{{common_error}}
Нами выполнено {{total_orders}} заказов! Ваш – следующий!
СКИДКИ! При заказе книг на сумму от 1500 руб. – скидка 50% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK,
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
при заказе книг на сумму от 3000 руб. — скидка 80% от стоимости доставки в пункты выдачи BoxBerry и CDEK.
Детство. В людях. Мои университеты/м/. (Горький)Купить книгу, доставка почтой, скачать бесплатно, читать онлайн, низкие цены со скидкой, ISBN 978-5-17-983354-3
{{price}} ₽
| НА СКЛАДЕ в наличии, шт. | {{in_stock}} |
| Название книги | Детство. В людях. Мои университеты/м/ |
| Автор | Горький |
| Год публикации | 2022 |
| Издательство | АСТ |
| Раздел каталога | Историческая и приключенческая литература (ID = 163) |
| Серия книги | мЭксклюзивная классика |
| ISBN | 978-5-17-983354-3 |
| EAN13 | 9785179833543 |
| Артикул | P_9785179833543 |
| Количество страниц | 720 |
| Тип переплета | мяг. м |
| Формат | - |
| Вес, г | 1960 |
Аннотация к книге "Детство. В людях. Мои университеты/м/"
автор Горький
Книга из серии 'мЭксклюзивная классика'
Читать онлайн выдержки из книги "Детство. В людях. Мои университеты/м/"
(Автор Горький)
К сожалению, посмотреть онлайн и прочитать отрывки из этого издания на нашем сайте сейчас невозможно, а также недоступно скачивание и распечка PDF-файл.
До книги"Детство. В людях. Мои университеты/м/"
Вы также смотрели...
Другие книги серии "мЭксклюзивная классика"
Другие книги раздела "Историческая и приключенческая литература"
Читать онлайн выдержки из книги "Детство. В людях. Мои университеты/м/" (Автор Горький)
МАКСИМ ГОРЬКИЙДЕТСТВО в людях МОИ УНИВЕРСИТЕТЫИЗДАТЕЛЬСТВО ACT МОСКВАУДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44Г71Серия «Эксклюзив: Русская классика»Серийное оформление Е. ФерезКомпьютерный дизайн А. ЧаругинойГорький, Максим.Г71 Детство. В людях. Мои университеты : [трилогия] / Максим Горький. — Москва : Издательство АСТ, 2021. — 720 с. — (Эксклюзив: Русская классика).ISBN 978-5-17-983354-3Автобиографическая трилогия Максима Горького «ДетПеред читателем трилогии буквально оживает провинУДК 821.161.1-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44ISBN 978-5-17-983354-3© ООО «Издательство АСТ», 2021ДЕТСТВОСыну моему посвящаюГлава IВ полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черМать, полуголая, в красной юбке, стоит на колеМеня держит за руку бабушка — круглая, большеЯ никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:— Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час...Я был тяжко болен, — только что встал на ноги; во время болезни — я это хорошо помню — отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.— Ты откуда пришла? — спросил я ее.Она ответила:— С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые, крашеные персияне, а в подвале ста— А отчего я шиш?— Оттого, что шумишь, — сказала она, тоже смеясь.Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.Меня подавляет мать; ее слезы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу ее таВ дверь заглядывают черные мужики и солдат-бу— Скорее убирайте!Окно занавешено темной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на лодке с пару— Ничего, не бойся, Лук!Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова осела, опрокинулась на спину, разметав волосы по полу; ее слепое, белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом:— Дверь затворите... Алексея — вон!Оттолкнув меня, бабушка бросилась к двери, за— Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это — не холера, роды пришли, помилуйте, баЯ спрятался в темный угол за сундук и оттуда смо— Во имя отца и сына! Потерпи, Варюша!.. ПреМне страшно; они возятся на полу около отца, за— Слава тебе, Господи! — сказала бабушка. — Мальчик!И зажгла свечу.Я, должно быть, заснул в углу, — ничего не помню больше.Второй оттиск в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отУ могилы — я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер.— Зарывай, — сказал будочник, отходя прочь.Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головс гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно.— Отойди, Леня, — сказала бабушка, взяв меня за плечо; я выскользнул из-под ее руки, не хотелось ухо— Экой ты, на Господи, — пожаловалась бабушка, не то на меня, не то на бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сровнялась с землей, а она все еще стоит.Мужики гулко шлепали лопатами по земле; нале— Ты что не поплачешь? — спросила она, когда вы— Не хочется, — сказал я.— Ну, не хочется, так и не надо, — тихонько выВсе это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала:— Не смей плакать!Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди темно-красных домов; я спросил бабушку:— А лягушки не вылезут?— Нет, уж не вылезут, — ответила она. — Бог с ними!Ни отец, ни мать не произносили так часто и родЧерез несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окстеклом бесконечно льется мутная, пенная вода. По— Не бойся, — говорит бабушка и, легко приподняв меня мягкими руками, снова ставит на узлы.Над водою — серый, мокрый туман; далеко где-то является темная земля и снова исчезает в тумане и воБабушка не однажды говорила ей тихо:— Варя, ты бы поела чего маленько, а?Она молчит и неподвижна.Бабушка говорит со мною шепотом, а с матерью — громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. Мне кажется, что она боится матери. Это понятно мне и очень сближает с бабушкой.— Саратов, — неожиданно громко и сердито сказаВот и слова у нее странные, чужие: Саратов, матрос.Вошел широкий седой человек, одетый в синее, принес маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но толстая — она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно за— Эх, мамаша, — крикнула мать, отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.— Что, отошел братишка-то? — сказал он, накло— Ты кто?— Матрос.— А Саратов — кто?— Город. Гляди в окно, вот он!За окном двигалась земля; темная, обрывистая, она курилась туманом, напоминая большой кусок хлеба, только что отрезанный от каравая.— А куда бабушка ушла?— Внука хоронить.— Его в землю зароют?— А как же? Зароют.Я рассказал матросу, как зарыли живых лягушек, хороня отца. Он поднял меня на руки, тесно прижал к себе и поцеловал.— Эх, брат, ничего ты еще не понимаешь! — сказал он. — Лягушек жалеть не надо, господь с ними! Мать пожалей, — вон как ее горе ушибло!Над нами загудело, завыло. Я уже знал, что это — пароход, и не испугался, а матрос торопливо опустил меня на пол и бросился вон, говоря:— Надо бежать!И мне тоже захотелось убежать. Я вышел за дверь. В полутемной узкой щели было пусто. Недалеко от двери блестела медь на ступенях лестницы. Взглянув наверх, я увидал людей с котомками и узлами в руках. Было ясно, что все уходят с парохода, — значит, и мне нужно уходить.Но когда вместе с толпою мужиков я очутился у борта парохода, перед мостками на берег, все стали кричать на меня:— Это чей? Чей ты?— Не знаю.Меня долго толкали, встряхивали, щупали. Нако— Это астраханский, из каюты...Бегом он снес меня в каюту, сунул на узлы и ушел, грозя пальцем:— Я тебе задам!Шум над головою становился все тише, пароход уже не дрожал и не бухал по воде. Окно каюты загородила какая-то мокрая стена; стало темно, душно, узлы точнораспухли, стесняя меня, и все было нехорошо. Может быть, меня так и оставят навсегда одного в пустом паПодошел к двери. Она не отворяется, медную ручку ее нельзя повернуть. Взяв бутылку с молоком, я со всею силой ударил по ручке. Бутылка разбилась, молоко обОгорченный неудачей, я лег на узлы, заплакал тиА когда проснулся, пароход снова бухал и дрожал, окно каюты горело, как солнце. Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрываСегодня она казалась злою, но когда я спросил, от— Видно, в наказание господь дал, — расчеши-ка вот их, окаянные! Смолоду я гривой этой хвасталась, на старости кляну! А ты спи! Еще рано, — солнышко чуть только с ночи поднялось...— Не хочу уж спать!