЗатвор лязгнул. Последний снаряд. Танк в ста метрах. Жара. Мокрый наглазник панорамы. Перекрестие — в нижний срез башПрет.Все.А-А-А-А-А!Скрежеща опустился искореженный пресс небосвода — белый взрыв, дальний звон: мука раздавливания оборвалась бесконечным падением.— Жора! Жора, милый, ну... — Георгий Михайлович напрягся и заставил глаза открыться. По мере того, как лихорадка еженощПодводный цвет уличных фонарей проникал в окно — большое, во всю стену, как витрина. Что-то беспокоящее было в этом свете.Очень большое окно.И черные бархатные занавеси — были ли?Свет — мутный, зелено-лимонный — стал уже ярок! что за свет?!Мышцы обессилели в сыром и горячем внутреннем гуле. Спеле- нутое ужасом тело не повиновалось. Закостенела гортань. В смерт.И проснулся окончательно.Зажег настольную лампу.Фотография жены на ночном столике.Закурил.Усмехнулся криво.Ныла раненая нога (тот бой). Должно быть, к оттепели. Зима, зима. Луна висела на небе, как медаль на груди мертвеца. И лишь изредка предутренняя тишина нарушалась шумом проезжавших по улицам такси.В пять часов Георгий Михайлович встал, накинул халат и тиПока закипал чайник, Георгий Михайлович пожал плечами и выкурил еще одну сигарету, мурлыча себе под нос крутой мат солдатской песенки.Чайник зашумел уютно и дружелюбно, как какое-нибудь доБудильник в комнате показывал уже четверть шестого. Георгий Михайлович заварил чай, сдвинув на край стола стопку проверенживал похвальным количеством споров; содранных с учебника и стандартно-убогих отписок насчитывалось лишь восемь из двадцаКниги равнялись в самодельном, до потолка, стеллаже, как солГеоргий Михайлович читал, курил, прихлебывал крепкий чай, и постепенно запах легкого болгарского табака и свежезаваренного чая смешался со специфическим запахом старых книг и деревянной дряхлеющей мебели, и добрая в своем суровом спокойствии и приятии жизни логика римлянина накладывалась на привычную эту гамму утренних запахов, и Георгий Михайлович почувствовал, как возвращается к нему обычное тяжелое равновесие после обычБез двадцати семь, как всегда, зазвонил будильник, ненужно и жестко. Насмешливо скосился Георгий Михайлович на то место, где положено помещаться сердцу, отпил полстакана настойки валеИ когда после холодного секущего душа причесывал в ванной остатки шевелюры и скоблился старой золингеновской бритвой, зеркало отражало бледное, но собранное лицо, энергичный рот и рыжие, равнодушные с издевочкой глаза — как тому и следовало быть.Стакан вымыт, со стола убрано, пол подметен, галстук завязан на свежей сорочке небрежно. Все? — все! — поехали.Крыши синели выпавшим с вечера снежком, а внизу, под ногаШкола горела казенными рядами всех окон трех своих типовых этажей. Разнокалиберные фигурки вымагничивались из темноты в дымящийся дыханием подъезд. Ежедневная премьера.«Здравствуйте, Георгий Михайлович», — среди ладов и голосов. Здравствуем, здравствуем, куда мы денемся; спасибо, ребятки, и вам того же.Преподавательский гардероб — дамский кружок: восхищение прослоено шипящими нотками — Софья Аркадьевна с простодушиУчительская: некое сгущение энергии начала дня. ПодкрашиваДве проблемы: как воспитать учеников интеллигентными людьЗвонки загрохотали как к страшному суду: казалось, мозги треПолка с классными журналами пустеет.Стихает гомон. 10-й «А» встречает напряженно. 10-й «А» думать не желает. 10-й «А» желает поступить в институты. Рослые, взрос— Можно войти? — ясный румянец, каштановая грива, достой— Разумеется, уж коли сломались будильник, дверь и трамвай! Садись.Тишина перед опросом — ну как перед атакой. Только лампы дневного света гудят, подрагивают в черных окнах.— Рябов! — (вот так физиономия!..).— Й-я?..— Как вчера сыграл «Спартак» со СКА? — (это тебе уж в нака- заньице).— Ш-шесть — два.— Спасибо. Последняя цифра, кстати, какая-то неприятная, ты не находишь? Садись, садись.С трагическим видом простукала дорогими сапожками к столу Лидочка Артемьева; оглядела пространство, облизала губки.— Лида, мне представляется, что сама Мария Стюарт не смогла бы взойти на эшафот с большим самообладанием. Гарявин, кто та— Вообще. да.— Еще бы нет! Герой! Ситуация: обычная девушка ваших лет встречает такого героя. Вопрос: будут ли они счастливы?Чем-то мне моя работа напоминает реанимацию, подумал ГеорЛидочка с честной натугой предъявила собственных мыслей на четыре балла. Очевидные резоны Георгия Михайловича души ее явно не задели, и она удалилась на свое место походкой, приблизиОбстоятельный Шорников, помаргивая и хмурясь, деловито раскритиковал старуху Изергиль. Переведя его занудство из плана «литературного» в «жизненный», удалось выяснить, что лично его, Шорникова, не устраивает в старухе способность утешаться, не хра— А Наташа Ростова?Походя перепало и Наташе.Сторонник верности до гроба обнаружил некоторые убеждения на этот счет и даже известные способности их оборонять, и пять баллов заслужил. И пусть думает так подольше, не повредит.Захлебывание фанфар и барабанный треск: Таня Лекарева про— Стоило ли ради таких жертвовать собой?— Не стоило.— Прискорбный вывод. Значит, все сказанное тобой неверно?— Верно.— То есть он все-таки совершил добро?— Да.«Книжки — книжками, жизнь — жизнью». Хоть пять проценПосле второго урока (5-й «А», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях») — окно. Георгий Михайлович взял полистать в библиоВ учительской холодно. Ну еще бы, свежий воздух важнее всего. Георгий Михайлович начал раздражаться. Не успел закурить — тех— Директор запретил курить в учительской. Ну вы же знаете. И на паркет сорите.Все разумно, чулки поправлять можно, курить нельзя. В туалете мне курить? Да хоть бы зима эта поскорее кончилась!..— Вот и мой тоже курил все, дымил... — мирно бурчала себе под нос техничка, смахивая с паркета воображаемый пепел. РеальА дальше день, приняв обычный разгон, пошел накатом. ЕжеПосле урока вызвал к себе директор. Назначили его в прошлом году; со старым-то они ладили.— Георгий Михайлович, — начал мягко (с превосходством!), — четверть едва в начале, а у вас успела вырисоваться совершенно не— Сегодня еще пять двоек, — угрюмо отсек Георгий Михайло— Учитывая ваш педагогический стаж, могу сделать единственКак может человек ходить в таких брюках? Как мятый мешок. У него ведь жена есть. Семья, как говорится, дети. Последние слова его Георгий Михайлович воспринял в свою пользу, ухмыльнулся. И ухмылка была истолкована не в его пользу, задела.— А ваши самоуправные эксперименты с программой?! — ди.Кобура привычно оттягивала ремень. Бледнея, Георгий Ми— А за это вы еще ответите, Георгий Михайлович. — Директор сел, звякнул графином, отпил воды из стакана. — Вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание срабатываться с коллекС четырех до пяти Георгий Михайлович медленно походил вдоль набережных. Побаливал желудок, по-солдатски борясь со столовским обедом, и Георгий Михайлович пожелал ему удачи.Низкий калено-медный солнечный луч пробился со стороны Гарумяной мамой, посмотрел на солнце, сморщился и чихнул. Мама улыбнулась, взглянув на Георгия Михайловича, и он тоже улыбНа белом поле Невы двое играли, дурачились, он догонял, деГеоргий Михайлович подошел к сфинксу, снял перчатку, по— Ну, как живешь? — спросил он.— Да неважно, — сказал сфинкс. — Простудился что-то.— Ничего, — утешил Георгий Михайлович. — Пройдет.— Холодно тут, — пожаловался сфинкс. — Мерзну, знаешь. А ты как?— Нормально, — отвечал Георгий Михайлович. — Не тужи, по— Счастливо, — пожелал сфинкс. — Ты заходи.Дома Георгий Михайлович отдохнул, прочистил забившуюся раковину на кухне, пожарил себе картошки, пообщался с соседВ одиннадцать послушал последние известия.Подумал, вздохнул, пожал плечами, развел руками — принял две таблетки димедрола.Заснул он быстро, как засыпают солдаты и дети. Как засыпали бы солдаты и дети, будь все устроено так, как должно бы, наверно, быть устроено....Затвор лязгнул. Последний снаряд. Танк в ста метрах. Жара. Мокрый наглазник панорамы. Перекрестие — в нижний срез башВспышка. Удар. Танк встал. Жирный дым. Пламя.Георгий сел на станину. Трясущимися руками, просыпая махру, свернул самокрутку. Не было слюны, чтобы заклеить. С наслаждеКОЛЕЧКО1— А и глаз на их семью радовался. И вежливые-то, обходительИ всё — вместе только. В отпуск хоть: поодиночке ни-ни, не воНе пил он совсем. Конечно; культурные люди, врачи оба. Тем более он известный доктор был, хирург, к нему многие хотели, если операцию надо. Очень его любили все — простой был, негордый..Они еще в институте вместе учились. И уж все годы — такая вот любовь; всё вместе да вместе. На рынок в воскресенье — вмеК праздникам ко всем — друг дружке подарки: одно там, друУслышишь поди, муж где жену бьет, гуляет она от него, дети там хулиганят. или врачи те же лечат плохо. а эти-то — вот они: и даже на душе хорошо. Ей-же слово.Поживешь — может, плохого в жизни и больше. Как глядеть. А только, подумать, не в зимогорах ведь, — в таких людях главное. Они основа. настоящая.2— Сюсюканье это. смешно даже. Легкомысленность одна. Не обязательно же — попрыгуньи, стрекозлы; нет. легкомысленность неглубоких натур: как повернется — к тому душой и прилепятся. Растительная привязанность. Тут не постоянство чувств, тут скорее постоянное отсутствие подлинных чувств. Чеховские душечки. СтаОн мне вообще никогда не нравился: ни рыба ни мясо. В комНе могу объяснить, вроде напраслины... но несерьезно это выНу конечно — он фронтовик был, с медалями, — так у нас поВот друг у него был, Сашка Брянцев — душа парень: веселый, умница. вот бы кому жить да жить. Все опекал его, за собой таА в этой — ну что увидеть мог; пустенькая фифочка с первого курса. Улыбнулась ему — и взыграло ретивое.Нет, я лично их тогда не одобряла. Конечно, у каждой свои взгляды, каждому в жизни свое, но я лично для себя не о таком мечтала. Все-таки о настоящей, глубокой любви мы все мечтали.И промечтались. некоторые. И наказаны за идеализм дурацДа все-то достоинство их — в примитивности характера, видно: хватайся за счастье какое подвернулось и держи крепче, и будь до3— И по прошествии двадцати пяти лет окончательно явствует, что парнишка-то нас всех обскакал. И ни-чего удивительного: этот с самого начала свое туго знал.Начиная буквально с того, что поселился с Сашкой Брянцевым. Брянцев: с кем, кричит, комнату на пару? Этот — тут как тут; наСпокоен, упорен, занимался много — это да. Это было. И расГрешно говорить, но прикинь-ка. Вот погиб Брянцев, лучший его друг. Единственный даже. Опустим эмоциональную сторону — мы не вчера родились: тут и фронт сказывается, и вообще он эмоциями не пере наделен... не будем драматизировать. А чисто житейИ выбирается заурядная девочка с первого курса: оптимальное решение. Раз: она его уважает и почитает: он взрослый, способный, умный, подающий надежды, герой-фронтовик, — авторитет в семье обеспечен; его слово — закон. Два: единственная дочь обеспеченПусть я циник, — факты не меняются.Он идет на место хирурга, и становится дельным хирургом, — по справедливости отдадим должное. Хорошие руки, интуиция; и какая-то демонстративная надежность в характере. У него и наКто удачливей? Гера Журавлев доктор в Москве? В Москве докИ с женитьбой — суди: один ребенок — точка; обузы парень никогда не домогался. Тишь, гладь, спокойствие. Не имеет на сто4— А куда ей было деваться? Несчастная девчонка!.. Грехи наши...Вот как это бывает в жизни.Она любила Брянцева. Они решили о женитьбе.Брянцева нашли утром в снегу, с пробитой головой. ПослевоенОна осталась беременной.И никто — никто ничего не знал!..Девчонке восемнадцать лет. Она в помрачении от нереальности происходящего.Аборты были запрещены.Довериться? кому, как? чем поможет: сознаться в тайном, подИ ни единый — подозрений не положил. Примечали раз-другой ее с Брянцевым — его с кем ни видели: по нем полфакультета сохИ воспитания девочка была. Позор пуще смерти мерещился.Что делать!..И ведь на занятия ходить надо! улыбаться, разговаривать, на воПоехать и признаться к родителям? Кто даст отпуск. неважНет выхода.Повеситься.Да и к чему тут жить. Нет страха: в глазах черно.Родители. но сил нет.Но ребенок. Их ребенок. любовь их, плоть их, маленький. ему бы остаться на земле; ему бы жить.Ах, должен он жить: смысл единственный, да чего же стоит остальное, в конце концов.И — долг перед любимым: есть долг перед любимым; что тут от подлинного ощущения его и осознания идет, что надуманно, на что инстинкт жизни подталкивает исподволь — кто разберет, разграниБросить институт, уехать, устроиться на работу, родить.Куда? Как? На какие деньги?..Девочка только из-под родительского крыла. Едва в начале — жизнь рухнула. Растить сироту. Одной. Одной..Так и возникает дикое для первого восприятия собственных чувств, и укрепляется во спасение: выйти замуж. Избежать позора,ребенок в семье, устроение всего... Обыкновенное, по сути, решеЗа кого?.. Ох, не все ли равно! То есть говорится только — не все ли равно, хотя в таком состоянии верно может быть не только все равно, но даже чем хуже, тем лучше: горе по горло — так пусть все под откос, и в мученичестве удовлетворения ищешь. Но каждый выбор понуждает к последующему: решил жить — решай как, даМысль о друге Брянцева была естественной. Он оставался чаСтать женой друга — меньший ли грех перед любимым, ближе к нему ведь; или больший — ведь к другу ревновал бы больней.И попросту: сдержанный, одинокий, не красавец, не юнец. он подходил..Ну, трудно ли молодой симпатичной девушке завлечь и жеИ — торопиться приходилось, быстро делать, быстро! БеременТоже сердце рвет: знать ребенку, кто отец его, любимый, не доДругое: открой, что беременна — разбежался он чужую заботу покрывать. С чем подойти, «женись как друг»?.. Слово вылетит: скоНет, по всему выходило скрывать.Не девушкой — что ж. дело такое. Ничего. А остальное — он, тихоня, до нее, может, и вообще мужчиной-то не был. Может, и не снилась ему такая.Совершились ее намерения наилучшим образом. За нос такого провести нетрудно: приласкай — и верти им, любому слову поОна стала хорошей женой. Лучшей желать нельзя.Потому и угождала, что дорожила положением своим?Какую твердость, какую волю надо иметь, чтоб с такой тайной жизнь прожить. Не выдать себя, не обмолвиться.Нет; всю жизнь не пропритворяешься. Привычка. Роль станоОн оказался хорошим человеком, хорошим мужем: она не ошиблась.Брак обошелся ей в жестокую цену; она стремилась к нему боА вынужденность его не могла хоть сколько-то не тяготить.Но был еще единственный ребенок и его счастье.5— Женщины. смейся и плачь. Вообрази: он все знал. Знал он!И отдавал отчет в жути ее положения.Что он должен был делать? Оставаться безучастным? ПоддерАборт ей сделать на себя взять? Криминал, риск, судьбу на карОна пошла бы ли еще на это. Восемнадцать лет, все в первый раз, жгучая гордость, трепет перед оглаской. понимал: ей и на признание не решиться.Она здорово держалась! Как понять: самообладание? Или, очень вероятно, то запредельное состояние изнеможения, когда махнешь на все: «Будь что будет», опущены руки, неси течение к неминуеИ тут она явно ищет с ним сближения. Встреча, вторая. ВзгляОн не дурак был, трезвая голова, на свой счет не обольщался. Все понял. Понял, и согласился про себя, что для нее это выход и спасение. Так. Это максимум и одновременно едва ли не единТут надо немало души. У него достало....Он не показал ей, что знает: ни тогда, ни позже. Зачем. ИсВообще собственное благородство вдохновляет к идеализации мотивов. Ну: на одной чаше весов — возможно, жизнь невесты друВначале скрыл — щадя ее и боясь оттолкнуть. Жертвы она могА позже — обнаружились свои прелести и преимущества. Как жена полностью устраивала. Семья — куда лучше. Дочка славная растет; а больше детей-то не было, может у него своих и не могло быть. Признайся — простит ли унижение, не потеряешь ли ребенНе покинет краешком и лестная надежда, что и сам не так плох — почему самого и вправду полюбить нельзя; хоть разуму изВдобавок тайное знание вселяет силу и власть. Хранишь поРазнообразны благие намерения, по которым мы скрываем от ближних знания о них. Тактичность, жалость, любовь, расчет, вели6— Фьюить-тю!.. Не укладывается в толк. Ну. ё-моё! Чего я сейчас не могу понять — почему раньше это никому не пришло в голову. «Кому это выгодно?» Но кто б, непосвященный, свел воКонечно. Он любил ее.Одному ему, другу, Брянцев поведал секретно: беременна, теПланы безумные перебирал. Надеялся еще на что-то? ЖенитьИ на следующий день как раз стипендия. С ребятами немного выпили в общежитии и пошли домой. Пришли, Брянцев говорит, посидев: пойду к ней схожу, не так поздно еще. (Она с подругой комнату снимала.) Он — пошли, говорит, вместе в гости. ПожаТолько вышли — погоди, говорит, папиросы забыл. Быстро верИ сунул в куртку, рука в кармане, припасенный обрезок стальНа улице сугробы, темно, пусто. И перед углом, где у высокого забора намело, тропка узкая в снегу, Брянцев первый шел — он его по темени и хряскнул. Тот оседать — еще раз! Шапку сорвал — и упавшего еще два раза, наверняка. Отвалил его к забору, снег ноПри расследовании прошел чисто. Никаких причин, ссор, выго... Сошелся его расчет. В точности и тоньше. Девка очутилась при гробовом интересе. А он норовил попадаться на глаза — хотя и остерегаясь. Пусть было ей уж куда не до дедуктивных выклаПредусмотренный вариант: знает от Брянцева, предлагает для выручки фиктивный брак. А там — тихой сапой обрабатывать. СеСложилось же для его желаний намного удачнее. ДействительЖестокое испытание обнаружилось, главная трудность. ЛюА волю любви дать не смей! Себя теряй — помни! Поймет — гибель!Кара и истязание.Превозмог.(Ситуация: балансирование на проволоке. И так-то чужая люМесяцами; годами. Не скоро бросил беречься, раскрепостился: со временем, мол, полюбил так; и она уже привыкла.Оттого и любил всю жизнь так сильно, что первый жар не изгоЛадно в заботливости мог не сдерживаться — на характер, склонный к порядку, спишется: семья — значит заботиться надо.Но вот сомнение: таким макаром себя давить, ломать, — что хоНо прожил. С любовью, и с тайной захороненной.Все же кремень. Кремень.По сути — изверг, чего там... Убийца, и не просто... Друга — накануне свадьбы. Девушку любил — своей рукой обездолил. РеНо это — любил!.. Подумать — и жуть оказаться на ее месте. и не одна, наверное, замерла сладко, чтоб ее кто настолько любил.7— Нет у меня ощущения свершившейся катастрофы. Странно: естественность и закономерность. Пережил заранее?.. Только не раскаянье. (Глупцы каются. Человек всегда поступает единственно возможным именно для него во всей совокупности данных обстояС собой не хитрю. Даже сейчас — я горжусь тем, что сделал: хоПо здравом размышлении я отвечал себе — нет. Нет. Лишь стеПочему я не покончил с собой? Незачем. Взвешено, отмечено, отрезано. Подбита черта. Что под ней? Восемь лет заключения и потеря всего в жизни (да хоть бы и самой жизни) — нет, недороВот какая штука — с каждым серьезным поступком меняешься ты, и меняется мир для тебя. Поэтому ты никогда не получаешь именно то, чего добивался. В самом лучшем случае — получаешьблизкое (в собственном восприятии, разумеется, а не как нечто объективное). Но поскольку любовь, ценность духовная, субъективНо если б только в этом было дело. Если б я мог сейчас с увеБрянцев был блестящ. Умен, остер, обаятелен, красив. В молоОн был легок. Я никогда не был легок. Может ли быть тяжелый человек счастлив? Почему нет. Но обычно счастливы легкие. Два человека — жизнь их одинакова: один полагает себя счастливым, а второй — несчастным. Претензии мешают? Характер, характер!..Он был счастлив. Удачлив. Меня воспринимали при нем, не саИ это — не заслуженно, не горбом, а — облагодетельствован природой. Я занимался ночами — он слыл корифеем. Я был умМог ли я в глубине души не желать ему низведения с высот до надлежащего уровня — ниже моего: и чем ниже, тем лучше!.. ЗаНо — другу — вряд ли я много сильнее желал ему бед, чем люВозможно, я просто низкий завистник. Элементарный подлец. Подлец с волей и крепкими нервами. И с фронта с умением убить человека деловито и без истерик. А убил бы я его, не будь на фронКак искренне он делился своими успехами! Как подкупающе, заразительно полагал, что я тоже должен радоваться его радостям! Откуда этот животный эгоцентризм жизнерадостных людей?Мы познакомились одновременно, я полюбил — она уже влюФлюиды, говорят, флюиды. Чушь! Он бы умер на месте от одДа я бы сжег этот институт, весь этот город со всеми обитателяЯ рассчитал правильно. Гарантий не было — но я получал макНо дальше. Убийство из ревности — старо как мир. СмягчаюКогда я убил его — как-то сместилась система ценностей. Я продолжал ненавидеть его — за то, что она все равно его любила, все равно он был ее первым, все равно она, полуребенок, моя люя чувствовал себя и здесь униженным: он вынудил убить друга в заНо вот что — я не торопился в том, ради чего убил, — и не мог объяснить себе причину этой неторопливости. Изменилось что-то, сдвинулось. Я наблюдал за ней — именно наблюдал; я знал один, каково ей, и следил с холодностью и удовлетворением естествоисТак или иначе — женитьба на ней уже не представлялась мне обязательной! Более того — временами мне вовсе не хотелось жеКороче — я воспринимал ее как чужую. Не как вожделенную, ради обладания которой убил друга. На черта я все заварил, пытал я себя? Что за помрачение на меня сошло, что за сумасшествие? Порой доходило до того, что я мысленно молил Брянцева и ее о прощении.Неужели я настолько ненавидел Брянцева и завидовал, что не ее любил и ревновал к нему, а его ревновал к еще большему счаИли — сладко лишь запретное? Удовлетворенное самолюбие успокаивается? Я и сейчас не могу толком разобраться. Однако — что-то сместилось во мне. Или в мире для меня. Или сам я смеЯ не допускаю, что перешел в иное качество лишь вследствие убийства. Я пробыл два года в пехоте на передовой — навидался смертей и убивал сам; опуская то уже, что я врач, а здесь и этот профессионализм играет роль.Возможно, я отчасти ненавидел ее — виновницу убийства мною друга; подсознательно мучился сделанным — и настраивался против нее?..В любом случае — прежняя любовь исчезла. Я пребывал в неИ тут события приняли наилучший для меня оборот — наилучЯ почувствовал себя полновластным хозяином положения. Но и в то же время почувствовал себя жертвой — жертвой собственноЖалость, остатки внутренней привязанности, комплекс вины, просто физическое влечение — и отчуждение, брезгливость, злорадЯ стал рассеян; это приписывали гибели Брянцева. Однажды, когда я, очнувшись, ответил невпопад, был вопрос: «Ты что? ВлюНет; главное — я знал, что такое настоящая усталость: она лоНачавши кончай. Иначе для меня все теряло смысл. Это был долг перед собой уже. Больше: это было как заполнение пустого места, причем приготовленного, специально освобожденного, так сказать, места в собственной сущности. Трудно выразить, сформуФактически я руководствовался чисто рассудочными доводами. Явился вывод и убеждение: я должен поступить так.Я женился на ней.Я женился на ней — ну, так обрел ли я желаемое?.. Еще и потоДома... Забота, внимание... Если б она меня любила!.. все бы могло быть иначе. Но она тоже скрывала — свое. Она любила его. А в чем-то — ты победитель, Брянцев, чтоб ты сгорел, и чтоб я сгоНо если б она меня любила. Тогда бы, быть может, и я мог бы ее полюбить. Трудная порода — однолюбы. Она — тебя. Я — ее, ту, до всего. Оба, как говорится, сразу выложили все отпущенные нам на жизнь запасы любви.Я хотел любить ее. Да понимал, ощущал, что стоит за ее безуНо как глупо и невероятно вышел конец. Как глупо!.. буквально чудится какая-то непреложность, но ведь ерунда это все, я не миВ вашу первую ночь она подарила тебе колечко — серебряное недорогое колечко. Ты показал его мне. Ты носил его в часовом кармашке.Тем вечером я помнил о нем. Не следовало, чтоб его ная ножом стальной уголок своего чемодана, забил его туда, и бумаж... Дочку я любил, очень. Она очень похожа на мать... Она ничеОна вошла в комнату, и я увидел на ее руке это колечко.Под моим взглядом она невольно отдернула руку. Потом расте«Колечко.»Я обернулся: глаза жены расширились: ужас истины пустил стремительный росток.Потемнение опустилось на меня.Как будто это она — нашла свое колечко, и теперь ее ничего здесь не держит, все было заблуждением, опечаткой, сном, она опять молода и сейчас уйдет, все поправила. Я взглянул на жену, постаревшую, словно прошедшие годы и грехи разом прочитались на ее лице, и понял, что эта моя жизнь — ошибка, я не на той жеИ все сразу, вдруг, стало до жути и абсолютно ясно.Дочь ничего не понимала. Она стояла — уже вне моей жизни. «Уйди!» — кощунственно закричал я, и она отступила испуганно, она а не жена! повернулась и быстро вышла. Я ждал в отчаянии, что она подойдет вопреки сказанному и обнимет меня, и все будет хорошо, но она всердцах, хлопнув, закрыла дверь, и я увидел в окно, как она вышла из подъезда и прошла по дорожке мимо кустов, и идет к углу, и когда она свернула за угол я понял, что все кончено.Ощущение. прибегая к сравнениям — будто поезд пошел не по той стрелке, а все осталось там, на развилке. Я люблю дочь?.. иначе чем раньше. не совсем как дочь. уж очень сильно похожа. Из жены же — теперь вынута для меня и та немногая суть, которая была. Смысла не осталось.8— «Хватило мужества... Жив человек в нем...» Походит даже на истину — мог ведь избежать, наверное. Жена догадалась? Э, выНет же — попер в милицию! Совесть заела? душа груза не выРассудить: чего добился? Жене — за что еще такое страдание, мало ли намучилась в жизни — от него же. Дочь — уж ни в чем не виновата, ради нее хоть прежнее сохранить стоило. Больница, обПланида такая? по истине своей поступил? так что угодно оправдаешь, удобный взгляд. Избавляться подобной ценой, за счет других, от собственного душевного дискомфорта — тот же суперНет, братец: взвалил — так уж тащи до конца. Ишь ушлый: он о душе задумался, а другие по его милости страдай заново.Одно ясно: такому — лишь свое желание в закон.Самолюбие вознеслось, гордыня обуяла — снова презреть судьИ получается, что такое признание — продолжение и повторение преступления; нет оправдания жестокости — по сути бесцельной.А вероятнее — все проще, по-шкурному: боялся, что жена все равно сообщит — а за явку с повинной смягчат ему, учтут.9— Человек любит надеяться, что самое тяжелое — позади. Трудно сказать, что хуже: остаться без настоящего, или остаться безпрошлого. Но мне — мне суждено было потерять прошлое и наГосподи, разве я не хотела, не пыталась полюбить его? Но он такой был... добропорядочный и мелкий, без изюминки и изъяна... весь от и до. Внушала себе чувство — тем вернее не могла действиТеперь. я должна ненавидеть — и не чувствую ненависти.Брянцев, Брянцев. ох. так же далеко, как та, восемнадцатиЕсли он действительно любил меня. Тогда он должен был бы быть рад, что жизнь моя шла счастливо. Счастливо?! Но поглядеть на других. Господи, прости мне мои кощунственные мысли.Разве он не положил свою жизнь ради меня? Кто из них полоОн сделал это из-за меня! И узнав. это отталкивает, пугает. и притягивает меня в нем.Он не понял. лучше б сказал, что все знает и женится из жалоЕго слова. отрекался, прощался. не любовь ли подталкивала к решению? Отчаявшийся, опустошенный — не пытался ли в глуМожно любить преступника — не ничтожество. Я сопротивля10— Нет правды выше верности. Чем еще сохранить себя самое среди всеразъедающих сомнений. Кем бы ни оказался человек — был один кров и хлеб. Но тот, кто убил твоего отца. тот, кто самбыл отцом — которого любила, которым гордилась...Прислушайся к голосу крови: судить мать?.. где право! Но вся его жизнь — следствие любви! вся ее жизнь — следствие предательИ все-таки. стена, пролегла стена. за этой стеной они. он — преступный. жалость к нему? уважение? боль. он ближе мне чем-то, чем она. Она — единственный родной человек, он — долОт чего бы ты не отрекался — ты отрекаешься от себя. Но неМне трудно жить с ней, даже видеть. Я уеду отсюда. выйду замуж, стану ей помогать. Мы никогда больше не сможем быть втроем, это невозможно. Но с ней я не буду — ради него? скорее, может, ради нее же.11— Меньше всего руководствовался я снисхождением, «гума- низьмом». Будь моя воля — не жить ему. Это как человек. А как суКонечно — повинная. Заяви хоть жена — суд не имел бы ни единой улики; хозяйка та умерла, дом снесен. абсолютно недока«Фактически — всей остальной жизнью своей он искупал соИменно — здесь заковыка. Так у людей может составиться представление, что нет разницы между преступником и порядочНо — с колечком, а!.. Конечно — он избавился от него на слеНЕБО НАД ГОЛОВОЙКогда дело подходит к тридцати пяти, усилия — чтоб сохранить форму — начинают напоминать режим олимпийского чемпиона. Но поскольку вам за это не платят — раз вы не актриса и не манеН-да, «наши времена», «ваши времена»: стареем, матушка, стаменно, и все странное и скверное случится не с тобой, хотя ты стаТьфу, черт.А пока — пусть глупо — чувствуешь себя девочкой. (Старушка в трамвае как-то обращается к двум подружкам своего возраста: «Выходим, девочки.» Я ощутила, как у меня щеки побледнели.) Ладно, с моей внешностью еще можно; на вид мне от силы триВ семнадцать я полагала, что предел молодости — до двадцати одного. В двадцать один — до двадцати пяти. И так далее. Сейчас я хочу держаться до пятидесяти. Почему нет? Джина Лоллобриджи- да в микробикини на фотографии, где ей сорок четыре, выглядит. о ч-черт, опять лук подгорел! ф-ф, горячо! так, есть пятно.«...Прости, что не поздравил тебя с восемнадцатилеТр-реклятый шпингалет! Чаду полно. Сюда бы и сунуть Лоллобри- джиду в ее купальнике. Последишь за собой четыре часа в день, как же. За тобой последят.Ну конечно, колготки готовы. И ведь хотела снять, так нет. ГадПриятно позволять себе такие пустяки. Сейчас на наши с СеньКогда поженились-то мы с Сенькой на третьем курсе — ревела потихоньку из-за рваных капронов. Он принесет — так знала отДа и преуспеяние — тоже. Горбом тянешь, гори оно все! И на работу давка, и с работы — давка, и в очередях — давка, и дирек«Не думай, я ни на что не надеюсь. Просто я счастлив, что где-то, очень далеко от меня, есть ты на свете.» желает менять ежедневно — стирай, и давление мое проклятое, Ирка вечно капризничает, Танька хамит — четырнадцать, милый возраст, а Сенька раскатывает по командировкам, и остается только надеяться, что сей образцовый муж мне не изменяет.