— Ну, ино не спи, — тотчас согласилась она, заплеГоворила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, ее темные, как вишни, зрачки расширяна множество морщин в темной коже щек, все лицо каДо нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала все вокруг меня в непрерывную нить, сплела все в разСорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе, под ясным небом, между позо— Ты гляди, как хорошо-то! — ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза у нее радостно расширены.Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит у борта, сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слезы. Я дергаю ее за темную, с набой— Ась? — встрепенется она. — А я будто задремала да сон вижу.— А о чем плачешь?— Это, милый, от радости да от старости, — говорит она, улыбаясь. — Я ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли.И, понюхав табаку, начинает рассказывать мне какие-то диковинные истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой силе.Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце мое силу, приподни— Еще!— А еще вот как было: сидит в подпечке стариПодняв ногу, она хватается за нее руками, качает ее на весу и смешно морщит лицо, словно ей самой больно.Вокруг стоят матросы — бородатые, ласковые му— А ну, бабушка, расскажи еще чего!Потом говорят:— Айда ужинать с нами!За ужином они угощают ее водкой, меня — арбуМать редко выходит на палубу и держится в стороОднажды она строго сказала:— Смеются люди над вами, мамаша!— А господь с ними! — беззаботно ответила бабушПомню детскую радость бабушки при виде Нижне— Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он какой, богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!И просила мать, чуть не плача:— Варюша, погляди, чай, а? Поди, забыла ведь! ПоМать хмуро улыбалась.Когда пароход остановился против красивого горо— Папаша! — густо и громко крикнула мать и опро— Что-о, дура? Ага-а! То-то вот... Эх, вы-и...Бабушка обнимала и целовала как-то сразу всех, вертясь, как винт; она толкала меня к людям и гово— Ну, скорее! Это — дядя Михайло, это — Яков... Тетка Наталья, это — братья, оба Саши, сестра КатеДедушка сказал ей:— Здорова ли, мать?Они троекратно поцеловались.Дед выдернул меня из тесной кучи людей и спро— Ты чей таков будешь?— Астраханский, из каюты.— Чего он говорит? — обратился дед к матери и, не дождавшись ответа, отодвинул меня, сказав:— Скулы-те отцовы. Слезайте в лодку!Съехали на берег и толпой пошли в гору, по съезду, мощенному крупным булыжником, между двух высоДед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Миха— Ой, не могу!— На што они тревожили тебя? — сердито ворчала бабушка. — Эко неумное племя!И взрослые, и дети — все не понравились мне, я чувОсобенно же не понравился мне дед; я сразу почуДошли до конца съезда. На самом верху его, пристоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крыЯ очутился на дворе. Двор был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми тряпками, застав— Сандал — фуксин — купорос...Глава IIНачалась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминаНо правда выше жалости, и ведь не про себя я расДом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие. Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее братья настойчиво требовали у отцараздела имущества. Неожиданное возвращение матери еще более обострило и усилило их желание выделитьУже вскоре после приезда в кухне, во время обе— По миру пущу!Болезненно искривив лицо, бабушка говорила:— Отдай им все, отец, — спокойней тебе будет, отдай!— Цыц, потатчица! — кричал дед, сверкая глазами, и было странно, что, маленький такой, он может криМать встала из-за стола и, не торопясь отойдя к окВдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу; тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.Заплакали дети; отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то, взяв в охапку; веселая, рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Ми- хайла, а мастер Григорий Иванович, плешивый, боВытянув шею, дядя терся редкой черной бородою по полу и хрипел страшно, а дедушка, бегая вокруг стола, жалобно вскрикивал:
Возможна доставка книги в , а также в любой другой город страны Почтой России, СДЭК, ОЗОН-доставкой или транспортной компанией.