Черта с два женился бы на мне Сенька, не будь я в девятнаКогда девушка взрослеет и входит во вкус своего положения, ей совершенно необходимо, чтобы мужики кругом складывались в штабеля. Она просто-таки все силы к этому прикладывает. А поСеньку я отбила у Лерки Станкевич, и очень быстро. Лерочка его доводила сценами ревности, а я всячески ему советовала на ней жениться. Сама я изображала пламенную влюбленность в Муратов откровенности. Мужчина находит порой наслаждение в откровенДошло, однако, до того, что я готовилась уверовать в дружбу между мужчиной и женщиной, когда б не тихая Сенькина ненаНу, а потом произошло то, что в конце концов должно было произойти, и все встало на свои места.«Ты снилась мне сегодня. Это было счастье для меня.Я не могу написать все — ты оскорбишься. Но я ведь не виноват. Я никогда не был так счастлив. И знаю, что никогда этого не будет в жизни, отлично знаю. Не серНа следующий день выглядел он спокойным, и уж конечно слегка небрежным, самодовольным и очень уверенным — пока, встретившись вечером, я не объявила ему, что случившееся — ужасЛюди устроены настолько примитивно — тоскливо подчас стаГод он приставал с просьбами о женитьбе. У мужчин загоритДворец бракосочетания — это, конечно, кошмар, но невесте так никогда не кажется; в белом платье и фате я ощущала себя соверИ денек стоял — второе июня шестьдесят пятого года. А нынче май восьмидесятого... Шуточки делов. Таким макаром еще пяток лет — и будем мы пить на Танькиной свадьбе.«Меня не приняли в летное, но нет, я не утратил мечты стать офицером, через месяц с небольшим я еду в КрасА там, глядишь, бац! — бабушкой-дедушкой заделаемся. Ну, не в сорок, так в сорок пять. Забавно...За Танькой, небось, мальчишки бегают. Красивая девочка раА с Сенькой все началось на первом курсе, когда мы ездили на пляж в Серебряный Бор. Он единственный успел загореть, и дураКак мы жили с ним студентами! Он говорит, что на отработСейчас бы, может, и рада картошку лопать, да талия ползет — диету не придумать. Гимнастика, бассейн. Больше семидесяти двух сантиметров — ни за какие блага. Поедем в августе на юг — и как я там, спрашивается, должна выглядеть? Сеньке опять девки«Вот только сегодня вечером удалось уединиться в Лебудут глазки строить. Машину вести мне, конечно, придется. Сень«Вот уже три года я в училище. Не за горами уже самоинтересы, занятия, все изменяется. Правильно устроена жизнь, конечно, в некоторой степени. Может вся моя любовь просто призрак, может она построена моими мечтами. Нет, это не так. Я любил, люблю и буду люгрузовик. Когда защитит докторскую, ему лучше оборудовать место в багажнике — и он сохранней, и всем спокойнее.Эдак он к Танькиной свадьбе профессором станет. И как стуКонечно, быть командиром подразделения сразу не проСколько времени прошло, целая жизнь. А началось все в девятом классе, когда наш класс ездил на картошТак, борщ, похоже, готов. Сейчас свистну Таньке — пора на стол накрывать, Сенька вот-вот явится. Похудел он у меня что-то в последнее время.«Шесть лет, как я не видел тебя. Ты меня, конечно, и не помнишь, я ничего для тебя не могу значить. Я даже не писал тебе, зачем это.И все равно я любил тебя, и ты любила меня, и я цеИ это ты засыпала на моей груди, это ты прижиГроза прошла. Май, и земля зеленая. Радуга.Под головокружительной ее аркой, среди вытянувшихся топольС фотографии, маленькой, несколько выцветшей уже, смотрит легко светловолосый юноша в военной тужурке.лейтенантРуслан СтепановичПолухин1946-1969Небо яснеет, искры вспыхивают в мокрой траве, в металличеТРАВОЙ ПОРОСЛОСо своими соседями я не желаю иметь ничего общего. Кроме коммунальной квартиры, общего ничего и нет. Что до контактов — я лучше французским владею, чем они русским. Во всяком случае, со своими туристами я нахожу язык гораздо легче.И не обменяться — никто не поедет: жильцов много, на кухню лестница, ремонта давно не делали. Да и вряд ли в другом месте лучше будет. И самому жалко: привык, и условия-то хорошие — центр, все удобства, окно у меня на улицу Софьи Перовской, а что пятый этаж (без лифта) — так солнце по утрам, а лифт мне и даром не нужен.Пожалуйста: вчера вернулся с Байкала с группой, которую две недели назад принял в Киеве. Проводил их на самолет, написал сразу отчет и приволок ноги домой. На моей двери — привет от соЯ летом и дома-то не бываю. Пять дней назад в Алма-Ате мои французы рубали на базаре сахарную вату и лепешки и таращили глаза от жары. Отличные ребята, преподаватели из Сорбонны. И вот вам отдых: пожалуйте в Воронью слободку.В семь утра — грохот в дверь (Полине Ивановне диск бы меЗнакомые полагают, что раз ты живешь в центре и один — то сейчас они принесут тебе радость на дом. И несут, — только успевай стаканы мыть. Иностранцы, кстати, завидуют: как это у вас заВылезаю я, путаясь в джинсах, в коридор, беру трубку, глаза — как песку насыпали.— Владик, — интересуется женский голос, — как вы себя чувОтлично, отвечаю, себя чувствую. Особенно сон отличный. Так что благодарю, пошел досыпать. Разговорчики в семь утра.Пауза.— Это Орех говорит. — (Тьфу, черт! В ее манере... Генеральный диспетчер.) — Я вас не разбудила? — (Что вы, что вы! Уже зарядку сделал.)Надо принять индивидуалов. Супружеская чета из Франции. У них сегодня поездка за город, излагает далее Генеральша.Ясно. Отдых. Съездили на пляж. Да-да, конечно, лето, переводОни в «Европе». И то ладно — рядом. К восьми пятидесяти. ХоЯ и переводчиком-то быть никогда не собирался. Иногда мне кажется, что все люди — специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с пеленок чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что для того и рождены. Все же норВышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все улеглось. Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие отношения — в меру. В отношениях между людьми всеВ холле было много наших — время завтрака и разъезда. И хотя профессиональный стиль — «не отличаться», — определялись безСупруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят — стало быть за семьдесят. (Известная черта: у иноУселись в интуристовскую черную «Волгу». Пушкин, Петродво— Куда мадам и мсье желают поехать?Они переглянулись.— Скажите пожалуйста, мсье Владлен, — спросил Жанжер, — лучшие цветы в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?Я несколько удивился.— Спекулянты, — радостным голосом сказал водитель. — Гру— Вы хорошо осведомлены, — констатировал я с невольной улыбкой. — Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие — да, поМы поехали по Невскому.— У вас стало больше машин на улицах, — привел любезность Жанжер...— Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах стало больше? — поинтересовался водитель.— Машин больше, — подтвердил я.— И не вижу в этом причин для энтузиазма, — выразил свое мнеНаш запас не больше; я промолчал, не поощрил подступа к столь же оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень условности, необходимая для дистанции комфорта.Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.— Вы уже бывали в Ленинграде?— Последний раз мы были здесь семь лет назад, — сказал Жан- жер.— Семь лет, — откликнулась мадам.— Вот и цветики, — объявил водитель, пристраиваясь в заполНа Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у нас растет, и созревает, и продается, — без очередей и на выбор. Что я и не преминул в шутливой форме заметить Жанже- рам; они готовно согласились; мы прошли вдоль цветочного ряда: отсветы благоухающего спектра облагораживали ражие рожи стяжа— Пожалуйста, дарагой, — щедро осиял зубами расплатившего— Он сказал, что его цветы — лучшие, пожелал вам здоровья и высказал предположение, что вы покупаете их для свадьбы, — счел уместным перевести я.Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего перевода.— Они желают бросать их под ноги восхищенному населению, или везти в Париж и там продать, но уже дороже? — осведомился водитель, когда мы погрузились. — Сумасшедшие миллионеры... Куда?— Куда мы сейчас поедем? — спросил я, сам интересуясь.Жанжер достал карту. Там было обведено.— Сте-па-шкино.Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.— Степашкино-какашкино, — сказал он. — Вот счастье приваЯ знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспро— Гастролеры. — пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.А я пришел в хорошее настроение. Мне нравилась их нестанС детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо, захотят, — сами скажут. Твой такт — твое достоинство.Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, «Жи- тан», крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости куСолнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.— Нача-лось, — процедил водитель. Свернули на грунтовку. Место шло голое. На колдобинах покачивало. За пыльным шлейМадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил, что минут три— Мадам нехорошо? Мы сделаем остановку?Слева осталась рощица. Нет, они не хотели останавливаться. В тени бы, на травке... Торопятся они куда...Машина раскалилась. В автомобильной духоте цветы дурманиСтепашкино оказалось — два десятка неказистых домиков у озерца, заросшего осокой. Белье мертвело в пустых дворах: безЖанжер зашевелился, посмотрел:— Вот туда, пожалуйста.Остановились за селом. Берег поднимался отлого, наверху тоЯ помог им выбраться с их цветами. Они очень заботились о цветах. Пиджак у Жанжера со спины был мокрый, зад брюк тоже. Жена постояла, держась за его локоть, и достала зеркальце.Водитель сел на траву у обочины.— И тени-то нет!.. — Он стащил чехол с сиденья и швырнул на самый припек, улегся, шумно вздохнул.Я размял ноги. Супруги тихо совещались. Я отошел, чтобы не мешать.— Мсье Владлен, — позвала наконец жена. — Вы бы не соглаПочему нет? За это нам и платят.— Проводите нас, пожалуйста.Мы медленно поднимались втроем. Я предложил понести цвеДошли до тополя. Жена взглянула на мужа.— Спасибо, мсье Владлен, — произнес он. — Дальше мы пойОтойдя, Жанжер передал ей все цветы, вытащил из бумажника листок и фотографию и стал сличать что-то, глядя на дерево и по сторонам. Потом сделал еще десяток шагов и остановился, и она подошла к нему с цветами.И вот представьте себе картину: зной оглушающий, ни души, за желтым полем на пустоши коровы пасутся и слышно, как ботала их брякают, трава редкая, выжженная, — и на эту вот землю женщина опускает цветы, сама опускается, и по спине ее видно, что она плаЯ отвернулся и пошел вниз к машине.Иногда находит ужасное детство; но только я закурил у Саши (водителя) «Опал» вместо своих «Житан»....Проехал тот грузовик, и по сидящим в нем я понял, что франНеловкость вынужденного знания исказила атмосферу, словно в воздухе между нами проступили невидимые ранее связи. Жанжер негромко попросил остановить где-нибудь напиться: мадам плохо.Притормозили у колодца. Я откинул крышку: из глубины пахСтаруха следила из калитки. Я подошел и поздоровался.— Что раньше было — над берегом, где тополь?— Да и ничего не было.— В войну, не знаете?— Своих хоронили немцы, — открыла она мне уже известное.Жанжеры ждали. Старуха присела на скамейку у забора. И я сел, с чувством «назло всему».— Вот — привез дьяволов, — сказал я и устыдился: будто жеОна не отозвалась, пожевала.— Что ж, своего, значит, проведать... — Ее морщины были споЯ пошел на свое место.Ехали молча. Мадам всхлипывала изредка. Машина превратиПопросили: Саша остановил у куста. Жанжер бережно устроил жену в тень. Мы сели рядом: другой тени не было тут. Я собирался с духом, чтобы уйти курить на солнце.Надолго запомнится им эта поездочка. По их возрасту — по— Мы из Эльзаса, мсье Владлен, — глуховато выговорил Жан- жер. — В Эльзасе немцы забирали всех молодых. «Солдаты понеДобрались легче. Мы отдохнули. Мадам успокоилась.Расстались у гостиницы. До завтра я Жанжерам не требовался: они улетали утром. Вернувшись к себе, я упал и заснул.Проснулся в сумерки. Долго лежал в том особенном блуждании неясных мыслей, когда просыпаешься неурочно, не сразу вспомиГолубь прочеркнул окно. Я встал и умылся.Миновав соседей, спустился на улицу. Небо выставляло свою ювелирную витрину. Фонари тянулись парами. На лицах проходяВСЕ УЛАДИТСЯВСЕ УЛАДИТСЯПонедельник — день тяжелый, уж это точно. Но вторник выВ понедельник с утра Чижиков успел поскандалить с женой, изЗначился Чижиков в шефском отделе по работе с селом, заниПоездки эти устраивались где-то раз в месяц, так что работы было немного, но и оклад у Чижикова был маленький, и он подраКстати, экскурсоводом он был хорошим. Вдохновлялся, трагиТак вот, значит, в тот злополучный понедельник все у ЧижикоНо в конце концов удалось Чижикову все организовать, и так он этому обрадовался, совершенно измученный и потный весь, — что забыл позвонить на автобазу. Просто напрочь забыл. Ну и, естественно, все приготовились — а ехать и не на чем. Кошмар! Ну и, естественно, вызвал Чижикова директор на ковер. И наладил ему маленькое Ватерлоо.— Я вас выгоню в шею! В три шеи!! — утеряв остатки терпения, орал директор. — Сколько же можно срывать к чертям собачьим работу и мотать людям нервы! Когда прекратятся ваши диверСмешливый Чижиков не удержался и хрюкнул.— Вот-вот, — устало сказал директор и опустился в кресло. — Посмейся надо мной, старым дураком. Другой бы тебя давно вы— Петр Алексеевич... — умоляюще пробормотал Чижиков.— Работникам выписаны командировочные, директор совхоза собирает людей в клубе, секретарь райкома обеспечивает нормаль— Во второй, — прошептал Чижиков, переминаясь на широкой ковровой дорожке.— А кто перехватил внизу и выгнал делегацию, которую мы ждали?Чижиков взмок.— Я думал, это посторонние, — скорбно сказал он.— Кеша, — непреклонно сказал директор, — знаешь, с меня хватит. Давай по собственному желанию, а?Чижиков упорно рассматривал свои остроносые немодные туфли.— А кто обругал Пальцева? — упал тяжкий довод. — Это ж надо допереть — пенсионер республиканского значения, комсомо— Ох!..— Не мед характер у старика, — согласился директор. — Но он же помочь тебе хотел. А ты с ним — матом. Он — жалобу, мне — замечание сверху!..— Я ведь извинялся, — взмолился Чижиков.— А кто выкинул картотеку отдела истории пионерского дви— Ремонт был, беспорядок, вы же знаете, — безнадежно сник Чижиков. — Глафира Семеновна распорядилась убрать лишнее, по— Вот тебе две недели, — приняв решение и успокаиваясь окончательно, резюмировал директор. — Оглядись, подыщи себе место, а к концу дня принесешь мне заявление об уходе.— Петр Алексеевич, — Чижиков прижал руки к галстуку, — Петр Алексеевич, я больше не буду.— Кеша, — ласково поинтересовался директор, — у кого на экскурсии в Петропавловке школьник свалился со стены, чудом не свернув себе шеи?...За окном была Нева, здание Академии художеств на том бере— Голубчик, — сказал директор. — Мне, конечно, будет без тебя не так интересно. Но я потерплю. Оставь ты, Христа-бога ради, меня и мой музей в покое.Чижиков махнул рукой и пошел к дверям.Исполнилось ему недавно тридцать шесть лет, был он худ, мал ростом и сутуловат. Давно привык к тому, что все называют его на «ты», к своему несерьезному имени и фамилии, которые когда-то так раздражали его, привык к вечному своему невезению, к выговоОн не стал дожидаться конца дня, написал заявление, молча оставил его в отделе кадров, натянул пальтишко и вышел на улицу.Ревели в едучем дыму «МАЗы» и «Татры» на площади Труда. Чижиков медленно брел по талому снегу бульвара Профсоюзов, куВ «Баррикаде» он взял за двадцать пять копеек билет на новый польский фильм «Анатомия любви». Подруги жены фильм усиленФильм Чижикову не понравился. Актрисы все были милые и долгоногие, главный герой крепколицый и совестливый, они увлеченно работали, модно одевались, жили в просторных квартиПотом он отправился в Русский музей. На выставке современстрелял бы тетеревов на полянах, а может быть, и оленей. Зимой можно кататься на лыжах, а летом купаться в ручье, ловить рыбу, собирать ягоды и лежать в щекочущей траве, смотреть, как плывут в небе косяки птиц из знойной далекой Африки в северную тундру.— Сколько можно говорить, что музей закрыт!— Что?!— Закрыт музей! — закричала смотрительница и замахала рукаЧижиков подумал, что надо идти домой, и на душе у него стало плохо.Стемнело уже, на тротуарах стояли грязные талые лужи, туфли у Чижикова промокли. Завернул в гастроном — продукты обычно он покупал — но какая-то усатая толстая старуха нахально влезла перед ним в очередь, продавщица наорала на него, что чек не в тот отдел, он совсем расстроился, сдал чек в кассу и ушел.А зашел он в винный магазин на углу Герцена, выпил залпом два стакана вермута, подавляя гадкое чувство, и пешком, не тороМедленно поднялся он по истертой лестнице на пятый этаж. Тихонько открыл тугую дверь. На кухне соседка Нина Александров— Пьяный явился, — нехорошим голосом констатировала Нина Александровна.— Ну что вы. — Чижиков заискивающе улыбнулся, старательно вытирая ноги.— Нарезался, милок! — наращивала Нина Александровна. — Вот так и живешь в одной квартире с алкоголиками! Ночами, пони— Молчать!! — белогвардейски гаркнул Чижиков, меняя цвета лица, как светофор.Глюкнула Нина Александровна, забилась в угол, тряся краше— Ах ты паразит! — взбеленилась Нина Александровна вслед. — Я к участковому пойду, я квартуполномоченная, я тебя выселю отсюдова, пьяная морда!— Расстреляю! — Чижиков запустил в нее резиновым сапогом и вошел в комнату.Фамилия Нины Александровны была — Чижова, и Чижикова этот факт приводил в бешенство.В комнате Илюшка, сынок, готовил уроки. Блестели очки в све— Учись, сынок, учись. Перейдешь в третий класс — велосипед куплю, как обещал.— «Орленок»?— «Орленок».Сын поковырял в носу. Доверчиво прижался к Чижикову.— Пап, а когда мы переедем на новую квартиру?— Скоро, Илюшка. Совсем уже скоро очередь подойдет — и переедем.— Через год?— Примерно.— Это же так долго — год!— Ты и не заметишь, как пройдет. — Чижиков похлопал сына по плечику. — Весна, лето, осень — и все.— Па-ап, а мы поедем летом на юг? Толька Шпаков ездил, го— Поедем, — решил Чижиков. — Обязательно поедем.Да, подумал он, возьмем и поедем.— Есть хочешь? — спросил он.— Ага.— Сейчас я чего-нибудь нам сварганю.Эх, а замечательно было бы пожить в той лесной избушке! И с сыном вдвоем можно...Жена пришла только в девять часов, когда они на пару смотре— Так, — сказала жена. — Телевизор смотрят, а посуда грязная на столе стоит.— Ну, Эля, — примирительно забурчал Чижиков. — Сейчас я помою, ну. не волнуйся.— Еле ноги домой приносишь, а тут грязь, опять впрягайся. Да что я вам, лошадь, что ли?Илюшка сжался и опустил глаза в пол.— Через месяц кооперативный дом сдают, — мстительно сооб— Что ж поделать, если у нас нет денег на кооператив? — рассу— Твое скоро. — тяжело сказала она. — Другие зарабатывают. На Север вербуются, на целину. Вон Танькин муж полторы тысячипривез за лето — строили что-то под Тюменью. А ты разве мужчи— Ну, Элечка, — пытался Чижиков свести все вмировую. — Вот все-таки сапоги итальянские купили тебе осенью. Шуба, опять же.Элеонора осеклась, отвела взгляд. Лицо ее пошло пятнами.— Дурак, — с ненавистью процедила она.— Наверное, — вздохнул Чижиков и пошел на кухню мыть поПеред сном жена вздрогнула и отстранилась, когда он приблиНочью долго курил в коридоре, стряхивал пепел в щербатое блюдечко. Все чудилась избушка, запах тайги, студеный быстрый ручей, клики гусей в вышине. Наваждение — аж горло перехватиЧижиков понюхал его. Фрукт пах затхлью и клеем. На ощупь был шершавый, как картон, и легкий. Сжал сильнее в пальцах. Фрукт слегка продавился, но соку не было. Чижиков попробовал куснуть его. Противно, опять же вроде картона.Хм. Он всунул фрукт обратно в стену. Тот повис отдельно от грозди, черенок торчал в сторону. Чижиков пристоил его поаккуОткинув голову и скрестив руки на груди, эдакий художник у мольберта, он прицелился взглядом в дверь Нины АлександровУлегся он шумно, не заботясь, что визжала и дренькала хлипкая раскладушка.На работу Чижиков с утра не пошел — все равно ведь. А припоХудожник трудился на верхнем этаже старого дома по улице Черняховского. Свет проходил в стеклянный косой потолок, олифой пахло и пылью, инвентарь художнический разнообразный по— А-а!.. — встретил он Чижикова, подавая белую длиннопалую руку с блестящими ногтями. Рука настоящего художника, с уваже— Добрый день, — дипломатично поздоровался он, не зная, на вы быть или на ты.— Здорово, Кешка, старик, — душевно сказал художник и за— Я тоже, — сказал Чижиков, — я здорово рад, Володя, — и еще с чувством потряс руку.— Значит, за встречу, — художник достал из скрипучего шкаф— Со свиданьицем, — пропустили; художник пододвинул ему сигареты в пачке с верблюдом, щелкнул диковинной зажигалкой:— Как живешь-то, рассказывай.— Нормально, — сказал Чижиков. — Квартиру скоро должен получить.— Это хорошо, — одобрил художник. — А мне вот, понимаешь, все приличную мастерскую не пробить. Бездари разные лезут впе— Женат? — осведомился.— Женат. Уж десять лет.— Ну-у? — восхитился художник. — Молодец! И дети есть?— Сын, — сказал Чижиков. — Во второй класс ходит.— Молодчага! А у меня вот нет пока вроде, — хохотнул.Чижиков заерзал.— Так что у тебя за дело-то, выкладывай, — разрешил художник.Не зная, как приступить, Чижиков огляделся. Подошел к моль— Гляди, — прошептал он.И вытащил лесенку.Дородная поселянка висела в воздухе. Лесенка постояла рядом с мольбертом и сама собой с треском упала.— А? — торжествующе спросил Чижиков. Сорвал персик и по— Нет, — сказал художник, — так плохо. Мне не нравится. Тоже мне сюрреализм, ни то ни се.Он машинально откусил персик.— Экая дрянь! — сплюнул, поморщившись. — Синий какой-то внутри, — швырнул пакостный плод в угол. — Так и отравиться можно.— Тебя ничего не удивляет? — опешил Чижиков.— О чем ты? А-а... — Художник снисходительно усмехнулся. — У нас, брат, в изобразительном искусстве, — покровительственно объяснил он, — такие есть сейчас мастаки! Такие шарлатаны!.. Ты не подумай, я не о тебе, — спохватился он, — я вообще. Давай-ка еще по коньячку.Озадаченный Чижиков выпил.— Ты наведывайся почаще, — пригласил художник, — я тебе такого порасскажу!..Вот так — так, размышлял Чижиков, спускаясь по лестнице. Вот ты незадача. С кем бы мне потолковать обстоятельней.И на следующий день тем же манером отправился к Гришке Раскину, с которым они в пятом классе за одной партой сидели. Позже Гришка стал копаться в вузовских учебниках, выступать на всяких олимпиадах, очками обзавелся, времени не хватало ему всеГришка работал в университетском НИИ физики, занимался проблемами флюоресценции и дописывал докторскую диссертацию.Помяв Чижикова жесткими руками альпиниста — каждое лето Гришка уезжал на Памир, был даже, говорят, мастером спорта по скалолазанию, — он потащил его куда-то наверх по узким крутым лесенкам с железными перилами и вволок в маленькую комнаЧижиков уселся в закутке на обычный канцелярский стул и разочарованно огляделся.— Что, — хмыкнул Гришка, — не похоже на лабораторию фи— Да вообще-то я иначе себе все представлял, — сознался ЧиСтены каморки были выкрашены зеленой масляной краской, точь-в-точь как у них в туалете. Черный громоздкий агрегат топор— Ничего, — мечтательно потянулся Гришка, — осенью в ноБыл он тощий, лохматый, в роговых очках; по внешности — классический физик, точно из кино.— Давай свое дело. Будем разбираться. — Он кинул взгляд на часы.К этому визиту Чижиков подготовился основательней. И вну— Я тут, похоже, одну штуку случайно открыл, — произнес он, смущаясь, отрепетированную фразу. Из бумажника вынул открыт— Смотри внимательно, — попросил он. Гришка уселся поЧижиков осторожно сунул в открытку два пальца. Хрустнул пе— За-ба-вно, — изрек Гришка. Повертел открытку, посмотрел на свет, пощупал. — За-ба-вно. Слушай, а как ты это делаешь?— Просто, — сказал Чижиков. — Беру и делаю. Сам не знаю как. Вот так.Он взял открытку и приладил лилию на место. Теперь не было на лепестке капли росы.— И давно? — спросил Гришка с интересом.— Два дня. Ночью, понимаешь, я курил в коридоре...— Квазиполигравитационный три-эль-фита-переход в минус- эн-квадрат-плоскость, — забубнил Гришка, сведя глаза к переноси— Слушай, Кеш, — Гришка, косясь на часы, потеребил ЧижикоОн выдрал из конторской книги лист и начеркал китайскую го— Сначала здесь, а после сюда и сюда, ясно, да? Вечером поОколо часа Чижиков провел в движении по невообразимо закоЕще двадцать минут Чижиков пробирался на волю.Устало шлепая по Менделеевской линии, поднял воротник от мелкого дождика и загрустил.Всю пятницу он провел в раздумьях. Гришку по телефону заВ иероглифах записных книжек наткнулся на старый домашний адрес Сережки Бурсикова, тихого мальчонки, насморк еще у него не проходил вечно. В свое время ходил слушок, что он после шкоА черт его знает, подумал Чижиков... Подумал и решился.Остаток дня он потратил на наведение справок.Сел в субботу вечером на поезд, отправлявшийся с Витебского вокзала, и поехал в один белорусский городок, где Бурсиков был настоятелем церкви. Жене сказал — в командировку; она, похоже, и не огорчилась ничуть.Церковь стояла в заснеженном саду на холме, недалеко от базаЧижиков с некоторой опаской поздоровался, поклонившись слегка, даже шапку снял на всякий случай — благо тепло было — и осведомился, где может видеть настоятеля, Сергея Анатольевича Бурсикова?— Вы по какому делу? — спросил тот, что постарше.— По личному, — быстро ответил Чижиков. Уж Ильфа и Пе— Туда, — пожилой махнул на желтый флигель у ограды.Во флигеле оказалась часовня, а в коридорчике позади — всяОтрешенные лики святых темнели с икон. Согбенная старушка протирала тряпочкой возвышение, украшенное серебряными узораВоскресная служба кончилась с час, настоятеля Чижиков нашел уже переодетого.— Я вас слушаю, — бегло сказал настоятель, не предлагая ЧиВыглядел он, вопреки ожиданию, заурядно и, по мнению Чи— Здравствуйте, Сергей Анатольевич. — Чижиков не знал, как себя вести.— Здравствуйте. — Он явно не тянулся к разговору.— Я Чижиков, — сказал Чижиков.— М-да?— Мы учились вместе...— Э?..— В одном классе, в школе, Кеша Чижиков, Чижик, помните?— Оч-чень приятно. Разумеется. Слушаю вас.Рядом люди ходили, — не располагала обстановка. Визит грозил рухнуть. Чижиков разволновался и обнаглел.— У меня очень важное до вас дело. — Он значительно сощу— Вы настаиваете, — недовольно отметил настоятель. — ПодОн сказал адрес и взялся за пальто.Чижиков побродил по городу. На базаре купил три кило отличНастоятель принимал его в тесной проходной зальце — гости— К вашим услугам.Чижиков повторил номер с открыткой. Настоятель следил зорко.— И что же? — спросил он наконец.— Как? — растерялся Чижиков.— Вы фокусник?— Это не фокус, — выразительно сказал Чижиков. Ожидая во— Хотите чаю? — предложил он.— По-моему, это чудо, — застенчиво объяснил Чижиков.— Э?.. — удивился настоятель.— Ну ведь. Бог творит чудеса!.. — выдал Чижиков напролом и покраснел.— Не надо, — осадил настоятель. — Не надо.— И не в чудесах, — с неожиданной тоской добавил он, — со— Да не хочу я чаю! — обозленный Чижиков отчаялся на крайВ лепной золоченой раме святой Мартин резал пополам свой плащ. Картина напротив: старик с изукрашенным распятием.— «А теперь делить буду я!» — процитировал Чижиков и отоПыльный грубый плащ пребывал на столе и пах потом. ПридавЛицо настоятеля замкнулось...— Нельзя ли восстановить порядок? — отчужденно попросил он.Чижиков плюнул с досады.— Жертвую на храм, — отвечал в раздражении из прихожей.Вечером он пил чай в поезде, грыз ванильные сухарики. Долго ворочался на верхней боковой полке, мысль одна все мучила. НоА мысль эта была такая:Теперь он может уйти в свою избушку.С утра заскочив домой положить в холодильник яблоки для Илюшки, он отправился в Русский музей.Стоял, стоял перед картиной. Будоражащие запахи хвойной чащи, дымка над крышей, казалось, втягивал, приопуская веки.Сорвал незаметно травинку. Травинка как травинка, зеленая.Смотрительница уставилась из угла. Эге, засомневался ЧижиЛегко сказать — спрятаться. Придумал. Присмотрел через два зала натюрмортик с ширмочкой: можно отсидеться. Натюрморт скульптурой заслонен, смотрительница вяжет, носом клюет, народу нет — подходяще. Для страховки вымерил шагами два раза расНо сегодняшний вечер захотелось побыть дома. Напоследок, елки зеленые.Печален и загадочен был он этот вечер. Даже жена в удивлении перестала его пилить. Чижиков целовал часто сына в макушку, пеОн явился в музей около пяти и, улучив момент, без приключеПереход он задумал осуществить в двадцать ноль-ноль. Пока все разойдутся, пока то да се.Время, разумеется, еле ползло. Хотелось курить, но боязно было: мало ли что...А там. Первым делом он сядет в траву у ручья и будет курить, любуясь на закат. Потом. Потом напьется воды из ручья, ополосКусты колышутся под ветром. Прохладно. Вот он встал и пошел к избушке. Оп! — полосатый бурундучок мелькнул в траве. ЧижиШирма упала. Чижиков вскочил, проснувшись. Без двенадцати минут восемь. Он подрагивал от нетерпения.Первый шаг его в темном зале был оглушителен. Он заскользил на цыпочках. Шорох раскатывался по анфиладе.Так. Еще. Здесь!..Темнел прямоугольник его картины. Скорей взялся потными руками за раму.Задержав дыхание, закрыв глаза и нагнув, как ныряют, голоЧто-то как-то.Осознал: крик. И — предчувствие резануло.«Не то! — ошибка! — сменили!» — ослепительно залихорадило.Оскользаясь в грязи на пологом склоне, раздираясь нутряным «Ыр-ра!!», зажав винтовки с примкнутыми штыками, перегоняли друг друга, и красный флаг махался в выстрелах внизу у фольварка.— Чего лег?! — рвясь на хрип.Ощущение. Понял: пинок.— Оружие где, сука?!.. — давясь, проклекотал кадыкастый, в рваной фуражке.Обмирая в спазмах, Чижиков хватанул воздух.— Из пополнения, што ль?— Да, — не сам сказал Чижиков.— Винтовку возьми! — ткнул штыком к скорченной фигуре у лужи. — Вишь — убило! И подсумок!Чижиков на четвереньках ухватил винтовку, рукой стер грязь.— Встань! В мать! Телихенция. Впер-ред!Чижиков неловко и старательно, довольно быстро побежал по склону, подставляя ноги под падающее туловище. Кадыкастый плюхал рядом, щерясь, косил на него.Передние подсыпали к зелени и черепицам окраины, там пра— Ах твою в бога!.. — рядом, упав, проскреб щетину. — КонниЧижиков увидел: слева в километре выскакивают по несколько, текут из земли всадники, растягивая в ширину, стремятся к ним.— Фланг, фланг загинай!.. — отчаянно пропел сосед, пихнул, вскочив, Чижикова, они побежали и еще за ними. Слева перебегаУпали, дыша.Выставили стволы.Раздерганная пальба.Прочеркивая и колотя глинозем, оцепеняя сознание всепрони— Стреляй, твою! — оскалясь, сосед вбил затвор.Как он, Чижиков внимательно передернул со стальным щелком затвор. Локти податливо ползли из упора.«...Выход — где — запомнить — не найду — как же...» — проВсхлипывая горлом, напряженно тараща заслезившийся глаз, потянул спуск и невольно зажмурился при ударе выстрела.ТРАНСПОРТИРОВКАВ комнате накурено. Стены в книжных стеллажах. За пишущей ма1 -й соавтор (обреченно). Как всегда. Через неделю истекает последний срок договора, а у нас — конь не валялся.2-й соавтор (деловито). Нужна конкретная зацепка для на1-й соавтор. Это пожалуйста. М-м. Человека раздражает постоянная толкотня перед его домом. Он живет на одной из цен2-й соавтор. А в самом подъезде занимаются спекуляцией. Ладно, не отвлекаемся. И вот — человек постепенно начинает за1-й. Так. Как его зовут? Имя для условной страны...2-й (листает телефонную книгу, морщит лоб, швыряет на диван). Что-нибудь двусложное. Тарара-бух. В детстве я думал, что «Три мушкетера» — это «Тримушки Тёра». Какие-то тримушки некоего Тёра. Тримушки. Тримушки-Бух.1- й. Тримушки-Бабах. Тримушки-Бабай. Тримушки-Бай. Тримушки-Дон.2- й. Тримушки-Тон. Тримушки-Бит. Тримушки-Тринк.1- й. Тримушки-Дринк. Джонни уыпьем уодки.2- й. Тримушки-Трай.1- й. Максим Трай. Путешествие на планету Транай. Драй трамвай.2- й. И черт с ним.1- й. И черт с ним. Нарекли. Пущай Тримушки-Трай.2- й. Портрет.1- й. Упитанный блондин, рост выше среднего, возможны очки.2- й. Очки у нас недавно уже были. Ни к чему. Даешь снайпе1- й. Прах и пепел! Помилосердствуй! Тут можно написать только характеристику для ЖЭКа и некролог!2- й. Тихо! Тихо. Без штампов. Ему. мм. мм. тридцать три. нет, намек на Христа. тридцать пять, многовато. тридцать два года. О. Расцвет сил.1- й. Уж вы мои силушки. Гуманитар. Психолог. Нет, к дьяво2- й. Осточертели всем твои учителя литературы. Ну прямо сго1 - й. Ага. А также дворник, шорник и по совместительству зав2-й (делает останавливающий жест, ставит чашку на торшер, закуривает, сосредотачивается). Итак, Тримушки-Траю тридцать два года. Он работает учителем литературы в школе. Зарплаты хвата1- й. И о карьере сей сеятель разумного, доброго, а также веч2- й. И пусть хоть один м-мэрзавец посмеет заявить, что это не фантастика. Да. Причем он ловит себя на том, что с каждым годом ученики его становятся все толковее. Работать с такими — сущее удовольствие. Они много способней тех тупиц, в среднем, чем были в их возрасте большинство его сверстников.1- й. Детали!2- й. Выше среднего роста, румяный, очень густые русые воло1- й. Кот получился. Носит обычно синий костюм, то есть Тримушки-Трай, естественно, а не кот, сорочки голубые или жел2- й. Ну и серый асфальт и мутное небо города, шелест шин, запах бензина, вой подземки и ее заплеванные перроны, огни ре1- й. Мусорщиков нет — машины. Мусорщики исчезли лет де2- й. Уголовной хроники тоже уже практически нет. Примерно в то же время она резко пошла на убыль.1- й. Десять лет назад произошли некоторые изменения в се2- й. Десять лет назад Тримушки-Трай был полон страха перед неизвестностью. Студентом он принимал участие в студенческих волнениях и демонстрациях. Студенты требовали снижения платыза обучение, отмены воинской повинности и права на труд. На пле1- й. Дубинка, однако, не сабля. Ладно. Короче, в стране было скверно. Безработица. Кризис. Нехватка топлива, сырья, жилья и чего угодно. Цены росли, зарплаты падали, законы ужесточались, гангстеризм процветал...2-й. И странно, что они вообще не вымерли.1- й. В общем, да. Отвали.2- й. Вперед. (Выходит в туалет.)1-й стучит на машинке. Суть абзаца сводится к тому, что по окон2-й (входя и заглядывая через его плечо). Но через полгода ему повезло. Он получил место учителя в специализированной школе. Будучи способным и образованным специалистом, успешно выдер1- й. Править придет-ся-а. Переписывать заново.2- й. Ладно. Вперед. Все отлично. Сейчас Тримушки-Трай не только доволен своим положением. Он доволен правительством — это важнее. За прошедшие десять лет в стране наладилось процве1- й. Хотя последнее — вранье, но об этом Тримушки-Трай моНо — все здорово. Вроде, Тримушки-Трая даже на тротуаре пеНа обед жена подала его любимый бефстроганов с жареным карТримушки-Трай поделился с женой своим наблюдением. Не отрыНо в воскресенье Тримушки-Трай в своем открытии решительУ Тримушки-Трая возникло нехорошее сосущее ощущение. Он посмотрел на жену; они поняли друг друга.2- й. Тем большим событием в спокойной доселе жизни Три- мушки-Трая явилась беседа с контрразведчиком Департамента ло— Так, наверно, в моем досье все указано, — простодушно скаКонтрразведчик улыбнулся непринужденно и поощрительно.— Вы не волнуйтесь, — успокоил он. — Вы лояльный граждаРастерянный, но и успокоенный, Тримушки-Трай изложил неКонтрразведчик перевел разговор на преподавание литературы.— Вы, мне известно, разработали собственную систему тестов для выяснения интересов ученика и уровня его гуманитарной приПольщенный Тримушки-Трай махнул рукой:— Ну, уж и целая система. У каждого учителя свои приемы выяснения, кто чем дышит. В зависимости от этого и строишь раЧерез сорок минут они расстались друзьями — по крайней мере, Тримушки-Трай так чувствовал.— Во вторник, в десять утра, позвоните, пожалуйста, по этому телефону. В школе вас подменят. Рабочие часы будут оплачены. Мужской уговор: вся беседа должна остаться между нами. Согласны?Тримушки-Трай пожал протянутую руку с искренним дружелю1 - й. Поскольку все в природе устроено по принципу взаимодо— Тебе хотят предложить работу, — заключила она.— Мне? Они? Какую же? — чистосердечно удивился Тримуш- ки-Трай.— Как сказать... Но они поняли, что ты способен на большее.Жены маленьких людей часто честолюбивы за двоих, если не за все семейство. Самое обидное, что они сплошь и рядом бывают правы в своих анализах обстановки, а вынужденность смиряться с тупостью и вялостью суженых ведет их к презрению — если толь— И ты примешь предложение, — констатировала она.Сам генерал Джексон Каменная Стена не сумел бы высказать эту формулу тоном более категорическим.Под напором превосходящей воли Тримушки-Трай принял единственно разумное в подобных ситуациях решение: сделать по-своему, а после отовраться.Но — он знал свою жену хорошо. И — любил ее. Из чего следу2 - й. Он позвонил и назвался. Ответили, что пропуск приготовят к одиннадцати часам. На проходной у дежурного. Назвали адрес.Дежурный был здоровенный мужик с борцовской шеей. Он изуТримушки-Трай помедлил, вдохнул-выдохнул перед дверью с нужным ему номером — 407. Часы в конце коридора сипло отзвоДверь распахнулась сама. В просторном затененном кабинете за огромным полированным столом сидел человек в клетчатом пиджаке.— Прошу вас, — сказал он будничным, чиновничьим голосом.Тримушки-Трай вошел. Дверь закрылась.— Садитесь, — чиновник кивнул на глубокое кресло.Тримушки-Трай сел, утонув в кресле так, что голова его торчала на уровне стола, и это сразу создало ощущение неловкости и завиЧиновник извлек из ящика стола аккуратную папку и принялся листать. Тримушки-Трай, полагая в папке свое досье, немало готов был отдать за удовлетворение естественного интереса заглянуть туда.1- й. Да, надо добавить, что в воскресенье вечером Тримушки- Трай позвонил нескольким университетским приятелям. Кого за2- й. В жизни Тримушки-Трая наступил самый трудный момент.1- й. И в нашей повести тоже.Курят в молчании. Чиновник продолжает листать досье.2- й. Нет, собственно. Если человек попадает в систему, раньно держать их в узде... В некий день и час Тримушки-Трай, работая на предназначенном ему месте, осознает истину. поэтому оптимальНет — это логично. Тримушки-Трай должен узнать все. Такова логика системы. Ею и будет сейчас руководствоваться чиновник.1- й. По-твоему, идет?..2- й. Смотри сам.Тримушки-Трай скованно сидит в глубоком кресле, и румяным его сейчас назвать трудно.1- й. Веселенький разговор ему предстоит.2- й. Ладно. Вперед.Чиновник поднимает глаза от папки. Глаза у него с желтоватыми в прожилках белками, карие зрачки покрыты голубоватой мутной пленкой.Чиновник. Простите? Вы инспекция из нулевого отдела?1- й. Что-оо?2- й. Нам время исчезнуть.Хватает 1-го за руку и тащит к двери. Чиновник нажимает ногой под столом кнопку звонка. Два охранника вырастают из дверей.Чиновник. Почему вошли эти господа?Охранники изображают позами верноподданность и непричастность.Потрудитесь объяснить, как вы сюда проникли!1-й (восхищенно). Паршивец, а! Ты, однако, не зарывайся, а то ведь я щас опохмелюсь — и тебя не будет!2-й (свистящим шепотом). Заткнись, кретин, идиот!.. (Ударяет его локтем в живот. Чиновнику.) Это типичное недоразумение. Прискорбный казус!.. Видите ли, мы — писатели. (Теряется, не зная, как вразумительно приступить к объяснению.)Чиновник (с понимающим лицом). Писатели. Журналисты?2 - й. Ну да, почти.Чиновник. Удостоверения, пропуска?1-й. О скот!Чиновник. Сдать надзору четвертого. Обыскать и изъять по описи. Идентифицировать. Оставить за мной. Подать объяснительОхранники, каждый правой рукой сворачивая левое запястье соавЧиновник (вздыхая, тримушки-траю). И вот из-за такого ЧП порой летит насмарку вся служба. Как прикажете работать в таких условиях? (Достает из стола пачку сигарет, предлагает Тримушки- Траю, закуривает сам. Доверительно.) А у меня кардиограмма ухудПереходит в одно из двух кресел в углу, рядом с журнальным стоНу-с, чувствуйте себя непринужденнее. Мы с вами почти коллеТак вот. Вы человек с искренними убеждениями. И придержиЯ сам отвечу вам. В нашем достаточно бессмысленном мире вы занимались, простите, занимаетесь одним из немногих дел, имеюА сами, отклоняя предложения и приглашения, рассуждали примерно так: «Материально я выиграю немного. Того, что я имею, мне хватает. Как-то сложится все на новом месте? Я иду утром на работу без отвращения. Какого еще черта человеку надо?». Вы, гоТаких людей весьма, голубчик, и весьма мало. И мы таких цеДорогой мой, единственная задача государства — чтобы люди жили по-человечески. Но чего это стоит, боже мой, чего же это стоит!.. Вы помните, что творилось еще десять лет назад? БезрабоТримушки-Трай (нерешительно). Допустим.Чиновник. Допускаю! Хорошо! Первое: все собственники, владельцы средств производства автоматически становятся в рядыбезработных. Чудно! Анархия в производстве, это второе. Резкий экономический кризис — три. Четыре — недовольны не только экспроприированные, но и потребители их продукта — продукт на время исчезает, а потребляют все. Подходит? Нет. Оставить их на местах с правами наемных менеджеров? Но что это даст? Деньги все равно в банках, недвижимость все равно в государстве. А угроТримушки-Трай. Гм... Меньше потреблять... отказаться от ненужного в быту. Высвободится энергия, сырье, средства.Чиновник. Прежде всего высвободятся рабочие руки, и госуТримушки-Трай. А временно. равномерно уменьшить производительность труда?Чиновник (ласково и устало, словно ребенку). Ну, сможем заТримушки-Трай (отрекаясь от своих проектов). Да. РазуЧиновник. Доказывать, к прискорбию, приходится даже неКстати — вы не могли не отметить, что ученики ваших последТримушки-Трай. Д-да. У меня есть такое. не впечатлеЧиновник. Бесспорно. И все, или почти все они должны бы получить высшее образование и работать мозгами, а?Тримушки-Трай. Я думаю так же.Чиновник. Будьте уверены, так и произойдет. Они достойТримушки-Трай (понимая, что встреча подходит к тому, ради чего затеяна). Я думаю так же.Чиновник (прикасаясь к его руке, сердечно). Вы не могли отТримушки-Трай. Я должен что-либо делать?Чиновник. Только то, что велит вам ваша совесть. А ваша совесть не может не велеть вам приносить максимальную пользу людям.Тримушки-Трай. Как бы... Разумеется...Чиновник. Открою вам секрет. Первый из секретов, который я вам открою. Да не пугайтесь, голубчик, неужели вы думаете, что я вас в стукачи вербую!.. Полноте.Так вот. Мы несколько расторопнее и, смею надеяться, разумТримушки-Трай. Я должен буду уйти из школы?Чиновник. Повторяю, вы должны будете делать только то, что повелит вам ваша совесть. Но мы были бы счастливы, — отТримушки-Трай. Когда ответ?Чиновник. Не торопитесь. Обдумайте спокойно. (Снова наполиспользовать свои способности на благо своего народа и всего чеТримушки-Трай. Безусловно.Чиновник. Значит, в принципе вы уже согласны. О нет, я на вас не давлю, упаси бог! Еще один момент: а как быть с преступниТримушки-Трай (с непониманием). Изолировать?..Чиновник. И пусть порядочные люди его кормят, одевают, сторожат?Тримушки-Трай. Он должен трудиться. Принудительно.Чиновник. Обречь на рабство?Тримушки-Трай. Воспитание личности созидательным трудом...Чиновник. Ага. Закатать лет на сорок каторги — и покойник осознает ошибки. Нет, вы определенно большой гуманист.Тримушки-Трай. Я не совсем понимаю. Но смертная казнь у нас запрещена законом.Чиновник. Вы соображаете: куда я гну? Хорошо. Еще воТримушки-Трай. Разумеется.Чиновник. Не осудите, что с вами, образованным и талантПродолжаю: следовательно, долг каждого человека и гражданиТримушки-Трай. Так.Чиновник. Так. Именно так. И если наркоман, сексуальный маньяк, киллер мафии, подонок потенциально способен построить прекрасное здание, или насадить благоухающий сад, или проложить дорогу через пустыню, — то наш долг реализовать эти его возможТримушки-Трай. Ну. Так. Конечно.Чиновник. Конечно. Вы слышали о теории Кайми-Отта?Тримушки-Трай. Нет.Чиновник. А о Ван-Гоге, Шелли, Галуа вы слышали? Не обиАх, голубчик, все в слова играем. Человек приходит, чтобы уйти, и чем больше оставляет, тем меньше остается его собственноЛегенды не лгут, голубчик. Сущность теории Кайми-Отта к тому и сводится. Я имею в виду легенды и сказки о превращениТримушки-Трай (поддаваясь его тону). Да, да. если бы это было возможно.Чиновник. И важно не ошибиться. Как важно не ошибиться, вы понимаете! Не использовать государственную печать для колки орехов. Не пускать броневую сталь на кастрюли, красное дерево на туалетную бумагу!Тримушки-Трай. Да, да.Чиновник. Вот в этом и будет заключаться ваша задача. ГуТримушки-Трай (с недоумением, еще исключающим догадЧиновник. Мы говорили с вами о кризисе, который пережиТримушки-Трай. Т-так.Чиновник. Даже в экстазе наслаждения мы сокращаем наш век и приближаемся к смерти. Нельзя одновременно получать удоТримушки-Трай (как бы в гипнотическом внушении машиЧиновник. Полноте, голубчик. Я с вами совершенно откроТримушки-Трай. Вы хотите.Чиновник. Помилуйте. Избавьте меня от формулы: «Вы хоТримушки-Трай. Я слушаю вас.Чиновник (наполняет его бокал коньяком, на сей раз не разИ перестаньте, я вас умоляю, делать лицо Христа, которому предлагают за три десятки избавиться в профилактических целях от Иуды. Вам это не идет.Тримушки-Трай. Вы поймете меня. и извините. я откаЧиновник. И прежде чем петух пропоет, трижды. Слушайте, я перестану вас уважать, честное слово. Ну давайте рассудим трезво:Первое. Подавляющее большинство людей у нас счастливо. РаВторое. Счастливы не баловни судьбы, не жизнедеятельные приспособленцы, а — лучшие головы, порядочные, терпимые к ближним.Третье. Преступности нет. То есть порядочные люди не рискуЧетвертое. Перенаселенности нет — даже вас никто не толкает на вашем тротуаре, верно?Пятое. Сырьевой кризис, энергетический, нехватка средств на медицину, обучение — все это ликвидировано; царит экономичеШестое. Никчемные люди, отбросы породы гомо сапиенс, неЧего же вы еще можете желать?Тримушки-Трай. Фашизм!..Чиновник. Не низводите себя до обывателя. Эта мания — наклеить ярлык и успокоиться.Тримушки-Трай. Кто осмелится присвоить право!..Чиновник (саркастически, быстро). Право спасти вас, заТримушки-Трай. Люди, их судьбы...Чиновник (поспешно перебивает). Типичная ошибка, порочНу, какой упрек еще вы мне предъявите? Справедливость?Тримушки-Трай. Справедливость.Чиновник. А справедливо ли, что гений живет в дерьме и очень недолго, самым коротким и прямым из известных ему споТримушки-Трай. Это его — высшая! — форма существоЧиновник. А мы даем такую — высшую! — форму существоТримушки-Трай. Гений избирает сам!Чиновник. А мы помогаем слабому! Он служит людям — на века: вот высший смысл. А от нас с вами останется пшик. Так что его удел даже и выше.Тримушки-Трай. Я отказываюсь.Чиновник. По вашей вине человек, предназначенный прироКроме того — подумайте о собственном назначении. О полной реализации всех заложенных в вас возможностей. Ведь чем полнее напрягает человек все свои способности — тем в большей степени он именно живет, а не прозябает. Стремление к самоутверждению, жажда самореализации, долг перед обществом велят нам жить в максимальном напряжении сил, делать самое большее, на что мы годимся.Тримушки-Трай. Мне неловко вас задерживать и утомлять, но я отказываюсь.Чиновник (с презрительно-насмешливыми нотками). А вы не знаете, отчего не задумывались раньше, куда деваются люди и откукустам с учетом сфер связей и знакомств, но ведь имеющий глаза да разует их, коллега! Вам было плевать на всех! Вы общаОставьте же хоть сейчас лицемерие. Отдайте себе отчет в том, что ваш услужливый и изощренный интеллигентский разум подает наверх именно то, что требуется психоморально-интеллектуальной структуре вашей личности для нормального функционирования. Станьте честны! И сумейте сохранить верность себе, увидев все вещи в их нагой сути, не зависящей от вашего эгоистичного стремТримушки-Трай. Всю жизнь я учил детей честности и добру...Чиновник (перебивает). Кстати, не забудьте о собственных детях. Где гарантия, что они станут интеллектуалами? А для своих всегда случаются послабления, все на свете, знаете, люди.Тримушки-Трай. Кто знает, пока они вырастут. И потом, они у меня умные ребята. Нет.Чиновник (вытягивает из нагрудного кармана своего клетчаТримушки-Трай (тоже вытирается. Ворот его голубой соЧиновник. Не бойтесь. Ничего не бойтесь. Будьте мужчиной. Потому что, судя по вашему тупому упорству, через час вы выедете из ворот малоприметного здания в трех кварталах отсюда в виде чеПауза. Видно, что Тримушки-Трай взвешивает все в последний раз. Выглядит он явно измученным. Судя по выражению лица, он уже в значительной мере утратил способность соображать. Принимает вид совершенно отрешенный.Тримушки-Трай. Нет.Чиновник (извиняющимся тоном). Разумеется, вы понимаете, что лично я испытываю к вам, к вашей стойкости только симпа-тию — при всем моем сожалении о вашей непонятливости, — но и при вашей непонятливости вы понимаете, что мы не можем, не должны, не имеем морального права выпустить вас с той информаТримушки-Трай. Пусть... Другие и так поймут, в конце концов.Чиновник. Вы не иначе как считаете, что здесь дураки соЛадно. (Дружески подмигивая.) Помогу вам завершить эту маКряхтя, открывает в панели рядом с баром экран телевизора. ВклюЕще Цезарь поучал — води дело с людьми семейными, они поТримушки-Трай. Да.Чиновник. Без десяти двенадцать. Мы с вами хорошо упраЧто же до ваших переживаний — голубчик, с непривычки новое дело часто слегка пугает. Пустое. Привыкнете, увлечетесь. Везде своя специфика. Люди переходят в вещи, дела — это же закон природы. Учитывая законы, помогать им, направлять, использовать, — естественное дело и право человека.Кстати, а кто были те двое, вы знаете? Не догадались? Нет? М-да... А я знаю. И они, я думаю, тоже все знают... Такая работа.Возвращается за свой огромный полированный стол, садится спиДежурный? Четыреста седьмая. Двое за мной. Результаты?Селектор. Документов нет. По редакциям не значатся. По центральному справочному не значатся. По дактилоскопии не знаЧиновник (тихо и даже с некоторой грустью). Запрос отмеСелектор. Есть. (Щелкнув, отключается.)Чиновник. Вот такие пирожки, голубчик. Ну, давайте ваш пропуск, поставлю печать. Топайте себе домой, успокойте жену. Трейлер придет в среду, в девять утра. Переберетесь в наш гороПорадую напоследок: вероятно, в будущем вам предстоит рабоТримушки-Трай (забирает отмеченный пропуск, направляшись, спрашивает с мстительным интересом). Послушайте, колЧиновник (с искренним профессиональным интересом, но неТримушки-Трай. Что реально-то мы с вами находимся сейчас уже в транспортировке, превращаемся в унитазы и хруЧиновник (раздраженно). В свободное время я с удовольТримушки-Трай. А все же?Чиновник. К сожалению, мы не располагаем более времеКОШЕЛЕКЧерепнин Павел Арсентьевич не был козлом отпущения — он был просто добрым. Его любили, глядя иногда как на идиота и заВыражение лица Павла Арсентьевича побуждало даже прогулиУ истоков ее брат нянчил маленького Пашку, пока друзья гоняНа данном этапе Павел Арсентьевич, стиснутый толпой в звучаОн попытался прикинуть потребные расходы, с тем чтобы точОтчасти обескураженный непродуктивностью результата, Павел Арсентьевич убежал мыслями в предшествующий октябрь, сложивА по возвращении затребовался человек в колхоз. Толстенький Сергеев ко времени сдал жену в роддом, а «Москвича» в ремонт, вследствие чего картошку из мерзлых полей выковыривал Павел Арсентьевич. Он служил как бы дном некоего фильтра, где осаждаСлегка окрепнув и посвежев, он прибыл обратно, уже снег шел, как раз ко дню получки. Получки накапало семьдесят шесть рубСреди прочих мелочей того дня и такая затерялась.В одной из натисканных мехами кладовых ломбарда на ВладиИзлишне говорить, что Павел Арсентьевич сидел именно в этой лаборатории, через стол от Танечки. В дискомфортной обстановке он проложил синюю прямую на графике загустевания клея КХО-7719, поправил табель-календарик под исцарапанным оргстеклом и нахмуМолчание в лаборатории явственно изменило тональность, и это изменение Павел Арсентьевич каким-то образом ощутил наДело в том, что дома у него висел удачно купленный за сто рубКороче, вызвал тихо Павел Арсентьевич Танечку в коридор и, глядя мимо ее припухшей щеки, с неразборчивым бурчаньем суИ вот поднимался он на эскалаторе, и жалел жену. Среди толИ тут обнаружил, что рука-то с кошельком — в кармане. Тьфу.Черт ведь. Теперь в бюро находок завтра тащиться.Кошелечек коричневый, потертый, самый средненький. Срезая пахнущим по-зимнему соснячком путь к подъезду, Павел Арсентье— Верочка, — сказал он в дверях, улыбнувшись и ясно ощутив движение лицевых мускулов, создавшее улыбку, — сегодня, знаешь.Жена была верной спутницей жизни Павла Арсентьевича и на— Мамочка! бежит! — запаниковала Светка из кухни, грибной дух и шипение распространились одновременно, Верочка взмахнула руками и исчезла. Проголодавшийся Павел Арсентьевич стал наЗа столом Павел Арсентьевич, дуя на суп, изложил про дубленке Валерку за то, что он жареный лук из тарелки выуживал, и умело раскинула высшую семейную математику, теория которой ханжески прикидывается арифметикой, а практика сгубила не один матемаПосле, выставив детей и конфузясь, Павел Арсентьевич чисто— Бир сом!— А? — встревожился Павел Арсентьевич.— Бир манат, — сказала Верочка. — Укс рубла. Адзин рубель. Добытчик мой!..Посмеялись...Назавтра у Верочки после работы проводилось торжественное собрание, так что Павел Арсентьевич должен был спешить домой — контролировать детей. В четверг же, следуя закономерности своей жизни, он трудился на овощебазе (неясно, вместо кого): таскал в хранилище ящики с капустой. Когда расселись на перерыв, ВоЗа портвейном с Володькой он же в очереди давился.Застелили ящики, устроили застолье, встретили предварительно наступающий праздник 7 Ноября. По-человечески, по-свойски; хорошо.Праздничным утром Павел Арсентьевич еще кейфовал в постеОтвет ему был:— Пашенька. да я у тебя же в кошельке взяла.Павел Арсентьевич не понял.— Ну. который ты нашел. В куртке нейлоновой, что для овоПавел Арсентьевич совсем не понял. Розыгрыш.— Двадцать рублей, — растерялась Верочка. — По пятерке. Три шестьдесят сдачи осталось.Валерка, паршивец, из туалета голос подал:— Дед-Мороз принес, чего неясного!..Насели на Валерку, но он с шумом спустил воду. По телевизору загремел парад, Светка индейским кличем потребовала своей доли веселья в торжестве, пожаловал Валерка и нацелился отмерить себе алкоголя, — праздник раскручивал свое многоцветное колесо: утюВ этих заботах он с легким сердцем пожертвовал жениховствую- щему, предсвадебному Шерстобитову два билета на Карцева и ИльИз почтового ящика в подъезде Павел Арсентьевич вынул от— Ну-ка. тряхни нашу самобранку! — пошутил он, поцеловав Верочку в прихожей. И как-то. не то чтобы они друг друга поняВерочка открыла защелку стенного шкафа, достала из синей нейлоновой куртки с надорванными карманами кошелек, с улыбВ спальне испуганный совет шел шепотом, хотя дети в другой комнате давно спали. Ночью Верочка грела молоко: Павел Арсенть— Товарищи, — храбро вопросил Павел Арсентьевич в лабораПрозвучало бестактно. Большинство хмыкнуло, а Танечка Бере- зенько покраснела. Толстенький Сергеев пожал ему плечо и мужеОтнекиваться у Агаряна, Алексея Ивановича, начальника лаботекст злой золотозубой блондинке, распускавшей свитер в пустом машбюро.Перед сном он стукнул кулаком по подушке, извлек из тумбоч— Верочка, — фальшиво и крайне глупо обратился к ней Павел Арсентьевич, — ты зачем сюда-то свой аванс положила?..Аванс лежал в денежной коробке из-под конфет «Белочка», в бельевом шкафу. Павел Арсентьевич закурил в спальне. Верочка пошла греть молоко.От субботника, проводимого в четверг, Павел Арсентьевич неИ подозрения его не могли не оправдаться.Плюс двадцать ре.А в пятницу хоронили директора пятого филиала, и отряженПлюс двадцать ре.В его отсутствие Верочка погасила задолженность за квартплату, прибегнув к сумме из этого кошелька. Грянула сцена.Убедившись в недостаче, Павел Арсентьевич хлопнул своим персональным Клондайком об стену и призвал Верочку в спальню.— Что — это? — твердо спросил он.Верочка засвидетельствовала:— Это деньги.— Откуда? — надавил Павел Арсентьевич. Для него такая интоВерочка ответила:— Из кошелька, — и нервно засмеялась.Ночное совещание постановило: ну его к лешему. Унизительно и небезопасно. Что надо — на то они сами заработают. Еще неизНа Литейном, в бюро находок («гибрид сберкассы и камеры хранения вокзала»), Павел Арсентьевич заполнил за стойкой бланк. Похожий на гардеробщика в синем халате старик казенно кивнул.Павел Арсентьевич сунулся в карман, засуетился и оцепенел: забыл дома... Конфуз вышел.Перерывали дом всей семьей. Валерка брезгливо возил веником под ванной. Светка, перетряхивая игрушки, деловито разломала старую гармошку и нелюбимую куклу Ваньку под предлогом поисПредмет содержал сто десять рублей.Вдвое против вчерашнего.— Паша, — сказала Верочка и оробела, — может, так надо?..— Кому? — резонно возразил Павел Арсентьевич. И сам себе ответил: — Мне — нет. — Подумал и добавил: — Тебе — тоже нет.Еще мысль проплыла, что у Танечки есть дубленка, а у Верочки нет, что у Сергеева имеется знакомый частник-протезист, вставляюТеперь перед высокой двустворчатой дверью бюро он зафиксиВ заснеженном сквере у метро «Чернышевская» он закурил на скамеечке; осенился — проверил.Достал.Пересчитал. Двести двадцать как одна копеечка.«Удваивает, негодяй.» — прошептал Павел Арсентьевич.Зажал постыдный рог изобилия в кулаке и направил решительКошелек неукоснительно исчез при пересечении линии порога и появился по выходе. Павел Арсентьевич мрачно произнес не к месту фразу: «Вот так верить людям» и пошел вон.Четыреста сорок.Выкинуть? Ну, знаете. Да и. тоже не получится.Следующий отчаянный заход добавил пятерку. Эта мелочность подачки воспринималась особенно оскорбительно. Мол, не ерунди, дядя, ты уже все понял.Умница Верочка самочинно приобрела бутылку «Старого заВыявленная закономерность не поддавалась материалистическосовет твердого мнения не вывел. Информацию постановили во изНасчет Академии наук Павел Арсентьевич представлял себе туОбозвав себя аферистом, Павел Арсентьевич за углом ревизовал утаившиеся от органов средства, каковые увеличил таким образом на один ветхий рублишко: кошелек явно издевался.Объявление в «Вечерке» незамедлительно потерялось: никаких отклонений и неожиданностей. Кошелек приветствовал разменной монетой двадцатикопеечного достоинства.Нежелание очевидного позора удержало от контактов с АкадеДома густела неопределенная напряженность. Павел Арсентье— А многие бы радовались, — простодушно заметила Вероч— И даже за добрые намерения, — помедлив, продолжил неПод ее боязливым взглядом он вынул из кошелька четыреста сорок шесть рублей двадцать копеек и спустился в морозный и мирный вечер, ощущая себя чужим самому себе.Начав твердым почерком заполнять бланк почтового перевода, он обнаружил, что адреса Министерства финансов не знает. ПриНазавтра в обеденный перерыв он составил в профкоме фирмы заявление о перечислении в Фонд мира. Оформили деловито и споков: стоишь голый перед женщинами, и за профессиональной обы— И что теперь? — задала Верочка вопрос после ужина.— А что теперь? — благодушно отозвался Павел Арсентьевич, отметивший славный день двумя кружками пива и теперь размышВерочка протянула кошелек:— Пятьсот.— Черт какой, — печально молвил Павел Арсентьевич. — А?..— А я еще когда за тебя выходила, знала, что все у нас будет хорошо, — прорвало вдруг и понесло Верочку. — Мне девчонки наши говорили: «Смотри, Верка, наплачешься: хороший человек — это еще не профессия. Он же такой у тебя правильный, такой уж — все для всех, весь дом раздаст, а сами голые сидеть будете». Но я-то чувствовала, что все не так.Это признание на шестнадцатом году семейной жизни Павла Арсентьевича задело неприятно... Нечто не совсем ожидаемое и знакомое было в нем.— Паша, — тихо сказала Верочка и вдруг заплакала. — Ну что ты мучишься?.. Уж неужели ты не заслужил?..— Да что ты несешь? Что заслужил? — в бессилии и жалости вскричал Павел Арсентьевич. Он устал. — Устал я!— Все же. все тобой пользуются. Должна же быть справедли— Какая еще справедливость! — закричал Павел Арсентьевич, комкая в душе белый флаг капитуляции. — Квартиру дали, зарплаИ нелепо подумалось, что ему сорок два года, а он никогда не носил джинсов. А ведь у него еще хорошая фигура. А джинсы стоят двести рублей. А Светка через десять лет станет невестой.По лаборатории ползли слухи. Скромный облик Павла АрсентьИ — лопнул Павел Арсентьевич. Сломался. (И то — сколько можно.).В Гостином поскользнулся на лестнице, в голове волчком зацыганок пакеты с надписью «Монтана» и на Кузнечном рынке на— Откуда приехал? — со свойским одобрением спросил таксист у разваливающейся груды материальных ценностей на заднем сиде— С улицы Верности, — зло отвечал Павел Арсентьевич. — Дом тридцать шесть.Себе он приобрел десять пар носков и столько же носовых платков, приняв решение об отмене всяческих стирок. Хотел еще купить стальные часы с браслетом, но денег уже не хватило.Неуверенный возглас и заблудившаяся улыбка Верочки долженВалерка высказался в том духе, что лучше б часы, а не свитер.Светка, чуя неладное, опасалась, что утром все исчезнет.Верочка прикинула кофту и пошла в спальню с выражением то ли оценить вид, то ли всплакнуть.А Павел Арсентьевич заполировал коньячок шампанским, мелоОднако спал он чудно. Снились ему джунгли на необитаемом острове, среди лиан порхали пестрые попугаи с деньгами в клювах, а он подманивал их манной кашей, варящейся в кошельке, втолко— Для вас! — кричал он, шлепая по теплой каше ладонью. По— Паша, — сказала Верочка, дуя ему в лицо. — Не кричи... Ты дерешься...Случай предоставился тут же: в Архангельске упорно не клеил Л-14НТ, зато клеил немецкие моющиеся обои дома Модинов и уламывал каждого откомандироваться за него. Сборы Верочкой «командировочного» чемодана Павла Арсентьевича и проводы в аэропорт носили невысказанный подтекст.Под порошистым небом Архангельска звенела стынь; маленькая одноэтажная фабричка оказала ему прием — авторитет! — заброниВозясь до испарины в обе смены, с привычной скрупулезноНа родном пороге, отряхая с себя пыльцу северной суровости и вручая домочадцам тапочки оленьего меха с вышивкой, оттягивал ожидаемое.Возмутительною суммой в три рубля оценил кошелек добросо— Как же так? — произнесла Верочка с обманутым видом. — И здесь тоже. — Подразумевалось, что ее представления о спраТак что билеты в Эрмитаж на испанскую живопись, из таковой все равно знавший лишь фамилию Гойя и картину «Обнаженная маха», Павел Арсентьевич уступил Шерстобитову хотя и готовно, но не без некоторого внутреннего раздражения. Все же, когда за добро хотят платить — это одно, но подачки.Однако оказалось — десятка. Хм?..Участие в составе комиссии по проверке санитарного состояния общежития профессионального училища — двадцать.Составление техкарты за сидящую на справке с сыном ЗелинПередача Володьке Супруну двухдневной путевки в профилакС неукоснительной повторяемостью прогрессии вырастала приВ фабричной библиотеке он выбрал «О морали» Гегеля, с преПринятие на недельный постой покорного сорокинского кота (страдалец Сорокин по прозвищу «Иов» вырезал аппендицит) — деПровоз на метро домой Модинова, неправильно двигавшегося после отмечания своего сорокалетия, и вручение его жене — сто рублей.Добросовестнейший Павел Арсентьевич постепенно утверждал— Не исключено, — поделился он мыслями с Верочкой вечером на кухне, — что подобные кошельки у многих. Как ты думаешь?..Верочка подумала. Электрические лучи переламывались в белых плоскостях гарнитура. Новый холодильник «Ока-Ш» урчал умироДоставка трех литров клея для нужд школьного родительского комитета — сто пятьдесят рублей.Помощь при переезде безаппендиксному Сорокину — сто шестьдесят рублей.И азартность оказалась не чужда Павлу Арсентьевичу: впервые конкретный результат зависел лишь от его воли. Дотоле плавное и тихое течение неярких дней взмутилось и светло забурлило. Краски жизни налились соком и заблистали выпукло и свежо. Прямая предначертанности свилась в петлю и захлестнула горло Павла Арсентьевича. Жажда стяжательства обуяла его тихую и кроткую душу.Павел Арсентьевич втянулся, превращаясь в своего рода проДома были лады. Очень даже. Жить стали как люди.Павел Арсентьевич отыскивал молоток и гвозди и чинил вете- ранше фабричной химии Тимофеевой-Томпсон каблук, вечно отва— Вы похорошели, Павел Арсентьевич, — отметили Зелинская и Лосева, оглядывая его енотовую шапку. — Что-то такое мужское, знаете, угрюмоватое даже в вас появилось.Зеркало ни малейших изменений не отражало, но, уловив неБеспокоила лишь работа. Времени на нее не хватало. Он опаВерочка (при дубленке) записалась на финский мебельный гарС оттенком сожаления припоминал Павел Арсентьевич, сколько в прошлом не было ему оплачено. Ну — .Он приналег. Хватал на тротуаре старушек и переводил их под ветхий локоток через переход. В столовой помогал судомойке собиСумма сложилась. Кошелек выдавал теперь по триста за раз. Удар настиг с неожиданной стороны. Сергеев, косясь на польские сапожки Павла Арсентьевича, хмурясь и крякая, попросил одолПавел Арсентьевич сохранил самообладание.— Пашка, ты меня угробишь, — отреагировала на известие ВеВздохнули. Поугрызались.Плюнули. Дали.Разрешилось неожиданно: утром Павел Арсентьевич вручил ты— Па-авлик, — прошептала ночью Верочка и потерлась об него носом, — у меня такое ощущение, будто мы с тобой моложе стали...— Ага, — признался он.Новый способ был прост и хорош. Павел Арсентьевич стал даЧерно-вишневый с бронзовой отделкой югославский гарнитур, компактный и изящный, включал в себя тумбочку под телевизор. На каковую и поставили цветную «Радугу», свезя старенький «Темп» в скупку в Апраксином.Купаясь мысленным взором в синдбадовых красочных далях «Клуба кинопутешествий», Верочка развесила витиеватую фразу:— И какая же белая женщина не мечтает сидеть дома и заниПавел Арсентьевич соотнес Гавайские острова с грядущим ле— Этот муравейник в унитазе? — удивилась Верочка с пугаюИ настояла на Иссык-Куле: горный воздух, экзотика и фешенеПод черным флагом пиратствовал Павел Арсентьевич в обманНо петля оказалась затяжной. Павел Арсентьевич пытался сообВ яркое воскресенье, хрустя по синим корочкам подтаявшего снега, Павел Арсентьевич высыпал помойное ведро и с тихой блаВ лифте он вспомнил... и не то чтобы даже омрачился... но весь тот день не исчезала какая-то тень в настроении.С этого эпизода, крупинки, началась как бы кристаллизация насыщенного раствора.Павел Арсентьевич честно спросил себя, не надоели ли ему деньги, и так же честно ответил: нет. Неограниченность материальНакапливалась одновременно и какая-то связанность, устаОн понял, что профессия оказалась тяжелее, чем он предполаСистема меж тем функционировала отлаженно, от Павла АрсенБунт вызревал в трюме, как тыква в погребе.Но сначала в марте пришло письмо от брата, из Новгорода. Просил приехать.Затемно в субботу Павел Арсентьевич и отбыл «Икарусом» с Обводного и вкатил в Новгород серебряно-солнечным утром.В ободранной квартире, похмельный — нехорош был брат. ПоОни пили в кухне, нежилой, голой — два брата, два невеселых стареющих мужика, и думал Павел Арсентьевич, что лучше б Нинаего разлюбезная ушла гораздо раньше, и все бы тогда еще сложиНаутро брат встал снова черен, Павел Арсентьевич потащил его выгуливать, под закопченными сводами «Детинца» осетрину по-моВ понедельник, позвонив Агаряну и Верочке на работу, он хоПавел Арсентьевич подарил брату кофейный пиджак и приемА дома он вынул из кошелька толстую пачку зеленых пятидесяВ пушистом кофейном джемпере и вранглеровских джинсах он сел за семейный стол и поковырялся в индейке.Вызревшая тыква оказалась бомбой, стенки разлетелись, локоЭффект в лаборатории оказался силен. Даже очень силен.Павел Арсентьевич явился на работу ровно в восемь сорок пять и закрыл за собой дверь, уходя, ровно в семнадцать пятнадцать. Масса ужасных вещей вместилась в этот промежуток времени.В восемь пятьдесят пять он отказался утрясать вопросы с техно— Супрун, — с сухим горлом ответил он, — это компетенция начальника группы. Или завлаба. Я запустил работу. Пусть прикаСупрун растерялся, стушевался, просил извинения, если обидел, и только потом обиделся сам.Алексей Иванович Агарян, заглянувший с мягким пожеланием приналечь, получил ответ:— Кто везет — того и погоняют.Агарян обомлел и ущипнул себя за усики. Похолодевший от усилия над собой Павел Арсентьевич стал точить карандаш.Каждый час он выходил на пять минут курить в коридор, и в лаборатории словно включали тихо гудящий трансформатор: «Крупные неприятности. ОБХСС. вызывают в Москву. любов— Извините — я ни-чего не могу для вас сделать, — ласково, с состраданием даже сказал он бескаблучной Людмиле Натальевне Тимофеевой-Томпсон. Старая дама в негодовании ушла к затяж- чикам.Теперь Павел Арсентьевич не садился в транспорте, чтоб не уступать потом место. На улице смотрел прямо перед собой: пусть падают, кому нравится, его не касается. Отворачивался, когда женСуществование его двинулось в перекрестии пронизывающих взглядов; они вели его, как прожекторные лучи намеченный к сби- тию самолет.В последующие дни он отказался от встречи с подшефными школьниками, овощебазы, дружины и стояния в очереди за колготБез двадцати семь он являлся домой с продуктами из универсаПо истечении пятнадцати суток этого срока испытаний он поКошелек пятнадцать суток провел в запертой на ключ тумбочке; ключ был упрятан в старый портфель, а портфель сдан в камеру хранения.По освобождении кошелек предъявил тысячу восемьсот пятьдеСпорить и бессмысленно ломиться против судьбы они с ВерочНочью в туалете Павел Арсентьевич составил крайне детальный список: что в жизни делать обязательно, а что — сверх программы. «И никакого произвольного катания, — шептал он, — никакой саЖизнь приобрела напряженность эксперимента. Павел АрсентьЕще пятнадцать суток.Тысяча девятьсот.Нехороший блеск затлел в глазах Павла Арсентьевича. Ночами он просыпался от сердцебиений (по-современному — тахикардия).Назавтра, скованный от злости, он сидел в вагоне метро, отыТанечке Березенько ни с того ни с сего влепил, что надо соотВ скороходовском дворе оглянулся, подобрал камешек и с сиСергееву велел пошевеливаться с долгом; он не миллионер.Тимофеевой-Томпсон прописал ходить в обуви без каблуков: и по возрасту приличнее, и для ног легче. «А также для чужих рук», — негромко добавил.Какие услуги!..Пружина разворачивалась в другую сторону: треск и щепки леЗелинской и Лосевой было велено пройти заочный курс техникуАгаряну было положено заявление о десятке прибавки. Агарян вырвал два волоска из усиков, подписал и двинул в бухгалтерию.Павел Арсентьевич ждал конца этих пятнадцати суток, как зиТысяча девятьсот пятьдесят.Любимым местом в доме постепенно стала у Павла АрсентьевиОн сидел под душем, хлещущим по разгоряченному лысеющему темени, время от времени высовываясь к прислоненной у мыльниЧего он хотел, он уже решительно не знал, а делал следующее:Потребовал двухдневную путевку в профилакторий; и получил, и не поехал, но Сорокин тоже не поехал.Совершил прогул: вызвал врача, настучал градусник, подарил коробку конфет и получил больничный по гриппу на пять дней.Позвонил в лабораторию (телефон стоял давно — триста ре) и злобВышел в день совещания по итогам первого квартала, потребоКошелек платил. Павел Арсентьевич потерял всякую ориентаНа грани невменяемости Павел Арсентьевич украл в универсаме пачку масла и банку сардин, заставил кассиршу дважды пересчитать и вслух сказал: «Жулье». Он стал пить и ругаться. Кошелек платил.В два часа ночи Павел Арсентьевич обнаружил себя в незнакоУшибившись о бесплодные крайности, Павел Арсентьевич реОн бросил ходить на работу. И вообще никуда не выходил. ПоВерочка плакала...Кошелек платил.Холодным апрельским утром Павел Арсентьевич умыл лицо, покуртку, сел в троллейбус, доехал до Дворцового моста и с его сере— Ну и слава богу, — сказала Верочка, с лица которой словно сняли теперь светомаскировку. — Так и лучше.Вечером они ходили в кино. И весь следующий день тоже был славный, теплый и прозрачный.А дома Павел Арсентьевич увидел кошелек. Он лежал на их по— Ааа-аа!.. — голосом издыхающего барса сказал Павел Арсен— Пришел, — сказал кошелек. — Мерзавец... Свинья неблагоПавел Арсентьевич взвизгнул, схватил обеими руками мокрую потертую кожу, выскочил на балкон и швырнул ее в темноту, вниз, на асфальт.— Вот так, — хриповато объявил он семье. И не без рисовки стал умывать руки.Назавтра, отворив дверь, по лицам домашних он сразу почуял неладное.Кошелек сидел в кресле под торшером. Нога у него была пере— Он в травматологии был, — хмуро сообщил Валерка, отведя глаза.Окаменевшая Верочка двинулась на кухню. Кошелек потребоПетля стянулась и распустилась сетью: началась оккупация.Кошелек велел, чтоб его величали Бумажником, но откликался и на Портмоне. Запрещал Светке шуметь. Ночью желал пить чай и читать биографии великих финансистов, за которыми гонял Павне тех, кого следует, и поучал, как наживать деньги, чтоб не попаПод его давлением Верочка записалась в очередь на автомобиль и на кооперативный гараж. Кошелек обещал научить, как проверОднажды Павел Арсентьевич застал его посылающим Валерку за коньяком, с наказом брать самый лучший. Валерке сулился магВерочка говорила, что теперь уже ничего не поделаешь, а когда они поменяют с доплатой свою двухкомнатную на четырехкомнатИменование ею кошелька Бумажником Павлу Арсентьевичу очень не понравилось. Еще менее ему понравилось, когда Кошелек погладил Верочку ниже спины. Судя по отсутствию у нее реакции, случай был не первый.Павел Арсентьевич пригрозил уволиться с работы и пойти в ночные сторожа. Кошелек парировал, что он может хоть вообще не работать — хватит и работающей жены, с точки зрения закона все в порядке. Да хоть бы и оба не работали, плевать, с милицией он сам всегда сумеет договориться.Павел Арсентьевич замахнулся стулом, но Кошелек неожиданно ловко ударил его под ложечку, и он, задохнувшись, сел на пол.Когда Светка гордо объявила, что подарила Маришке из второ...Билет он взял в кассах предварительной продажи на Гоголя. До Ханты-Мансийска через Свердловск. Там есть и егеря, и проОн оставил Верочке письмо в тумбочке и поцеловал спящих деУтро в аэропорту было ветреное и ясное. Самолеты медленно рулили по бетонному полю и занимали место в ряду. Гулко объявиПавел Арсентьевич прошел контроль, магнит, стал в толпе ожиПодъехал желтый автобус-салон, прицепленный к седельному тягачу-ЗИЛу, дежурная сдула кудряшку с глаз и открыла двери; все повалили.Трап мягко поколебался под ногами, и Павла Арсентьевича принял компактный комфорт лайнера. Его место было у окна.Салон был полупустой и прохладный. Павел Арсентьевич заПотом город в иллюминаторе накренился, бурая дымка подер— Минеральная вода, — сказала стюардесса.Павел Арсентьевич протянул руку к подносу, и тут же протянуОн солидно раскинулся в кресле у прохода и благосклонно раз— А покрепче ничего нет? — со слоновой игривостью поинте— Покрепче нельзя, — без неудовольствия отвечала стюардесса, и в ее голосе Павел Арсентьевич с тоской и злобой различил разре— А? — сказал Кошелек и подмигнул вслед стройному и округОн вынул из внутреннего кармана плоскую стеклянную буты— Потом в туалете по очереди покурим, точно? А в СвердловА ВОТ ТЕ ШИШОсенняя набережная курортного города.— Приветствую!— Виноват?..— Багулин? Я не ошибся.— Решительно не могу припомнить...— Вы изменились меньше, чем я. Тридцать шестой, Москва, а?— А-а!.. да-да. но все же?..— А избушка под Тулой, зима?— Так-так-так-так. ну же!Багулин,около 70 лет, хорошо сохранившийся, рослый, седина малозаметна в густых русых волосах. Одет тщательно, с учетом моды; манера держаться добродушно-покровительственная. Чувствуется, что челоАрсентий,того же возраста, но выглядит старше. Худощавый, нервный; некоЧуть отодвинувшись, они оценивают друг друга.А. Вот — встреча.Б. Вот встреча! Через века, а!А. Какими судьбами здесь?Б. (хозяйски поведя рукой). Живу.А. Здесь? Давно?Б. Четвертый год. Вышел на отдых — и осел на берегу теплого моря.А. (завистливо вздыхает). Королевский вариант. Хорошо обосноБ. (с естественностью). Купил дом. Сад. Аркадия, понимаешь, и идиллия!..А. Мечта. Мм. Мечта. Большой?Б. (скромная улыбка). Не слишком. Шестьдесят пять метров. ЧетыСлушай! Едем ко мне! Мигом. Я на машине. Посидим. Ты-то как?А. У тебя машина?Б. Да вот же — синие «Жигули». Ну, едем. Приглашаю. Мы с женой вдвоем, дочка в Киеве, сын в Ленинграде, попробуешь вино...А. (сглатывает, покачивает головой, смотрит на часы). У меня саБ. Куда?А. В Москву.Б. Ты там?А. Да.Б. Так и прожил?А. Да.Б. И откуда сейчас?А. Из Ставрополя. Впереди гроза, вот посадили, торчим здесь.Б. Э, так еще сто раз вылет отложат. Едем! От меня позвоним в аэропорт, справимся, — телефон я себе поставил, я тут у них как-никак депутат горсовета.А. (мнется). Не могу. У меня там встреча назначена.Б. (шутливо грозит). Небось какая-нибудь дама?.. Ох, ты старый жук!..А. (смущенно). Что ты, ну. Может, если хочешь, там посидим в ресторане, а?..Б. Зря. Точно не можешь?А. (вздыхает). Точно.Б. (напористо). Ну!А. Нет. надо в аэропорт.Машину Багулин ведет элегантно и со вкусом — он все делает элеБ. Работаешь еще?А. На пенсии.Б. Какая?А. Девяносто четыре.Б. Что ж. Кем ушел?А. Инженером.Б. Старшим?А. Просто инженером.Б. (сочувствует со своего высока, уяснив социальный статус старого знакомого). Эх, Сенька!. Как был ты добрым с юных лет — так, небось, и ехали всю жизнь на твоем горбу, кому не лень. Да.Семья есть?А. Нет, знаешь.Б. Женат хоть был?А. Да как-то все так...Б. Да. Ясно. Сейчас-то — что делал в Ставрополе?А. С похорон.Б. Вот как. Кто?..А. Сестра.Б. (соболезнуя барственным лицом). Годы наши. Крепись, старина. Мы мужчины, дело такое.А. (спокоен). Да. Конечно.Полупустой по дневному времени ресторан, жизнь аэропорта за стеклянной стеной. Столик в углу; распоряжается за ним, безусловБ. Не «Реми Мартен», но коньячок сносный.А. (причмокивает). Напиток!.. Дорог, слушай, дьявол.Б. (полагая, что уловил смысл). Ты — мой гость сегодня. Да, да, дискуссия закрыта.А. (кротко подчиняясь). Завидую людям, умеющим жить. Всегда заБ. (принимая на свой счет должное; с самодовольством как нормой поведения). Умение зависит от тебя самого. Вот ты так и остался в Москве. Зачем? Чего всю жизнь цеплялся? Вот — я подался на Восток. Надо было решиться? — надо. Непросто? — ничего страшного. Результат? — налицо. Кандидатская? — пожалуйста. Докторская? — просим. Директор института? — будьте любезА. Я всегда знал, что ты развернешься в жизни. Не сомневался. Ты всегда умел поступать по-крупному. Не боялся резко класть руля. Не всем это дано. Я рад, что ты добился многого. СостоБ. (учит). А чего, чего бояться? Осмотрелся, оценил — и давай!А. (прислушиваясь к трансляции объявления рейса на Гамбург). За границей, вероятно, бывать приходилось.Б. (небрежно). Случалось. Англия, Индия, Алжир. Работа, конечА. (он уже под хмельком). Помню давние разговоры. Помнишь!.. Да! Брать судьбу за глотку. Старость. гм. вторая молодость. Молодец. Завидую. Прожил.Б. (великодушно). Ну, и у меня не совсем все по планам выходило. Жизнь, как известно, вносит коррективы.А. (с мгновенным проблеском глаз). Это точно. Вносит.Б. Но ты на жизнь не вали! Ты голова был, спокойный, дотошБеседа приобретает некоторую бессвязность, которую можно отнесА. Пиджак у тебя шикарный.Б. Лайка. У нас — четыреста рублей. Дочь из ГДР привезла.А. Это — она в Киеве?Б. Преподает в университете.А. А внуки?..Б. Двое.А. У нее дружная семья. Да?Б. (крохотная пауза). Хорошая семья.А. Это замечательно.Б. А у тебя?А. А у меня? Да. А у меня — я. Холостяк. Я говорил, да?Б. Ах, гуляка!А. (горестно). Я не гуляка. Я — так. я — чижик. Вот у тебя было. и семья. а я старый неудачник!..Б. Думать надо! Бороться надо! (Неискренне обнадеживает). МоА. У тебя и сын в Ленинграде.Б. (с теплотой). Год назад Горный институт кончил. Сейчас в МеА. Ты — победитель, да?Б. Гм. Бр. А что ж.А. Да! Вот. Слушай, а зачем ты здесь?..Б. (похлопывает его по плечику). На второй круг пошли. Рассказывал же. Пошли трения в институте, мне надоело. горите вы все, дуректор. Награды имею? — имею. Право на отдых заслужил? — горбом заработал. Живу хорошо? — как бог в отставке. Пенсии двести, и сбережений на мой век хватит, дом в саду и машина в гараже.А. И качалка на веранде.Б. Да.А. И цикады стрекочут.Б. Стрекочут, стервы.А. И запах магнолий. И море шумит.Б. (возможно, подозревая иронию, но не желая допускать подобной мысли). Ах, старина... Вот сидим мы с тобой сейчас... Неважно все это. Время все уравняет. Как подумаешь иногда — а зачем оно все было. зачем ломался, уродовался. Может, ты-то праА. Что было — всегда с тобой. Есть такая гипотеза — живешь всеБ. (абсолютно согласный). Полагаешь?А. Ты жизнью доволен?Б. Да.А. Вот.Б. (утешает). Не надо ни о чем жалеть!..А. Сейчас посмотрим.Б. Что?А. (Бледнеет. Смотрит ему в глаза долгим трезвым взглядом. ТиБ. (слегка завороженно). Нет.А. (гипнотическим голосом). Угол Мира и Демушкина. Пятый этаж. Комната.Б. Ф-фу, господи! Ну конечно! Как ее звали-то. Да Зинка! АкоА. А вечер двенадцатого января? Зима, снег, патефон, Лещенко.Б. А что тогда такое было-то?А. Ты — в сером костюме. Акопян принес коньяк. Елка. ТанцеваБ. Смутно. Черт его знает. Нет, наверное. Допустим. А что?А. Ты не помнишь, что было тогда?Б. (в недоумении от его тона). Да нет же. А что?А. Совсем-совсем не помнишь?Б. (чистосердечно). Клянусь — нет.А. Размолвочка вышла...Б. (со смехом). Какая даль, боже мой!.. Не подрались?А. (мрачно). Куда там. мне с тобой. Да и твое обаяние. все симБ. Дружи-ище! что за воспоминания! Клянусь — ничего не помню! Ну хочешь — хоть не знаю за что — попрошу сейчас у тебя проА. (с театральной торжественностью). Поздно.Б. Верно!..А. Поздно. (Вертит рюмку, опускает глаза). Ты — ты не поБ. (холодно). Ты, похоже, не умеешь пить. Никогда, припоминаю, не отличался.А. С тех пор я многое умею. Будь спок. (Наливает).Б. (отчужденно). Твое здоровье.А. Твое понадобится тебе больше.Б. Чувствую, нам лучше расстаться сейчас. (Делает движение, чтобы встать).А. (удерживает жестом). Прослушайте десьтиминутную информаТы помнишь Ведерникова, не правда ли?Б. Слава богу. Естественно. Был у него несколько раз на приеме в Москве.А. Знаю. (Неожиданно показывает Багулину фирменную этикетку на изнанке галстука. Этикетку на внутреннем кармане пиджаБ. Англия. То что надо.А. На инженерскую пенсию, мм? Уда-ачник. А фамилия Забродин говорит тебе что-нибудь? Из аппарата референтов Ведерникова?Б. Слышал, похоже.А. Прошу (протягивает паспорт).Б. (озадачен). Не понимаю.А. Я сменил фамилию перед войной. Взял фамилию жены. По неБ. (еще не осознал). Ты-ы?!А. К вашим услугам. Ведерников два года как помер. Ушел и я.У новой метлы свой аппарат.Б. Ты — Забродин?А. Осознал, похоже. Далее. Улавливаешь, нет? Ведерников тебя не слишком жаловал, а?Б. Сволочь был первостатейная.А. (укоризненно). К чему категоричность. Деловые отношения!.. У такого человека всегда аппарат — своего рода фильтр-обогаВникаешь?Когда в сорок восьмом году ты не получил комбинат, а приБ. (ошарашенно и недоверчиво). Ты... ерунду ты городишь!...А. Хорошенькая ерунда! Гринько принял комбинат, ты стал замом, и после первого же квартала он свалил на тебя все шишки — он-то новый, а ты сидел уже два с половиной года. И тебя удви- нули в Кемерово — где ты абсолютно правильно сориентироБ. (говорить ему, в общем, нечего). Та-ак.А. (в тон ему). Та-ак. И написал кандидатскую по расчетам наБ. Ну.А. Тпру!.. И за это время Плотников защитил в Москве свою дисБ. Слушай. Погоди. Слушай!. (машет рукой протестующе, как бы пытаясь задержать).А. (с лицемерной печалью). Мне очень жаль, что ты не помнишь то двенадцатое января на Демушкина. (Стукает ладонью по столу, начальственно и уверенно.)Ты защитился, и как раз пошло расширение. И твое КТБ логично должно бы было отпочковаться и расшириться в инБ. Ну... (совершенно смят, растерян и потерян).А. Щербину помнишь?Б. Зав по кадрам?А. Именно. Двоюродная сестра моей жены была его женой. Понял? Б. Вот ка-ак.А. И ты опять крутнулся, и перебрался в Красноярск, и скромно сел на отдел — отдел! Отдаю тебе должное — перспективный отдел, точно рассчитал. И защитил докторскую ты только в шеБ. (с выпущенным воздухом). Во-он оно что.А. В шестьдесят восьмом тебе представился последний шанс, поВот и вся твоя карьера.Б. (тупо). Я всегда чувствовал. Я всегда предполагал. Чья-то рука.А. Верно чувствовал. Продолжаю. Раздел мелочей быта. Только, прошу, без эксцессов. Ну — когда ты еще такое узнаешь, а? Гамбургский счет. Мне, видишь ли, немного обидно, что ты соДа. Мне всегда нравилось на тебя смотреть: такой красивый, уверенный, такой любимый женщинами. Рога очень тебе идут. Вообще когда жена на двенадцать лет моложе — это чревато, ты не находишь?Б. (тихо, наливаясь). Сотру, мразь!..А. (холодно). Сначала имеет смысл получить информацию, нет?Итак: пятьдесят пятый год, и она едет на курорт, Крым, ах, преБ. Ложь, бред, ахинея!!..А. Не думаю... Леше нет надобности хвастать... Да он и письма мне показывал. Полюбопытствуй, заявись к нему. Да и поройБ. (мотая головой). Вранье! Просто дохнешь от зависти, старый хрыч, перст без подпорки!А. (иронично). Я?.. Не смеши. Я почти прадедушка. Четверо внуБ. (упрямо цепляясь). Все врешь. Нет никого и ничего у тебя! И не было!..А. (издевательски). Прошу в гости. Приму в приличной квартире, те же шестьдесят метров, что у тебя. Дача — сносная, хотя и не в Кунцеве, все удобства. Еще что? Машина. Не люблю тупорыБ. (неохота борется с недоверием и любопытством. Смотрит). Что ж. Поздравляю. Что еще имеете сообщить?А. Не вспомнил двенадцатое января?Б. (взрываясь). Нет!! будь оно проклято! Кровавое двенадцатое янА. (светским тоном). Напоследок — пара милых пустяков. Дочь твоя кафедру в Киеве не получила и вряд ли получит. Колес- ницкому она, видишь ли, не нравится. Наберись нахальства —позвони ему, спроси, не поступала ли ему информация из МоБ. Все?А. С аспирантурой твоего наследника, куда он уже раз не прошел, вариант аналогичный.Б. Все?А. И логическое завершение. Сиди мужественнее, экс-мужчина. Нахожу уместным сейчас двум врагам, сидящим лицом к лицу и подводящим итоги, выпить за здоровье друг друга. (Пьет.) А здоровье у тебя, милый мой, ни к черту (его начинает разбиБ. (уничтоженный, скрывая тревогу). Ну?А. (бессердечно). Ха-ха-ха! У тебя язва, да? Ха-ха-ха! Ох, прости! ха-ха!.. (Утирает слезы). У тебя рак, любезный. Рак. И жена это знает. И дети. И если ты найдешь способ заглянуть в свою карБ. Откуда ты знаешь?А. Разве я не могу по-хорошему поинтересоваться у врача здоровьТеперь — все.Да. Объяснение.Я-то, видишь ли, хорошо запомнил вечер двенадцатого янА сейчас — позвонил, узнал в горисполкоме твой день и часы приемные, специально прилетел. Ну, отдохнул заодно пару дней — можешь справиться в «Приморской» о моем счете. И встретил тебя — как хотел, нечаянно. Выслушал сначала твою собственную версию счастливой жизни. Ха-ха-ха! Удачник... Приехал пенсионер доживать старость в домик с садиком, так и тут скоро скапустится.Б. Да что хоть было в тот чертов вечер?А. Вот вспоминай и мучься.Б. (последняя вспышка сил). А меня ведь еще хватит на то, чтобы сейчас избить тебя.А. Фу. Несолидно. Два старых человека. Меня ведь хватит еще на то, чтобы отравить тебе последний год существования. Излишки площади, излишки участка, заявление в милицию об избиеВсе. Свободен.Б. (не находит ничего крепче театральной формулы). Будь ты проА. (ласково и недобро). Не волнуйся. А то еще вмажешься куда на своей жестянке, ГАИ — а ты пил, откупаться, ремонт...Некоторое время молча, неподвижно, смотрят друг на друга.Причем сейчасБагулин— старик за семьдесят, очень усталый, одетый со смешной и жалАрсентий— собранный, жесткий, полный того, что принято называть нервБагулин поднимается и уходит, и хотя идет он сравнительно норУже темно. За стеклянной стеной в густой сини — мигающие огни самолетов. Зажигается свет.Арсентий смотрит вслед Багулину, достает носовой платок, отиА. (внимательно оглядывает стол, считает в уме, достает бумажЗакуривает, закашливается, разгоняет дым рукой.Кхе! Кх-хе!.. Да. А ведь — боялся я тебя всегда, Багулин. И сейВот — сыграл наверняка. Без малейшего риска, друг мой. И разрушил изрядно всю твою жизнь, не правда ли? Не более чем сменой точки зрения.Смешная жизнь — уничтожается сменой точки отсчета, а!..А ведь даже пощечину дать тебе не посмел. Так и прожил с фиНо ты не помнишь. Что же — тот вечер в итоге обошелся тебе дорого. Вспоминай! (Хихикает.) Это было не двенадцатого января, а шестого марта, ты можешь вспоминать долго!..Ох, паспорт менять обратно. Ну вот же засела заноза у старого обалдуя! Десять рублей. а пенсия двадцать четвертого. Ну. не поНЕДОРОГИЕ УДОВОЛЬСТВИЯА МОЖЕТ, Я И НЕ ПРАВСвою литературную судьбу я считаю начавшейся с того моменКурсанты-студенты тихо радовались содержанию, а офицеры кафедры тихо радовались форме (возможно, они не обладали столь изощренным диалектическим чувством меры, как изощренные гуНо — скрытые достоинства искусства из достояния элиты рано или поздно становятся всеобщим достоянием, или, по крайней мере, доводятся до всеобщего сведения. Миссия просветителя палана одного майора, волею судьбы закончившего вместо военного училища университет. Он открыл тот аспект искусства, который предназначался вовсе не ему, а когда человек сталкивается в искусМайор приступил к комментированному чтению. Он подводил офицеров к стенгазете и настойчиво предлагал ознакомиться. Когда читатель заканчивал и недоуменно вопрошал: «Ну и что же?», майВслед за тем я узнал, что означает «автор ощутил на себе влияМиссия просветительская, как известно, неразрывно связана с миссией воспитательной. Покончив с первой, майор безотлагаЛишь раз в своей энергической речи он промахнулся: пообещал с моим рассказом прийти в деканат; рота предвкушающе заржала, представив прелестнейший конфуз: в деканате сидели люди, волею привычки понимающие скорее филологов, чем кадровых строевиПервым моим гонораром явились, таким образом, пять нарядов вне очереди. И когда ночью, выдраив туалет, я курил там в печальСлово «писатель» было применено ко мне в первый раз. И я даже почувствовал в этой ситуации некое посвящение.